Игрушки

Автор: Михаил Глебов, май 2002

Поскольку большую часть времени, не занятую сном, едой и прогулкой, я был фактически предоставлен самому себе, находясь под чисто формальным надзором тети Оли, бабушки или родителей, значение игрушек как средства самоувеселения было для меня чрезвычайно велико. Мне трудно вспомнить моменты, когда бы со мной кто-то играл; во всяком случае, это было нетипично.

Самыми ранними игрушками, несомненно, были здоровенный коричневый плюшевый медведь, подаренный матери в связи с моим рождением, а также ярко-алая Неваляшка в белый горошек, мелодично звеневшая в такт покачиванию. Медведя я, маленький, часто обнимал, хотя он всегда был ужасно пыльным; впоследствии он, покинутый, грустно сидел на тумбочке в обнимку с пострадавшей Неваляшкой; ибо она докачалась до того, что грохнулась на пол и пробила себе башку. Все это были лишь памятники младенческого периода, потерявшие с годами всякую привлекательность.

Из крупных (мягких) игрушек у меня был еще олененок Бэмби - резиновый, надувной, бархатистый снаружи. Был тщедушный поролоновый жираф с очень уязвимой шеей и еще серенький фокстерьер по прозвищу Тютя. При нажатии сбоку он производил жалобный писк. Подобные игрушки обыкновенно дарили родственники, съезжавшиеся на мой день рождения. Я никогда не знал, что с ними делать, и почти не употреблял в играх. Тем более, что единая игра требует соразмерности участвующих игрушек, т.е. полуметровый толстый медведь не может конструктивно общаться с плюгавым жирафом. Вот почему у начальства никогда не бывает друзей…

Мягкие игрушки годились только на время болезней (обычно дважды в год), когда я на весь день оставался в кровати. Конструктор на мягкой простыне использоваться не мог, и я валялся в окружении своей разношерстной плюшевой братии.

К другой бросовой категории относились всевозможные заводные машинки и прочие механические игрушки. Отец почитал себя способным механиком и время от времени расковыривал какой-нибудь бытовой прибор, который от этого обыкновенно работал только хуже. В шестидесятые годы больше всего доставалось магнитофону; по счастью, эта бандура совершенно не обращала внимания на отцовы наскоки и не ломалась, хотя и не чинилась, и завтра хрипела тем же порядком, что и вчера.

Отец всячески желал приучить меня к тому же, заинтриговывая машинками, с легким тарахтением бегающими по полу комнаты. Я тупо смотрел на них, не понимая, чем тут интересоваться. Маленький ключик заводил пружину, она потом раскручивалась, колеса вертелись, машинка некоторое время ехала, притом совершенно неуправляемо, и наконец упиралась в угол шкафа. Бывало немножко смешно, когда она вдруг наскакивала на маму. В это не получалось играть, т.е. разыгрывать в лицах некоторую фантазию, а в том, чтобы просто катать ее из угла в угол, я не находил никакого удовольствия.

Машинки у меня были разные: синий открытый газик на четыре места, фургон с надписью "Подарки", красная пожарная машина с выдвигающейся лестницей и пр. Были несколько пластмассовых машин, которые следовало возить за собой по улице на веревочке, но я никогда этого не делал; среди них вспоминается ярко-красный асфальтовый каток с желтыми колесами. Были еще и такие, которые требовалось сперва "потереть" колесами об пол, и тогда они энергично, с самолетным ревом устремлялись в дальний угол комнаты. Здесь опять-таки жертвой выступала мама, которая иногда специально в этом подыгрывала. "Ревущих" игрушек всего было три - синяя моторная лодка, зеленый самолет, похожий на ласточку, и малиновая божья коровка совершенно диких размеров; она ревела пуще всех и была уничтожена совсем недавно. Все это барахло отчаянно загромождало мой ящик с игрушками и действовало на нервы, но выкинуть его я, конечно, не смел.

В числе экзотических игрушек вспоминается чешуйчатая золотая рыбка: она выпускалась в ванну, плавала и виляла хвостом. Был еще зеленый луноход с космонавтом внутри - единственная игрушка с дистанционным управлением; он мог трогаться с места, тормозить и поворачивать. Был пингвин с мигающими глазами, забавно переступавший с ноги на ногу. Сердце мое оставалось холодным. Был также колоссальный фанерный грузовик - красный с зеленым кузовом, размером с детский велосипед. Мне вовсе не улыбалось возить этот сундук за собой на прогулках, тете Оле - тем более, и он вскоре отбыл на дачу. Там его кузов широко использовался для варки каши из песка, одуванчиков и воды; хлипкая фанера размокла, и ободранное сокровище трагически окончило свои дни на костре.

Единственной из механических игрушек, хоть сколько-то меня заинтересовавшей, была железная дорога. Отец привез из какой-то командировки немецкий набор: звенья пути - прямые и загнутые, одну стрелку, миниатюрный паровоз, два-три вагона и пульт управления с батарейкой. Звенья рельсов стыковались между собой, образовывая замкнутый круг не слишком большого диаметра; от стрелки можно было тянуть тупик. Рычажок пульта имел пять положений: нейтральное, слабый ход, быстрый ход, и то же в обратную сторону. Здесь уже можно было играть, поскольку рельсы и вагоны своими габаритами отлично стыковались с элементами строительных конструкторов. Вскоре отцу удалось докупить еще много звеньев пути, но другой стрелки он не достал. Потом на пульт управления кто-то сел сверху, он треснул, и отец во всех направлениях обмотал его изолентой.

Быстро наскучив гонять паровоз по ровному полу, я стал подкладывать под рельсы планки и кубики конструкторов, создавая развязки в двух-трех уровнях. Паровоз пыхтел и часто скатывался назад. Тогда мне показалось интересным задирать один конец пути все выше и затем пускать оттуда вагон; тот катил с нарастающей скоростью, и на поворотах его часто вышвыривало с орбиты. Отец ругался, ковыряя погнутое сцепление. Тогда я заменил его маленьким шариком - почти таким, как у компьютерной мыши. По дороге этот бобслей петлял между прочих игрушек, нырял в тоннели и пр. Отец очень сердился, что я "порчу вещь" и использую ее не по назначению.

Главным моим сокровищем, несомненно, был конгломерат строительных конструкторов и еще тех игрушек, которые могли использоваться как элементы конструктора. Так, например, у меня с незапамятных времен лежало 12 деревянных кубиков (3 х 4), на каждой грани которых был фрагмент некоего цельного рисунка, и от ребенка требовалось правильно собрать эти фрагменты. Для меня кубики служили опорной частью возводимых сооружений, ими же было удобно кидаться, но это настрого запрещалось. Во-вторых, с младенчества сохранилась пирамидка из цветных деревянных колечек, нанизанных на палку. Палка куда-то исчезла, а колечки были хороши для возведения башен. Тем более, что для них имелся большой набор разноцветных маковок - деревянных фишек от хальмы, уцелевших еще с маминого детства.

Настоящих конструкторов было три. Больше всего мне нравился пластмассовый немецкий типа Lego, где отдельные планки, благодаря пупырышкам с верхней стороны, можно было прочно скреплять между собой. Длинные планки были белого цвета, половинные - желтого и зеленого, а самые маленькие - синего. Из них было очень удобно лепить телеграфные столбы. В минус же шла чрезмерная хрупкость: даже моего веса хватало, чтобы их раздавить. Был другой пластмассовый конструктор, бело-красный и очень советский; его удавалось приспособить только для заборов или подставок под рельсы. Наконец, имелся приятный деревянный конструктор с разноцветными детальками и даже двумя желтыми арками (под которыми проезжал шарик). Комбинация всех этих богатств позволяла неплохо изображать сказочные реалии.

Заметив мой интерес к конструированию, неугомонный отец раздобыл громадную коробку немецкого механического конструктора; там были пластмассовые планки, болты, отвертка, книжечка с эскизами, а на обложке чистенький немецкий мальчик свинчивал гигантский подъемный кран. Но я не захотел ничего свинчивать и сделал попытку использовать материалы в железнодорожном строительстве. Отец возмутился, коробка была убрана и в дальнейшем почти не использовалась. Та же участь впоследстви постигла другой механический конструктор, где болты, гайки и планки были железные (всамделишние) и даже пахли машинным маслом, а также электроконструктор с проводами и лампочками.

Гораздо благосклоннее я относился к мозаике, которая жила в двух разных коробках: в одном случае разноцветные шпыньки следовало втыкать в дырчатое поле, в другом - блестящие бусинки укладывались в лунки. Здесь можно было фантазировать над орнаментами или выкладывать фигурки родителей, которые, впрочем, выходили до безобразия схематично.

В числе настольных игр (которыми мы иногда забавлялись по выходным) преобладали всевозможные лото с большими листами и мелкими карточками; каждому предмету, изображенному на листе, отвечала своя карточка, и их надо было укладывать друг на друга. У меня было одно простое лото (с обычными бытовыми предметами), два ботанических (цветы, овощи) и еще странная коробка, где те же овощи вместо того, чтобы быть нарисованными на карточках, были вырезаны по своей форме, а большие листы являлись корзинками, и овощи следовало втыкать в прорези. Мать покупала эти лото в образовательных целях и особенно из-за того, что каждый предмет сзади карточки был написан также по-английски. Но я не видел в этой слишком примитивной игре никакого интереса и взамен придумал свою: все карточки смешивались и затем выкладывались на полу в три длиннейшие полосы - для меня, папы и мамы. Затем следовало бросать кубик, выпавшее число указывало на количество карточек, которые разрешалось снять, а побеждал дошедший первым до финиша. Поскольку все карточки были разного размера (особенно упомянутые овощи), я очень следил, чтобы не дать кому-нибудь фору, и выкладывал все три ряда одновременно.

Самой моей любимой игрой из числа настольных была "С утра до вечера", где стандартным образом требовалось бросать кубик и идти от старта к финишу, временами продвигаясь вверх, съезжая вниз или пропуская ход. Любопытной особенностью было наличие стишков во всех таких местах. Угодив туда, играющий был обязан прочитать вслух стишок. Я знал их все наизусть, и даже мать впоследствии декламировала многое по памяти.

Игра открывалась следующим вступлением:

Начинаем! Начинаем!
Мне достался первый ход!
Мы сыграем и узнаем,
Кто и как себя ведет.

Ближайшая к старту "зеленая" стрелка сопровождалась словами:

Зубы вычистил с утра -
Значит, завтракать пора! -

и когда игрок переезжал вперед к другому кружочку, там значилось успокоительное:

Чай пьем
С мамой вдвоем.

После завтрака был нарисован шкаф, и стрелка возносила счастливца к верхней полке:

Если вымыла посуду -
В шкаф неси ее отсюда
И поставь ее, дружок
На шестнадцатый кружок.

С правого края доски изображалась высотка МГУ в разрезе - самые страшные подъемы и спуски, которые могли одни ударом принести победу или ввергнуть в отчаяние. Снизу около зеленой стрелки значилось:

Высотный дом,
Мы в нем живем,
И ездим мы отныне
И ВВЕРХ, и вниз в кабине!

А наверху возле страшной красной стрелки можно было прочесть:

Высотный дом,
Мы в нем живем,
И ездим мы отныне
И вверх, и ВНИЗ в кабине!

Вообще игра изобиловала нравоучениями, которые мне нравились, как и любая моральная дидактика. Около другого серьезного спуска была нарисована кровать, лампа и провод, который вел вниз, и я, вздыхая, читал:

Ну кто ж, в самом деле,
Читает в постели?
А ну-ка, приятель,
Найди выключатель!

Весьма значительный подъем осуществлялся по эскалатору метро:

Мы сегодня к дядя Косте
На метро поедем в гости,
Опоздать мы не хотим,
Вверх по лестнице летим!

Или, допустим, требовалось пропустить ход:

Ты пришел, шумишь, поешь,
Брату думать не даешь,
Ты мешаешь человеку,
Он ушел в библиотеку,
И пока твой брат дойдет,
Ты пропустишь целый ход!

А перед самым финишем была зеленая стрелка, которая приносила игрока на предпоследний кружок, гарантируя тем самым победу:

Как много шума, солнца, света!
Летит как птица эстафета!

Из подвижных игр у меня были кегли. Пластмассовые кегли следовало расставить в другом углу комнаты и накатывать туда большие круглые шары. Кегли, конечно, использовались не по назначению: они были слишком похожи на гранаты. В мирных целях кеглями иногда изображались деревья вокруг моих построек.