Семейная вылазка в лес

Автор: Михаил Глебов, январь 2003

Мелькают последние легкие кадры сна, я ворочаюсь и открываю глаза. Солнце яростно бьет в задернутые белые шторы с большими коричневыми цветами; комната озарена рассеянным матовым светом. Вот сдавленно зашипели ходики - бом-м! - уже половина девятого. Слева на своем широком топчане сопят родители. Я с удовлетворением отмечаю, что папа здесь: значит, не пошел спозаранку к Дальней просеке, и после завтрака мы отправимся в лес все вместе. "Доброе утро!" - громко объявляю я. Родители зашевелились. "Доброе утро, - сонным голосом отвечает отец, - а сколько времени?" - "Половина девятого уже. Пора вставать!" Моя младенческая колыбелька с частыми прутиками, далеко надставленная папой в длину, резко скрипит, пока я перелезаю через барьер на пол. В ней, словно для Принцессы-на-горошине, подстелена целая груда матрацев, тюфяков, старые пиджаки и пальто; я послушно сплю поверх всей этой рухляди, еще не задаваясь вопросом "зачем?", который, по признанию Паустовского, "способен погасить солнце".

"Доброе утро!" - уже нормальным голосом повторяет отец, усевшись в майке и синих трусах на кровати и шаря босыми ногами тапочки. Мать отдергивает шторы, и в комнату устремляются потоки света. Я в полосатой зеленой пижаме отворяю дверь на террасу; там с ночи темно и промозгло, в кухне наружная дверь еще заперта на задвижку, я отщелкиваю ее и выхожу на крыльцо. Налетает зябкий утренний ветерок, шелестит верхушками яблонь. Сосед, стоя на лестнице, заколачивает три тысячи первый гвоздь в стенку мансарды - "Здравствуйте!" - "А-а, здравствуй, Миша!" - у него над головой, на коньке дома, не обращая внимания, щебечут несколько ласточек. Я вдеваю ноги в резиновые сапоги и по росистой траве плетусь к крану. Окно мансарды противоположного дома уже открыто, но сегодня Светке придется скучать одной. Из крана хлещет струя ледяной воды, под которой немеют руки; кое-как ополоснув лицо, возвращаюсь в дом, где на террасе звенит тарелками мать, а отец, место которому в кухне, поставил чайник и теперь размазывает по сковородке гречневую кашу.

Мы еще едим, когда ходики бьют девять. Я начинаю нервничать: этак более расторопные граждане соберут до нас все грибы! Отец отправляется к крану мыть посуду, мать принялась за кроссворд. Часы бьют половину десятого.

- Мы пойдем или нет?! - не выдерживаю я.
- Пойдем, пойдем. Сейчас вот папа закончит на кухне, и пойдем.
- Кто же в лес так поздно ходит? - сержусь я.
- А куда спешить? Погуляем часок и вернемся.
- Как это "часок"?! Мы же и до просеки на дойдем!
- А зачем туда ходить? - удивляется мама. - Мы лучше здесь, поближе, в сосняк за маслятами...
- Ну уж нет! - окончательно взрываюсь я. - Я хочу в настоящий лес, за настоящими грибами, как папа по утрам ходит!
- Ладно, ладно, успокойся, пойдем к твоей просеке…

Наконец мы все трое, укутанные в лыжные костюмы (от комаров), в шапках и резиновых сапогах вываливаемся на крыльцо. Ходики вдогонку бьют половину одиннадцатого. По улице навстречу ковыляет председатель правления с полной корзиной. - "Доброе утро! А вы еще только собрались? Ну, успехов!" - Я с тихой ненавистью смотрю на родителей. У Щальевых возле крыльца идет чистка грибов: бабушка и обе внучки работают ножами вокруг стола. Ленка, обернувшись, издевательски свистит и машет рукой, но, получив от бабки затрещину, плюхается на место. Родители, как нарочно, не спешат, здороваются со встречными грибниками. "Ну, как там?" - "Да маловато сегодня. Дождей, видать, давно не было…" Словно сквозь строй - о, позорище! - наконец дотягиваем до калитки.

Слева за частым осинником прячется сосновый молодняк и маслята, но мы храбро поворачиваем вправо, к старому лесу. Луговина с раскиданными по ней группами молодых берез сплошь заросла метровыми злаками; колосья уже подсохли, побелели, внизу между ними горят малиновые огоньки лесной герани. Отец идет зигзагами от одной группы берез к другой и находит только грибные очистки. "Поздно пришли!" - пеняю я. Отец хмурится и, недовольно оглянушись на мать, вырезает из орешника палочки себе и мне. В сарае их навалена уже целая куча, но у отца нечто вроде приметы: со старой палкой заново в лес не ходят.

Узенькая, чуть заметная тропинка, натоптанная грибниками, ведет в триумфальную арку: слева большой дуб, справа елка. Если ты здесь прошел, то уже по правде в лесу. Буйное разнотравье уступает место лесной подстилке: сухая хвоя, блеклая зелень черники, скромные лесные травы. И кострище с консервными банками. И лосиный помет. Я со всего плеча обрушиваюсь на рыжий мухомор; странно, что его никто не сбил до нас. Папа неспешно идет по исчезающей тропке, вглядываясь немного впереди себя. Вдруг указывает палкой: "Бери!" Там из-за пучка травы розовеет маленькая сыроежка. Я бросаюсь на колени и бережно, словно драгоценность, вытаскиваю ее из земли. На изломе ножка чистая, - и вот первая добыча заняла свое место на дне корзины.

Здесь перпендикулярно садовой ограде уходит к западу узкая просека с мелкой канавой посередине - граница старого и молодого леса. В канаве этой уже тоже растут деревья. Справа, в темном ельнике, возле стволов хвойная подстилка местами приподнята. Продравшись сквозь частую еловую мелюзгу, выковыриваю палкой маленький плотный гриб с темно-оливковой шляпкой. Это "чернушка" - черный груздь. В последнее время под моим давлением родители согласились их брать и теперь отваривают в соленой воде с пряностями. Чернушки всегда растут семьями; действительно, с другой стороны ствола сидит уже взрослый гриб, жестоко проеденный улитками; на шляпке, где они ползали, остались следы белой слизи. Гриб внезапно крошится в руке - он же весь червивый! Брезгливо отбрасываю его и догоняю ушедших вперед родителей.

Да, по-видимому, грибного супа сегодня не будет. Мать, с неудовольствием перешагивая через поваленные стволы, отыскала еще две розовых сыроежки и маленький моховик; отец набрел на россыпь желтых болотных сыроежек. Эти грибы мясистые, плотные, даже скрипят под ножом. Отец кличет меня на помощь - главным образом для того, чтобы моя корзина не оставалась пустой. Мы, уткнув носы в землю, бродим вокруг, выискивая желтые шляпки среди первых опавших листьев, и вот - о счастье! - возле самого ствола из травы торчит что-то коричневое и круглое. Затаив дыхание, присаживаюсь рядом, аккуратно берусь двумя пальцами за ножку. Молодой, крепенький, восхитительный подберезовик! Отец искренне меня поздравляет, и мы начинаем утюжить местность вокруг, но больше ничего нет.

Между тем впереди светлеет - там Дальняя просека. Мы выбираемся на тропинку и, несмотря на ворчание матери, форсируем полосу препятствий на ту сторону. От самой опушки, от подножья гигантской рыжей сосны, сторожащей тропку, начинается совсем другой мир: густая чащоба подлеска, поваленные деревья, бурелом и вязкая черная грязь. Мать, упрямо остановившись под сосной, категорически не хочет идти дальше. Я, защищая лицо рукавом, лезу в чащу, в надежде, что уж сюда-то ни один грибник не додумался забраться. И правда: под пологом мелкой листвы на сухой кочке торчит здоровенный оранжевый подосиновик! Лес оглашается победным воплем, и я, бережно неся добычу над головой, возвращаюсь к опушке. Настроение у всех поднимается, но мать все равно не хочет идти дальше - там, поди, и змеи водятся, а кроме того, она устала, - и мы, вздохнув, переходим обратно в нашу половину леса.

Но главный успех, однако, еще впереди. "Ми-иш, Ва-ань, поглядите, что тут такое?" - зовет мама. Я подбегаю - и не верю своим глазам: белый гриб… два белых… да какие! "Па-ап! - истошно ору я. - Скорее сюда!" Издали появляется еще какой-то грибник, но тут же сворачивает: неписаная этика запрещает пристраиваться к найденной добыче. Поспешно подходит отец: "Вот это да!" - Могучие, невиданные грибы сантиметров тридцать ростом, с таким же диаметром шляпки. Сверху они коричневые, снизу споры уже позеленели - видимо, придется их срезать. Мне не терпится посмотреть, есть ли внутри черви, но отец запрещает: придем домой, разберемся. Сердце у всех ликует; теперь можно с честью возвращаться домой.

Однако фортуна своенравна: то тебе, хоть тресни, не попадается ни гриба, но уж если всерьез повезет, то будет везти и дальше. От Дальней просеки прямо к калитке поселка ведет незаметная заросшая колея. У нее есть примета: растущая посередине одиночная ель. Отец берет вправо и останавливается: вот просека, вон и елка торчит. Минут через пятнадцать будем дома. Но впереди по черной лесной подстилке набросаны словно клочки ваты. Это белянки - дрянной, но все же съедобный гриб, его долго вымачивают и варят в соленой воде. Плюс его никогда не портят черви. Белянки растут огромными семьями, точнее, целыми дивизиями. Мы дружно садимся на корточки и ползем, ковыряясь в подстилке, где прячутся новорожденные грибы. Я машу рукой: вон еще группа! Отец зашел за елку и ковыряет там. Здесь же вдобавок высыпали и черные грузди, и пяток сыроежек. Все три корзины уже набиты доверху. Отец достает из кармана целлофановый пакет, и мы набиваем его белянками, которые не мнутся и не крошатся. Набиваем другой пакет. Мы с отцом бросили палки, руки у всех заняты, - и вот, ошеломленные небывалым успехом и уже не обращая внимания на одиночные грибы, спешим домой.

Поселок встречает нас удивленными лицами соседей. Один белый гриб лежит в маминой корзинке сверху, другой я, словно драгоценность, несу в свободной руке. "Вот это да! Где нашли?!" Со своего мостика выскакивает Ленка Щальева и, вместо дразнилки, почтительно замирает: "Здорово!" Солнце сияет, птицы щебечут, гудят уставшие ноги. Теперь у нас работы до вечера: будет здоровенный котел супа и две кастрюли соленых грибов для гарнира. Но сперва - переодеться, отдохнуть, пообедать. Солнце уже почти выползло из раскаленной комнаты, ходики показывают час дня. "Ну что, не зря сегодня сходили, да? А ты боялся…"

* * *

Здесь в 1980-х годах со мной произошел удивительный случай. Я ходил с корзинкой недалеко от садовых участков, глядя себе под ноги, как вдруг внезапно стемнело, будто нашла грозовая туча. Я поднял голову и увидел, что нахожусь в каком-то необычном лесу - сказочном, зловещем, вроде того, какой окружает избушку бабы-яги. Вокруг вздымались древние ели невиданной толщины - наверно, больше метра в диаметре. Их полог был настолько плотным, что внизу царили густые зеленые сумерки, будто на морском дне. На земле, сплошь усеянной хвоей, не росло ни прутика, и только пестрели россыпи поганок, как это рисуют в мультфильмах. С нижних сухих веток свисали клочья бесцветного северного лишайника. Все живые звуки, доносившиеся с опушек, - стук молотка, рев трактора, гудки машин - стихли; мертвое безмолвие окутывало эту зловещую декорацию.

Я стал крутить головой, поворачиваясь во все стороны; какая-то мистическая жуть закралась в сердце. Все ускоряя шаг, я направился в одну сторону - мрак не кончался, я повернул в другую - та же картина. Я совершенно потерял ориентацию и не мог понять, где в тысячекратно исхоженных окрестностях нашего поселка могли скрываться такие чудеса. Наконец, уже перейдя на бег и страшась озираться по сторонам, я пробкой вылетел к знакомому березовому болотцу, где всегда собирал желтые сыроежки; но состояние мое было таково, что я пронесся прямиком до калитки и успокоился только дома.

Местоположение заколдованного леса, таким образом, определилось достаточно ясно; но сколько я впоследствии здесь ни ходил, ни искал, вокруг росли лишь обычные березы и елки. Полагаю, что в тот день я испытал какой-то духовный опыт; тогда я не мог понять его смысл по незнанию предмета, сегодня же - потому, что мое тогдашнее духовное состояние давно позабылось. Возможно, этот лес символизировал чувство безысходности, вообще характерное для первой половины моей жизни.