Интерес к растениям

Автор: Михаил Глебов, октябрь 2003

До сих пор много внимания было уделено моему интересу к истории - и справедливо, ибо, как там подробно рассматривалось, исторический материал провиденциально служил тем полигоном, на котором должна была развиваться моя рациональность. Однако история (время) - лишь одна из координат нашего мира, и занятие исключительно ею оказалось бы слишком однобоким. Поэтому, начиная с дошкольного времени, я питал известную склонность и к другой координате натурального мира - пространству, которое вообще описывается географией в ее традиционном понимании, а в частности - всей массой наук, изучающих жизнь народов, животных, растений, минералов и вообще всего, что находится на земле.

Возможно, всю эту совокупность фактических знаний следовало бы назвать природоведением, и это слово не зря употребимо в начальной школе. Ибо конкретные науки - зоология, ботаника, минералогия и пр. - помимо массива фактических данных переполнены различными объясняющими их теориями, так что факты служат лишь сырьем для изготовления теорий и сами по себе почти не нужны; а поскольку весь научный поиск ведется на базе материализма, то и результаты его не могут не быть ложью. Стало быть, все естественные науки обладают (1) обширной фактологической базой, которая верна в той мере, насколько адекватно описана, и (2) высящейся над ней пирамидой гипотез, которые неверны в той мере, насколько абстрагировались от исходных фактов. Если же эту пирамиду вообще не принимать во внимание, а рассматривать собранные наукой факты сами по себе - просто так, ради любопытства, - то вместо "серьезных занятий" получится нечто детское, увлекательная экскурсия по чудесам природы, и вот это занятие - без гипотез, без формул, зато с фотоаппаратом - зовется среди малышей "природоведением".

Между прочим, совершенно так же обстоят дела и в истории. Там существует некий перечень фактов, которых мы согласны считать истинными или хотя бы правдоподобными, - и множество объясняющих их противоречивых концепций. И занятие историей лишь тогда принесет думающему человеку пользу, если он, путешествуя по чужим концепциям, не принимает за аксиому ни одну из них, но, опираясь на исходные факты, думает своей головой и делает самостоятельные выводы. В этом случае чужие взгляды становятся не опасны и порой даже полезны, ибо выкладывают перед самостоятельно мыслящим человеком мириады аргументов, которые он волен выбирать, словно товар на рынке. Ибо факты не могут быть ложью уже потому, что они действительно существуют; следовательно, все они находятся в рамках Божественного Порядка и потому полезны для изучения. Реально существующий факт есть отправная точка для наших рассуждений, и если мы чувствуем, что зашли не туда, то, бросив их на полпути, возвращаемся к старту для новой попытки. Тогда как объясняющие теории, словно мухи, вьются вокруг, с равным успехом способные как подтолкнуть к неожиданным выводам, так и окончательно сбить с толку. И мы ходим среди теорий, словно по лесу, зная, какие грибы и ягоды можно брать, а какие из них ядовиты, и если где ошибемся, то должны винить только самих себя.

Мой интерес к истории был достаточно острым и потому ярко выраженным. Но увлечение естественными науками, хотя также имело место, текло себе незаметно, в фоновом режиме, и если обсуждение этой темы я веду именно сейчас, то скорее по причине того, что наконец о нем вспомнил.

Что касается математики и математического аппарата других естественных наук, я всегда относился к этим материям без интереса, хотя - в школьных рамках - моего ума хватало для стабильного получения четверок-пятерок. Хотя я не мог сформулировать ясно, но душой чувствовал, что количественные показатели в любой из наук суть вторичны, и даже если какая-либо закономерность описывается формулой, эта последняя служит лишь формальной записью каких-то реальных действующих факторов, и потому было бы гораздо лучше образно (даже художественно) показать ученикам эти живые факторы, а не заставлять их выучивать формулу с явным непониманием ее качественного смысла. Иначе говоря, я всегда считал (и считаю), что любое строгое математическое описание может быть продублировано нестрогим гуманитарным, потому что у них совсем разные функции: если задача состоит в понимании сути, категорически необходимо второе, а когда инженер берется за расчет конкретной конструкции - самом собой, нельзя обойтись без первого. Но поскольку разговор сейчас идет о подростках и, стало быть, не выходит за пределы общего образования, образное словесное выявление смысла неизмеримо важнее формулы, которая наглухо прячет этот смысл. Впрочем, о математике вообще и ее школьном преподавании в частности я достаточно говорил в Главе "Деградация советской школы".

Физика и химия, т.е. науки, изучающие законы мертвой природы, не интересовали меня до такой степени, что я попросту не задумывался об их существовании, а агрессивно плодящийся там математический аппарат и множество головоломных задач только усиливали отвращение. Единственным исключением стала астрономия, да и та, как мы помним, чисто случайно. Точнее, реальную астрономию, которая преподавалась в кружке (см. Главу "Астрономический кружок"), я решительно отверг, а под маской увлечения этой наукой де-факто пряталась очередная детская забава.

Что касается географии, уже в дошкольном возрасте родители обвесили длинный коридор, где я играл, политическими картами - мира, страны, Московской области. Эти обширные красочные лоскутья, естественно, привлекли мое внимание, так что уже к первому классу я на память знал все страны и их столицы, и даже с успехом экзаменовал домашних. С физической географией вышло хуже: таких карт в магазинах не было, отцу только удалось добыть школьный атлас хорошего качества; но поскольку он не маячил ежедневно перед глазами, то и не пользовался спросом. Вообще география привлекала меня в двух аспектах. Во-первых, страны и континенты никак не были связаны с моей реальной жизнью, но образовывали некую сложную систему сказочного образца. Во-вторых, меня всюду привлекала обширность номенклатуры - будь то созвездий или древних князей, - и география с ее бесчисленными названиями по праву заняла среди них почетное место.

Однако реально географии я не знал, ибо за выученной номенклатурой не стояло качественного понимания: к примеру, зная наперечет все государства Африки, я затруднился бы сказать, какое из них расположено в пустыне, какое - в саваннах или джунглях, что там за растительность, какие обитают животные, как выглядит коренное население, что они там производят, и пр. Всякая страна оставалась для меня просто закрашенным клочком карты, и лишь в 1990-е годы, раздобыв CD-ROM "Encyclopaedia Britannica", я понял, до какой степени все мои географические познания были пусты и бесплодны. Впрочем, их более чем хватало для стабильных пятерок в школе и соответствующей этому репутации. Далее, следует признать, что даже таких формальных сведений на первое время было вполне достаточно, ибо как в истории перечень царствовавших особ задает общую систему координат, в рамках которой затем будут размещаться конкретные факты (хотя бы мы знали об этих царях только их имена и даты правлений), - точно так же и в географии владение общей номенклатурой континентов и стран создает те, еще пустые, полочки шкафа (структуру, если угодно), по которым с удобством будут раскладываться дальнейшие знания.

К зоологии (т.е. к животным) я никогда не питал интереса. Во-первых, невозможно любить то, чего не знаешь, а дома у нас никогда не водилось никакой живности. Дворовые собаки и кошки иногда разрешали себя погладить, но у меня, при всей симпатии, не возникало желания забрать их домой. Что же касается других животных, особенно диких, я интуитивно чувствовал их враждебность человеку и уж, во всяком случае, неуместность содержания дома. Ибо я всегда старался трезво смотреть на вещи и хорошо понимал, что хотя Винни-Пух очень мил, с медведями в тайге без ружья лучше не встречаться. С другой стороны, я чувствовал, что животное - не игрушка, а некое не зависящее от человека существо, которое живет по своим законам, и силой вгонять его в рамки домашнего обихода - значит мучать и его, и себя. Далее, в любом общении я прежде всего доискивался взаимопонимания и сочувствия, которых животные заведомо не в состоянии дать; я уже тогда хорошо понимал, что мурлыкающая кошка не ласкает меня, но ласкается об меня, и потому вся моя к ней доброта не может надеяться на сознательную взаимность.

* * *

А вот ботаника, напротив, оказалась очень родственна моей душе. С одной стороны, этому, конечно, способствовала дачная жизнь среди растений, которых все время сажали, чистили, подкармливали, корчевали, без устали обсуждая подробности; и в этой возне прошли первые двадцать лет моей биографии. Понятно, что уже с дошкольного возраста я чувствовал себя в этих материях, как рыба в воде, знал повадки и склонности каждого растущего кустика и вообще смотрел на них человекообразно, т.е. питал к любому из них симпатию или антипатию, приписывал добрый или злой характер и даже нередко разговаривал, поглаживая ладонью по стволу.

С другой стороны, растения отличались спокойствием и стабильностью: они не могли укусить или убежать, а послушно из года в год сидели на том же месте. Ныряя с тяпкой в их густые заросли, я обретал некое душевное умиротворение, состоявшее из чувства безопасности и чувства хозяина. Растения были словно солдатики, в которых я играл зимними вечерами и которых мог расставлять и двигать на штурм по своему произволу. Конечно, существовали ограничения, обусловленные как природой данного куста или дерева, так и волей старших членов семьи, - но ведь и солдатики не могли держаться на стене, хрупко ломались под каблуком и пр. Не так с животными, даже самыми мирными, которые имеют свой ясно выраженный характер и нуждаются в длительной дрессировке, каковая, судя по тем же собакам, редко приносит удовлетворительные результаты.

Такая покладистость представителей растительного мира позволяет садоводу чувствовать себя абсолютным монархом при весьма умеренных трудозатратах и не слишком большой ответственности за ошибки: в самом деле, он может не чистить свой сад месяцами и не подкармливать по нескольку лет кряду - и все же его насаждения (кроме однолетних), хотя угнетенные с виду и заросшие сорняками, исправно торчат на своих местах и даже слегка балуют его ягодками. Тогда как некормленная или недоенная один день корова способна разнести вдребезги полдеревни.

В сущности, говорить о моем интересе к садовым растениям не совсем правильно: это была сфера моего обитания, в которой я жил и которой дышал. Так одесские мальчишки целыми днями плещутся в море, словно дельфины, а горцы Кавказа сызмала привыкли носиться по скалам. Еще задолго до школы я знал виды и сорта всех посаженных на участке растений, и не только помнил основные приемы обработки (те, которые применялись старшими), но даже сам умел выполнять многие из них. Это было как бы врожденное знание, которое с годами лишь пополнялось и совершенствовалось, главным образом за счет "справочников садовода-любителя", которые в 1970-х годах стали наконец издаваться значительными тиражами. Опираясь на эти справочники, а также на детскую память о бабушкиных приемах ухода за растениями и на опыт соседей, я ожесточенно спорил с родителями по каждому агротехническому вопросу. Целью этих споров всегда было настоять на своем; однако, в противоположность очень многим людям, я никогда не приносил в жертву своему самолюбию пользу дела, и потому, хотя двигатель моего садоводческого рвения был откровенно адский, но обучение предмету шло конструктивным путем.

Интенсивная работа с садовыми справочниками, уже практически забытая мною за давностью лет, стала одним из орудий пробуждения моей рациональности. Ибо каждый справочник существенно противоречил другим, и все они вместе - нашей реальной садовой практике, так что я не мог бездумно принимать сказанное там на веру, но сравнивал, разбирался по существу и выбирал полезнейшее, а в скором времени и вовсе стал глядеть на советы агрономов скептически. Иной раз родители, которых я допек возражениями, отрывались от телевизора и критиковали написанное по существу, объясняя, в каких случаях применима та или иная рекомендация, и почему в наших конкретных условиях она наверняка принесет вред. Отсюда прямо вытекала относительность всякого образа действий, который мог быть полезен в одной ситуации и, напротив, пагубен в другой. Так, например, сплошная перекопка приствольных кругов (в чем упорствовала бабушка) на хороших почвах избавляла яблони от сорняков и удерживала в почве необходимую влагу, тогда как в нашем болотном товариществе кратчайшим путем губила сами деревья. - Ясно, что рациональный подход, приобретенный мною на агрономическом материале, затем с успехом использовался и в других областях жизни.

В результате к половине 1970-х годов у меня сформировались четкие собственные взгляды на ведение садовых работ, так что я уже не хапал подряд любую информацию, но отсеивал ее с уже выработанных позиций, а вскоре и вовсе утратил к справочникам практический интерес. Но мне - как и в других случаях - нравилась обширная номенклатура сортов и видов растений, сопровождаемая их краткими описаниями; в сущности, этот материал ничем не отличался от полюбившейся мне книги "Звезды" (см. Главу "Увлечение астрономией") или от перечня ордынских ханов в Большой Советской энциклопедии. Усевшись за тарелку пресно-невкусного супа, я в сотый раз перечитывал краткие описания яблонь, смородин, ирги, различных цветов и радовался в душе, что их так много и все они, судя по книжке, очень разные.

В книжном шкафу мансарды пылилась толстая стопка журналов "Приусадебное хозяйство" времен основания товарищества; кроме скучных идейных статей, каждый номер в середине имел цветную вкладку, где изображались сорта яблонь, вишен, груш и пр. Летом 1976 года, когда без конца шел дождь, я потратил один из дней на то, чтобы вырвать эти картинки и сброшюровать по порядку - сначала яблони, потом груши и пр. Получился довольно тостый альбом, который я любовно перелистал несчетное множество раз, подробно ознакомил местных ребят и без конца совал в руки родителей.

Что касается других (несадовых) растений, я всегда знал их очень неважно, потому что мне было не у кого учиться. Ибо люди, шутя различающие множество видов животных - волков, лис, медведей, жирафов, - с которыми они никогда не встречаются в реальной жизни, необъяснимо пренебрегают знанием тех представителей растительного мира, которые окружают их на каждом шагу и буквально лезут в глаза. И если березу, тополь, дуб, сосну и ель знают практически все, то уже с вязом, ясенем и лиственницей возникают заминки, не говоря уже о том, чтобы различать вяз обыкновенный, мелколистный и горный. Что же касается кустарников и трав, они в глазах большинства горожан все смотрятся на одно лицо, так что вам покажут лишь одуванчик (огульно приклеив к этому названию еще с десяток других видов), крапиву да сирень.

Если же человек по роду своей деятельности часто сталкивается с различными растениями, как это характерно для крестьян или садоводов, то, за неимением справочников и серьезного интереса к предмету, он хотя и знает многие виды "в лицо", но не ведает их правильных названий и либо говорит, показывая пальцем: "Во-он та хреновина", - либо присваивает ей некое самочинное название, которое, войдя в привычку и будучи произнесено с уверенностью, сбивает других людей с толку. Так, например, бабушка называла бодяк полевой "кактусом" за его колючесть, и поскольку я слепо доверял взрослым, а настоящих кактусов еще не видел, то и получил о них превратное понятие. Отец в ботанике не разбирался вовсе, мать же вдолбила мне самые азы: лютики, одуванчики, "резеду" и "гусиную лапку"; ясно, что последние два названия относятся к тому же разряду "кактусов" и не имеют ничего общего с действительностью.

Примерно в 1976 году матери удалось купить довольно толстый справочник лекарственных растений с двумя-тремя сотнями статей, в которых давалось краткое ботаническое описание вида (иногда с черно-белым рисунком) и затем рецепты по применению его от всяких геморроев. Ах, как же я вцепился в эту книжку! За несколько месяцев я зачитал ее до состояния ветхости. Здесь впервые обнаружились и видовая бесчисленность трав, и многообразие их народных названий, и единственно надежная привязка к латинской номенклатуре. Тем не менее, этот справочник охватывал лишь немногие из знакомых мне с детства растений (не все же они, в конце концов, лечебны!). Кое-что удалось выискать на задних страницах журнала "Наука и жизнь", где знаменитый в те годы фенолог А.Стрижев, сочинявший свои опусы в жанре "инда взопрели озимые", публиковал очерки о наиболее распространенных травах нашей полосы - о крапиве, лопухе, пижме, кипрее, полыни и т.п. Лишь во второй половине 1980-х годов, когда в магазинах стали появляться хорошо изданные зарубежные книжки с цветными фотографиями, я довел уровень своих знаний до такой степени, что сходу именовал почти все подмосковные растения, за вычетом бесчисленных и очень похожих друг на друга злаков.

Однако я на этом не успокоился и в начале 1990-х годов сделал попытку разобраться в систематике растений, т.е. в тех семействах, к которым они официально принадлежат. Запасшись кипой чистой бумаги, я пришел в читальный зал районной библиотеки и затребовал себе самый что ни есть толстый ботанический справочник. Мне принесли громадный зеленый фолиант, содержащий систематику всех растений земного шара. Тщетно листал я его во всех направлениях, ибо чем глубже вникал в написанное, тем больше находил возражений, - и это был тяжелейший удар по моему уважению к науке вообще.

Во-первых, этих "семейств" в книге были многие сотни, если не тысячи, причем о некоторых растениях говорилось, что прежде они принадлежали к совсем другому семейству, а затем на очередном всемирном конгрессе биологов официально поменяли адрес. Такой облегченный подход к предмету ясно выдавал нечеткость критериев, согласно которым любой ботанический вид должен занимать свое место в общей системе. Когда же, во-вторых, я стал вникать в эти критерии, то оказалось, что они сплошь и рядом противоречат здравому смыслу. Ибо за критерий принадлежности к тому или иному семейству везде брались одни органы размножения, но игнорировались все прочие признаки. В результате крапива попала в одно семейство с вязом, сирень - с маслиной и ясенем, и даже если сходство подобных растений ограничивалось лишь формой цветов и семян, их бестрепетной рукой зачисляли в родственники.

В-третьих же, я при самом поверхностном чтении обнаружил логические ляпсусы. Так, в предисловии было сказано, что, согласно дарвиновской теории эволюции, растения, обладающие ядом (как защитным средством от поедания животными), сформировались позже всех прочих и наиболее сложны в устройстве; следом шло описание семейства лютиковых как самого древнего и примитивного, при этом было подчеркнуто, что почти все его представители… ядовиты! Иными словами, в глазах внимательного читателя вся ботаническая систематика расползалась врозь, словно гнилая тряпка, - и я, порвав начатый было конспект, так и остался при одном "природоведении", т.е. ограничился узнаванием растений "в лицо" и запоминанием их правильных имен.

Конечно, для горожанина - и вообще для человека, не связанного с сельским хозяйством - многие ботанические подробности совершенно не нужны. Согласимся, однако, что если вы живете среди каких-то предметов и постоянно об них спотыкаетесь, то их не мешает хотя бы знать по именам. Если вы идете вдоль проспекта и сходу различаете марки проносящихся машин, вам за это не прибавят жалованья, но на душе становится комфортно: вы как бы "владеете ситуацией". Когда, уже давно забросив свою астрономию, я, глядя на вечернее небо, легко отыскиваю там некоторые созвездия и называю по именам самые яркие звезды, у меня возникает смутное чувство, что небо мне не чужое, а как бы немножко "мое". То же самое относится и к растениям. Если вы беседуете в тени не "просто дерева", а клена ясенелистного, и любуетесь не просто золотистым цветком, но кульбабой осенней, о жизни которой также известны некоторые данные, - честное слово, вам становится приятнее и интереснее жить!

Больше того, ботанические сведения - по видимости, совершенно бесполезные, - иногда способны очень даже понадобиться. Так, например, в одной книжке я случайно прочел о полярной ягоде воронике, которая растет в тундре, имеет небольшие черные ягоды, хоть и безвкусные, но безвредные и содержащие много воды. Казалось бы, какой мне, москвичу, прок от такого знания? Но вот в 1985 году судьба занесла меня на вершину трехкилометрового пика Турист в районе Цейского ущелья. Мы поднимались к вершине часа три и совершенно выбились из сил. Небольшая скалистая площадка, распахнутая всем ветрам, была покрыта ржавыми лишайниками и еще какой-то мелкой травкой; и я, приглядевшись внимательнее, заметил в расщелинах черный бисер ягод. "Эге, - подумал я, - на такой высоте должен быть тундровый пояс". Сомнения отпали: это росла та самая вороника, а я страшно хотел пить. И я начал собирать пригоршнями эти ягоды и совать в рот, хотя другие, жаждавшие не меньше меня, только опасливо косились в мою сторону. Ясно, что в обратный путь я тронулся очень весело и вообще наслаждался жизнью.