По магазинам
Автор: Михаил Глебов, октябрь 2003
- Сейчас помою посуду, и пойдем гулять, - говорит папа. - Опять по магазинам? - ядовито осведомляюсь я. - А куда же еще? - искренне удивляется папа. - Пройдемся по снежку, дадим "кружок", а там уже и обедать пора. - Может, в Парк Культуры сходим? - с надеждой спрашиваю я. - Или, может, на Воробьевку? - А что там, на Воробьевке? - снова удивляется папа. - Там же никаких магазинов нет. - Да надоели же магазины!!! - А кушать-то захочешь? Еда ведь вся - из магазинов. А в парках сейчас один снег, там даже дорожки не чистят…
Я иду к себе и со вздохом напяливаю школьную форму, поверх нее садится тяжелое черное пальто с пушистым воротником. Отец одевает свой рабочий костюм, только без галстука, и пальто такого же типа, мать облачается в пышную коричневую шубу из синтетического меха; на голове ее, словно пух одуванчика, белеет круглая норковая шапка. Поскольку время пластиковых пакетов еще не настало, оба несут в руках две объемистые кожаные сумки. "Ты бы взял у мамы!" - напоминает отец, и я с гримасой досады вытягиваю сумку из рук матери. "Потом, потом возьмешь, - не отдает она, - когда полная будет".
В подъезде за сквозной решетчатой стенкой ходит старый лифт; отец нажал кнопку, и красная лампочка сигналит, что вызов принят. В лифте есть большое зеркало и две распашные дверцы с большими стеклами, так что едущий видит все этажи. Выйти внизу мы, однако, не можем, потому что рукоять наружной двери заклинило; я тщетно дергаю ее и наконец уступаю место отцу. Тот привычным движением лезет куда-то вбок ("надо потянуть за колесико") и выпускает нас на волю. Такова вся советская техника: если хочешь ею пользоваться, сам и чини. Решетчатая дверь лифтовой шахты с грохотом захлопывается. Отец, проходя, выключает в подъезде освещение, поскольку через две входные двери, оснащенные широкими стеклами, льется дневной свет. Он добровольно взял на себя контроль за этим вопросом и уже несколько раз выслушивал ядовитые реплики других жильцов.
На улице холодно, но не очень, потому что безветренно, и с низкого серого неба летят редкие хлопья снега. Белым сквозным орнаментом украшены черные кроны лип. Настоящая декабрьская погода! Дорожка от дверей уже посыпана песком, и мы тихим шагом направляемся в сторону проспекта. Темп всегда задает отец. Грузно переваливаясь с ноги на ногу, он несет впереди свое пузо, обтянутое черной тканью пальто. Навстречу ковыляет знакомый старик с восьмого этажа; они с отцом - оба фронтовики и потому всегда любезно раскланиваются. Следом, на бельевой веревке, семенит жирный пушистый кот Тихон, которого таким образом "выгуливают". Увидев нас, кот делает круглые глаза и, ринувшись вбок, пытается втащить старика за собой на дерево. "Да куда ж ты… дурень… тьфу! - бранится хозяин, сматывая веревку и тем самым подтаскивая упирающегося кота в исходное положение. - Страсть какой пугливый! Так вот с ним и хожу…"
Рейд по магазинам начинается с большого "Гастронома", расположенного наискось от метро; это - Мекка всех окрестных домохозяек. К одиннадцати часам они уже проснулись и под завязку наводнили торговые залы. Магазин растянулся во всю длину дома, здесь есть секции бакалейно-кондитерская, винно-фруктовая, гастрономическая, мясо-рыба и отдельно хлеб; в промежутках непрерывно вертятся стеклянные двери, впуская и выпуская покупателей. Одна из дверей заперта, и туда ежесекундно с обеих сторон тычутся люди. В каждой секции работают одна-две кассы, украшенные длиннейшими очередями; люди мечутся из конца в конец магазина, отыскивают наименее загруженную кассу и пристраиваются там.
Главная давка всегда царит в гастрономии. Здесь работают три прилавка: молоко-яйца, сыр и колбасы; первый из них, благодаря штучному товару, обслуживает очередь довольно быстро, но вот два других немилосердно "тормозят", как выразились бы нынешние подростки. Впрочем, этих продавщиц в голубеньких фартуках и пилотках, и без того уже озверевших, трудно винить: расфасованных товаров на прилавке почти нет, каждый требуется отрезать, взвесить, завернуть в бумагу да еще вычислить требуемую сумму; но нет и счетных машинок, девушки щелкают счетами, а покупатель, от напряжения пуская дым из ушей, в свою очередь пытается решить ту же задачку в уме. Иная старуха вдруг начинает гомонить, что она просила не двести пятьдесят граммов сыра, а только двести, и не того, а вот этого; начинаются новые отрезания и перевешивания; очередь недовольно гудит, иногда возникают открытые перепалки. Передо мной стояло восемь человек и вдруг сделалось одиннадцать: значит, некоторые "занимали очередь" и "отходили" постоять у других прилавков, играя, словно гроссмейстеры, на десяти досках сразу.
Вычислив цену, продавщица размашисто отмечает ее на свертке, а покупатель спешит в другую очередь, к кассе, если ее некому было "занять". На кассовых аппаратах еще нет табло, где платящий видит выбиваемую сумму; он наконец проталкивается к окошечку и поскорее, чтобы не задерживать очередь, перечисляет колбасу за 1.40, молоко за 20 копеек, сыр за 98 копеек, а также заодно хлеб за 18 копеек и вино за 1.76 в другие секции, и протягивает синенькую "пятерку". Старая кассирша в очках, в свою очередь, щелкает счетами, и у нее получается 5 рублей 52 копейки. Покупатель между тем уже заранее насчитал в уме как раз на рубль меньше и готов спорить. Налицо классический прием обсчета, основанный на знании человеческой психологии: опасаясь обмана, человек начинает судорожно высчитывать копейки, а рубли между тем оставляет без внимания; поэтому ему говорят правильную сумму в копейках, а рубли завышают; общая же сумма, пробитая в нескольких чеках, адресованных в разные секции, верна; и тогда нигде не учтенный рубль ложится в карман кассира.
Старая кассирша, вздернув брови, недовольно возражает, но покупатель уперся на своем. Вследствие паузы очередь сзади начинает роптать, и это также работает на руку кассиру. Все же ей приходится вновь браться за счеты, покупатель следит за движениями костяшек, словно кошка за мышью, старуха уже не рискует манипулировать с цифрами и, не извинившись, соглашается на 4 рубля 52 копейки, но сдачу в отместку отсчитывает пригоршней меди. Покупатель, вытерев лоб, устремляется обратно к прилавку, где параллельно главной очереди вытянулась еще одна - с чеками. Продавщица взвесит кому-нибудь сыр и потом быстренько отпустит тех, которые с чеками, ибо "они уже свое отстояли".
Насилу выбравшись из круговерти "гастронома", особенно остро чувствуешь красоту падающего снега. Отец поворачивает к переходу через проспект, ибо наша дорога ведет в "рыбный". Там недавно устроили "самообслуживание", так что все очереди переместились к кассовым аппаратам на выходе. "Селедку идут покупать!" - с отчаянием догадываюсь я. Действительно, целый прилавок завален прозрачными пакетами с жирными темными рыбинами, вокруг растекаются ручейки мерзко пахнущего рассола. Родители выбирают между "сельдью тихоокеанской" и "атлантической", но тут я оказываю сопротивление такой силы, что они, остерегаясь привлечь внимание посторонних, уходят к стеллажам с мелкими банками и останавливаются на сельди кусочками в пряном соусе, хотя она гораздо дороже. Я удовлетворенно молчу, потому что это - наименее вонючий вариант; по крайней мере, селедку им не придется чистить, что обычно делается прямо за столом на газете; при самом начале этой операции я пулей вылетаю за дверь. Также для меня покупают банку мелких сардин, которых я с некоторыми оговорками согласен есть. В дальнем конце магазина есть большой аквариум, где плавают живые карпы; мужик в грязном белом халате привлекает наше внимание к самому толстому, но отец качает головой, и мы удаляемся.
Напоследок остается заглянуть в "Овощи-фрукты", потому что покупки, сделанные там, всегда бывают самыми тяжелыми. Слева от двери раскинулась фруктовая секция, где много дорогих апельсинов и мало народа, справа же - овощная, в такой степени переполненная покупателями, что ее также сделали "самообслуживанием" и установили второй кассовый аппарат. Сейчас к обоим тянутся долгие хвосты. Картошку продают в 3-кг пакетах за 34 копейки: килограмм картошки стоит гривенник, и четыре копейки - мятый бумажный пакет, как будто он сам по себе кому-то нужен. В огромных решетчатых контейнерах навалены вялая морковь, подмороженная капуста, свекла, облепленная комьями грязи, и более аккуратный лук; отец ради разнообразия вытаскивает из угла пучок мелкой и дорогой редиски. Мать занимает очередь в кассу, я умудряюсь втиснуть в узкую сумку два пакета картошки, а большой кочан ложится в папину "авоську". У кассы между тем вышла заминка: цена каждого кочна капусты проставлена чернилами на ее кочерыжке, там значится "6", но кассир полагает, что это "9". Покупатель, побагровев, требует перевесить; на шум является грузчик в кошмарном халате и уносит спорный кочан за кулисы; стоящие сзади наперебой предлагают обиженному другие кочны, чтобы он скорее уходил; и наконец, обремененные поклажей, мы поворачиваем к дому.
Значит, погуляли. Мне остается лишь радоваться тому, что сегодня - воскресенье, и закрыты промтоварные магазины, иначе бы я так легко не отделался. В принципе, никто не заставляет меня таскаться вслед за родителями от прилавка к прилавку, но так повелось с самого детства, и я пока не осмеливаюсь "отколоться" от них и идти своей дорогой. Кроме того, тяжесть накупленных продуктов действительно требует еще одних рук.
|