Увлечение астрономией

Автор: Михаил Глебов, ноябрь 2002

Как-то осенью 1969 года отец принес домой толстую брошюру синего цвета под названием "Звезды". Ее написал американский популяризатор науки Герберт Рей, эта книга каким-то чудом была переведена на русский язык и вышла в издательстве "Мир", специализировавшемся на "прогрессивных" иностранных авторах. В противоположность суконному языку советских научно-популярных брошюр (блеклый ассортимент которых пылился во всех книжных лавках), Рей писал коротко, ясно, доходчиво, со множеством шуток, с веселыми картинками, так что его опус было приятно держать в руках. Этот фривольный стиль изложения, типичный для Запада (иначе там книгу никто не купит) был в нашей стране практически неизвестен и оттого производил сильное впечатление.

Уже в предисловии Рей подчеркивал, что его задача - только научить людей, глядя на небо, распознавать созвездия, а вовсе не забивать им мозги астрономической заумью типа эклиптики, прямого восхождения, склонения и т.п. Все его новаторство заключалось в том, что он, публикуя упрощенные карты созвездий (точнее, их наиболее ярких звезд), соединял эти звезды воображаемыми линиями таким образом, что получившаяся картинка в некоторой степени отвечала названию созвездия. Так, например, Большая Медведица вышла похожей на белого медведя с вытянутым вперед носом, а тот "ковш", который в просторечии зовут Большой Медведицей и который, в сущности, составляет лишь небольшую часть этого гигантского созвездия, в книге был назван "Большим Ковшом" и располагался, словно седло, на спине у зверя. К каждому созвездию давалась краткая словесная характеристика с искорками вовсе не научного юмора. И советские люди, твердо воспитанные в том духе, что в храме науки не шутят, а, напротив, громоздят одни заумные термины на другие, - наслаждались этим "дружеским интерфейсом" и, даже безразличные к звездам, были готовы читать и перечитывать Рея просто ради формы изложения.

Отец купил книгу для себя (еще на фронте, дежуря в карауле, он научился определять время ночью по положению звезд, и оттого почитал себя сведущим в астрономии), но эта его затея - как, впрочем, и большинство других, - завершилась одними благими намерениями. Мать к звездам питала полнейшее отвращение, и тогда книга, досадливо закинутая родителями в шкаф, перешла ко мне. Я открыл ее - и влюбился с первого взгляда, и с тех пор читал и перечитывал до тех пор, пока скверно сброшюрованные страницы не разлетелись врозь. Отец уволок книгу в переплетную мастерскую, и затем я вновь изо дня в день теребил ее, помня уже некоторые места наизусть. Это был тот же самый подход, что в дошкольное время - к Винни-Пуху. [...]

* * *

Итак, читая и перечитывая книгу Герберта Рея "Звезды", месяца через три я уверился, что всерьез полюбил астрономию. К этому времени я знал на память все 88 созвездий вкупе с их латинскими названиями, их расположение на небе и главные звезды, мог близко к тексту пересказать описание каждого и, наконец, даже залез в тыловую часть книги, где были даны самые азы действительной астрономии - что такое солнечная система, как солнце ходит по эклиптике и пр. Но очерки о галактиках оставили меня равнодушным: я любил только игрушечные созвездия, изображенные автором, и каждый день с удовлетворением инспектировал все страницы книги, где они находились.

Между тем родители, отчаявшись дождаться от меня "серьезных" интересов, посчитали разумным закрепить этот нежданный положительный сдвиг. Вряд ли они видели астрономию моим жизненным поприщем, однако на данный момент она казалась им безусловно полезной. Отец не поленился съездить в книжный магазин и принес оттуда здоровенный "Справочник астронома-любителя" под редакцией Куликовского. Там содержалась дикая масса информации на все случаи жизни - о Солнце, планетах, звездах, галактиках, рецепты сооружения телескопа на дому, астрохимия, астрофизика, тысячи длинных формул, согласно которым вращались светила, и, в качестве приложения, толстая стопка карт - звездного неба, лунных кратеров и вообще чего только можно.

Понятно, что в мои намерения не входило методически штудировать эту заумь. Я стал прыгать по главам из конца в конец, "срывая цветы поверхностных знаний", как бы, наверно, выразились китайцы. Так или иначе, но я хотя бы усвоил термины и, минуя всю математику, мог даже с запинками объяснить, чем цефеида отличается от затменной переменной звезды. Что же до формул, спектрограмм и прочих научностей, которых я благоразумно избегал, они создавали атмосферу причастности к чему-то возвышенному; именно по той же причине рядовой обыватель тем глубже уважает поэта, чем меньше понимает его стихи. Вскоре я уже сам отправился в магазины и натащил оттуда целую стопку астрономических брошюр, включая "Календарь астронома-любителя", переполненный таблицами восхода Солнца и захода Луны, списками ожидаемых метеорных потоков, комет (в числе которых была очаровательная комета Хонда-Мркоса-Пайдушаковой) и прочей околонаучной белибердой.

Между тем было ясно, что игра в астрономию не может ограничиваться одним только чтением книг, но требует серьезных наблюдений под открытым небом. Я стал капризно шарить в поисках инструмента. У бабушки имелся древний театральный бинокль типа лорнета, дававший приближение в полтора раза; в него с равным успехом можно было смотреть с обеих сторон. Отец предложил мне новенький 4-кратный бинокль, с которым мы ходили в театры и на музыкальные утренники, но для астрономических исследований этого казалось недостаточно. Тогда отец сделал новый рывок и торжественно вручил мне длинную картонную коробку, в которой скрывалась подзорная труба "Турист" с 20-кратным увеличением.

Это, конечно, был триумф! Весь день я с балкона разглядывал окна противоположного дома, украшенные всевозможными шторами и фикусами; однако первая же попытка обратить подзорную трубу в телескоп вышла комом. Во-первых, я вынужден был задирать ее вверх, и тогда рука, лишенная опоры, мгновенно затекала. Во-вторых, дрожание руки не позволяло фиксировать внимание на какой-либо звезде, которая тут же выезжала из поля зрения, а взамен являлась другая такая же, и я уже не мог разобрать, какая из них кто. В-третьих, обе руки, занятые трубой, не позволяли листать книгу, сверяться с картой, заносить научные открытия в блокнот и пр.

Тогда отец, проникшись моими затруднениями, отправился в рейд по тылам продуктовых магазинов, которые в те времена были завалены целыми горами порожней тары, и сыскал деревянный ящик: ему надлежало исполнять роль станины телескопа. Затем, уже на даче, он выстругал из обрубка опорный штатив: сверху, примотанная резинками, в его ложбину укладывалась труба, гвоздь-шарнир разрешал поворачивать ее в вертикальной плоскости, а вниз уходил громадный штырь, втыкавшийся в специально просверленную дыру ящика; он же позволял вертеть штатив по горизонтали. Разумность конструкции и качество исполнения, несомненно, делали отцу честь.

">

Теперь по вечерам я, закутавшись, выходил на балкон со своей трубой, крепил штатив к ящику и приступал к наблюдениям. Проблема была лишь в том, что именно наблюдать. Планеты при таком маленьком увеличении не желали раскрывать свои тайн; и Марс, и Венера, пойманные в прицел, оставались лишь яркими точками. Сатурн как будто казался едва различимым овалом из-за своего кольца, но лишенные романтизма родители не хотели это признать. Зато Юпитер меня порадовал: вправо и влево от него на небольшом расстоянии ясно виднелись четыре крохотные острые точки - Галилеевы спутники. Тут даже мать прониклась уважением к астрономии и время от времени, застегнув куртку, выходила полюбоваться на сокровища нашей галактики.

Но мне хотелось затеять какую-нибудь масштабную работу, чтобы ее хватило надолго. Планеты, ясное дело, отпадали, оставалась Луна и звездное небо. Несмотря на городскую дымку, в свою трубу я видел гораздо больше звезд, чем значилось в книге Герберта Рея. Тогда я достал бабушкин энциклопедический словарь и тайком выдрал оттуда гораздо более подробную карту, правда, очень мелкую. В "Справочнике" Куликовского обнаружился полный атлас всех звезд до 6-й величины, оснащенный их координатами, яркостью и, что особенно приятно, официальными буквенными обозначениями: альфа, бета, гамма…

Наблюдать мне, из-за расположения балкона, удобнее всего было на юго-восток, где высоко над Шуховской башней расстилалось созвездие Лебедя. С великими трудами отыскав крайнюю звезду в его нижнем углу, я стал дорисовывать к готовой карте новые точки, "открытые" в телескоп, и, конечно, присваивать им собственные имена. Так прошло несколько вечеров, после чего, как это и прежде часто бывало, я вдруг сообразил, что занимаюсь чистой глупостью, и забросил свое занятие, лишь понапрасну испачкав карту. Единственной моей удачей оказалась звезда Альбирео в голове летящего Лебедя: согласно справочнику, она была двойной - и действительно, в трубу я увидел две тесно прижатые звездочки, да еще разного цвета!

Побочным продуктом моих звездных наблюдений стали спутники: уже в те времена их летало более чем достаточно. Время от времени в объектив тихо вползала слабая звездочка; в зависимости от направления полета, она либо становилась все ярче, если летела на запад, к солнцу, либо, напротив, неуклонно меркла и, наконец, совсем исчезала, зайдя в тень Земли. Спутники очень любил отец, и я всегда приглашал его смотреть. Мне же казалось, что они сулят счастье, поэтому я провожал их взглядом докуда возможно. Бывали столь яркие спутники, что их полет прослеживался безо всякой трубы. Иногда звездочка, которую я оплошно принял за спутник, оказывалась истребителем, летевшим в стратосфере; в трубу едва различались его серебристые контуры.

Что касается Луны, я довольно быстро освоил все крупные формы типа океана Бурь, моря Дождей, моря Ясности, моря Спокойствия и пр. В трубу различались даже самые яркие кратеры, особенно Тихо Браге с расходящимися на пол-Луны радиальными бороздами. Но карта, приложенная к справочнику, была гораздо подробнее того, что позволяло увидеть мое копеечное увеличение; открытий здесь, таким образом, ждать было нельзя, а оттого пропадал весь смысл работы.

Иногда по утрам я наблюдал солнечные пятна. Многие любители используют для этой цели закопченные насадки объектива; у меня таких вещей, конечно, не было, поэтому я мог наблюдать солнечный диск не глазами, а лишь косвенно: то перевернутое изображение, которое получалось на подставленной к окуляру бумаге. И там, на ослепительно-белом фоне, действительно чернели россыпи мелких пятнышек! Вначале я даже не поверил, что это настоящие солнечные пятна; но с каждым днем они все дальше ползли по солнечному диску, ибо Солнце тоже вращается; некоторые из них становились темнее и больше, другие словно рассасывались, а там, глядишь, в неожиданном месте вдруг проклюнется новое пятно! Очертив циркулем на бумаге круг, я подставлял ее к трубе таким образом, чтобы моя окружность совпадала с краями Солнца, отмечал пятна карандашом, а назавтра они сбивались в сторону, и я фиксировал дату около их нового положения.