Яблочная страда

Автор: Михаил Глебов, январь 2003

Ну скушай же еще тарелочку, мой милый!
(Крылов, "Демьянова уха")

Мне уже не раз приходилось жаловаться на полное непонимание "широкой общественностью" характера садовых работ. В частности, поскольку единственной целью этих работ служит урожай, то его сбор обычно представляется сельским праздником в духе картин Венецианова: мы, так сказать, строили-строили и наконец построили! Также из детских мультфильмов следует, что заяц трудится, пока поливает морковь, а после только ее заслуженно ест, причем самый момент выдергивания моркови из грядки как-то теряется, в лучшем случае приравниваясь к предобеденной формальности вроде мытья рук. При этом взрослыми, многоопытными людьми упускается из виду тот "говорящий" факт, что в советские времена колхозы требовали помощь из города не в посевную кампанию, а именно в уборочную.

Каждый вид сельских работ имеет свою специфику, есть она и в уборке урожая. Во-первых, это занятие является принудительным в гораздо большей степени, чем все другие. Конечно, чтобы собрать овощи или картофель, по весне необходимо засеять огород. Но в саду мы имеем дело с многолетними (и даже очень многолетними) культурами, которые, сверх того, вступают в плодоношение иногда на десятом году, так что факт посадки с урожаем практически не увязан. Что же до ухода, вы можете им заниматься, а можете пустить дело на самотек, - яблоня все равно будет стоять на своем месте. Но если вы не соберете с нее плодов, они осыплются и пропадут, не говоря уже о том перенапряжении, которое подорвет силы дерева и ослабит его зимостойкость.

Во-вторых, прополка и обкашивание сада терпят некоторое отлагательство, но сбор урожая проволочек не терпит. Зрелые плоды не станут ждать, тем более что некоторые из них, по условиям переработки, лучше собирать еще "молочной спелости". В результате садовод ставится в жесткие временные рамки, особенно если различные культуры гуськом поспевают одна за другой, как это характерно для августа, или если он по неразумию насадил много растений одного сорта. Этот цейтнот еще усиливается обычной для осени ненастной погодой, когда собирать урожай гораздо труднее и, снятый мокрым, он тут же начинает гнить.

В-третьих, упрощенные методы сбора тех же яблок, рекомендуемые в мультфильмах (заяц трясет дерево, а ежик ловит плоды на свои колючки), в реальности абсолютно непременимы, ибо равносильны сознательной порче урожая: битое яблоко лежать не может. Теперь представьте, сколько сил уходит у целой семьи, которая осаждает могучее семиметровое дерево, при условии, что до каждого яблочка следует добраться лично, сорвать его аккуратно и положить в ящик бережно, да еще перестилая ряды газетами, - притом, что на дереве этих яблок заведомо больше тысячи, а по соседству дожидаются своей очереди другие деревья.

В-четвертых (и это главное), сам сбор урожая как таковой, при всей его трудности, является лишь прелюдией к гораздо более важной и трудоемкой операции - переработке, которая во избежание потерь и гнили должна вестись практически одновременно, да еще по нескольким направлениям, ибо часть плодов годится в компот, часть - на сок, часть - для варенья или на сушку. В результате семья садоводов, ни свет ни заря продрав глаза и наспех позавтракав, целыми сутками до полного изнеможения воюет на всех фронтах. На участке и в доме кавардак, кухня окутана едким паром, стены забрызганы соком, руки липкие, морды грязные, волосы всклокоченные, - одним словом, настоящий праздник труда!

Начинающие садоводы практически никогда не предвидят такого оборота событий, предвкушая уборочную страду наивно-платонически, т.е. как возможность с удовольствием покушать "честно заработанные" дары земли. При этом молчаливо подразумевается, что им будет дано ровно столько фруктов, сколько необходимо на текущий момент: в самом деле, если человек голоден и просит пищи, то имеет в виду тарелочку супа, но вовсе не железнодорожную цистерну. Именно такая цистерна де-факто и предоставляется ему природой: яблони плохо осведомлены о наших реальных потребностях и урождают столько, сколько урождают: либо ноль без палочки, либо - со всею щедростью - тонны три, оставляя на усмотрение своего хозяина, куда он все это оперативно денет.

Именно поэтому первые урожаи в товариществе приводили к психологическим шокам: например, бабушка, прожужжавшая всем уши о черной смородине, внезапно оказалась поставлена перед фактом осыпучего урожая всех 72 кустов. Тогда она впала в ступор и попросту отказалась его собирать, ягоды осыпались, а затем, как следствие, погибли сами кусты. Даже наиболее трезвомыслящие хозяева оказывались в состоянии полной неготовности утилизовать такую прорву сырья, ибо они привыкли к городским условиям с маленькими кулечками дорогих ягод, приносимых с рынка на варенье. Перед ними вставали десятки вопросов: как успеть переработать такой объем, откуда взять столько сахара, жестяных крышек и стеклотары, как, не имея автомобиля, перебазировать все эти банки в Москву, где их хранить в малогабаритной квартире и, главное, что с ними делать, когда под конец хозяина станет тошнить от одного запаха всей этой стряпни.

По счастью, гиблые условия садового товарищества позволили людям столкнуться с этими проблемами в не столь резкой форме. Урожаи росли постепенно, многие культуры (вроде вишен и слив) гибли, другие по нескольку лет были украшены одной листвой. Медленно совершенствовалась техника переработки. Когда на исходе 1960-х годов на яблонях стало хоть что-то появляться, мои родители купили большую пузатую соковарку: туда засыпалась пригоршня фруктов, вливалась вода, котел доводился до кипения на плите и добросовестно пыхтел часа два. Уже не говоря о расходе газа (отец вынужден был часто менять баллоны), такими темпами удавалось переработать разве ведерко-другое. Поэтому года через два родители сумели достать украинскую соковыжималку "Журавинка" совсем другого принципа действия и несравненно большей производительности.

Это был изящный пластмассовый агрегат, не вываривавший в воде, а именно отжимавший сок, что, помимо газа, невероятно экономило стеклотару. Снизу был электрический двигатель, приводивший в движение гудящую центрифугу. Некрупные яблоки, нарезанные четвертушками (даже без удаления семян), чередой опускались в специальное углубление, совершенно подобное мясорубке, и там вращающийся шершавый диск перетирал их в пасту. Паста поступала в центрифугу, сок по жолобу стекал в подставленную кастрюлю, а с другой стороны время от времени выбрасывался довольно сухой жмых. Раз в десять минут "Журавинку" останавливали, разбирали и чистили внутри пальцем. Отжатый сок стерилизовался в банках, установленных в большие кастрюли, и потом укупоривался жестяными крышками. Иногда, согласно пропорции, в каждую банку добавлялось много сахару, в противном случае его приходилось добавлять уже зимой, при вскрытии банки. Жмых тоже не пропадал: отец вываривал его в малом объеме воды, и получался довольно сносный "второй сок", из-за своей мутной консистенции именуемый также "помоями".

…Конец августа, раннее хмурое утро. Трава мокрая после ночного дождя, но теперь посвежело, низкие тучи грядами тянутся из-за леса. Ходики бьют семь часов. Поворачиваясь на другой бок, я смутно слышу возню родителей. "Вставай, вставай, а то ничего не успеем". За окнами серая хмарь, на цыновке у кровати стоят грязные резиновые сапоги. Из-за стены слышно, как закипает чайник. Деловито завтракаем, деловито выносим с террасы и из кухни все лишнее, чтобы не мешалось под руками. Отец волочет из сарая тяжелую сдвоенную лестницу высотой в человеческий рост. Конечно, для крупных деревьев этого мало, хотя человек, совершающий цирковые пируэты на ее верхушке, способен дотянуться почти везде. Из мансарды чередой поступают вдетые друг в друга ящики и корзины. Сегодня первый удар будет нанесен по Петрову Десертному; к нему с мрачной решимостью подтягивается осадный парк: лестница, стол, скамейки, тара, газеты. Вот мать домыла посуду и выплеснула тазик с крыльца; теперь все руки свободны, пора начинать.

Сперва все трое обеспечивают задел: бродят под деревом и общипывают нижние ветки. Надергав корзины три, совершаем перегруппировку: отец тащит яблоки к крану мыть, высыпает их в таз и, кривясь от холодной воды, перетирает их руками. Мать на террасе расставила много мисок: туда будут складываться нарезанные дольки. Я подтащил лестницу в наиболее удобное место, рядом приткнул садовый стол; балансируя на верхних ступенях, рву яблоки и с малой высоты аккуратно роняю в стоящую на столе корзинку. Сильно бить их нельзя: почерневшие ссадины могут привести к порче сока и даже к вскрытию банок; тем более это недопустимо при закатке компотов.

Между тем мать уже заполнила резаными четвертушками и осьмушками яблок все наличные миски. Меня срочно отзывают с лестницы - пропускать их через "Журавинку". Отец уже свинтил ее на кухонном столе и опробует в холостом режиме. Обе конфорки плиты включены, там закипают кастрюли для стерилизации. Вжж-ж-зз! - первая долька яблока канула в ненасытную щель. Теперь начался труд по системе Тейлора: Вжж-ж-зз! - Пс-с-кап-кап - Вжж-ж-зз! - Пс-с-кап-кап - Хр-рюк! (это я сбросил жмых) - Вжж-ж-зз! - Пс-с-кап-кап - и так до потери сознания. "Все, - одурело мотая башкой, говорю я часа через полтора, - идите на смену!" С террасы, разминая затекшую спину, движется мать в лыжном костюме, кругом облепленном семечками. Макает липкие пальцы в специально налитую мисочку, моет.

Я усаживаюсь за обеденный стол, слева от меня громоздятся ведра и кастрюли с мытыми яблоками, справа ждут порожние миски. Нож бойко ходит по деревянной доске: чмок! чмок! чмок! - и в миску бряк! бряк! бряк! - вот уже готовы три миски, мама высунулась из кухни, и я утаскиваю ей пополнение. Самые лучшие яблоки еще и очищаются от семечек - это на компот. Между тем отец с торжеством укупоривает одиннадцатую банку. В углу террасы расстелены газеты, и готовые банки ставятся там рядами горлышком вниз, чтобы вовремя приметить ту, которая потечет. Внезапно оказывается нехватка свежих яблок, и меня снова командируют к дереву. Между тем на улице пошел дождь, как это часто бывает в серые дни к обеду, но на фронте о таких мелочах думать не принято; я застегиваю куртку и, подставляя голову под душ с верхних сучьев, наполняю корзины.

Отцу пришла в голову разумная мысль набрать ящика два для еды. Такие яблоки вовсе нельзя ронять; он подходит к лестнице снизу и готовится принимать их из рук в руки. Я уже изрядно опустошил ближайшие ветки и теперь тянусь к тем, что недосягаемо покачиваются над головой. Аккуратно встаю на самый верх лестницы, на сдвоенную ступень. Держаться теперь не за что, лестница, установленная на рыхлом грунте, ощутимо колышется от каждого движения. Отец незаметно подпирает ее плечом. Неподалеку проходит крепкий вертикальный сук; я цепляюсь за него левой рукой, а правой нащупываю вокруг яблоки. "Э-эй!" - отец отвлекся, и брошенное яблоко шмякает его по толстому животу. "Ты же смотри, куда кидаешь!" - Не соображает он, что ли? - "Это ты смотри, я же свалиться могу!" Вот в заманчивой близости желтеет большое яблоко. Правая рука медленно хватает за основание длинной ветки и перебирает пальцами, путаясь в частой листве. Вот пальцы нащупали что-то круглое, прохладное, с трудом обхватывают его, срывают. "Э-эй!" - яблоко падает в подставленную ладонь отца. Самые верхние все-таки придется сбивать шестом либо оставить так, пока они со временем не упадут сами.

Совершенно очумев, спускаюсь обратно вниз: теперь моя очередь заступать к "Журавинке". Мать вновь кромсает яблоки на террасе. Отец, оставив полную корзину под навесом крыльца, спешит в кухню, где очередная пара банок уже простерилизовалась и готова к закатке. Внезапно у крыльца появляется Света, закутанная в теплый платок; я тупо смотрю на нее и развожу руками; Светка уходит. Мать между тем потащила тарелки в комнату, за свободный стол: пора обедать. Отец нехотя освобождает одну конфорку для сковородки с гречневой кашей. Вот и "Журавинка" смолкла, вся заляпанная коричневыми подтеками сока: конец утренней смены.