Из пионерии в комсомол
Автор: Михаил Глебов, август 2003
Большой минус всякой масштабной биографической работы состоит в чередовании интересных глав с заведомо неинтересными, которые, однако, нельзя пропускать, чтобы не нарушить цельность, связность и, так сказать, всеохватность повествования. И это, должен признаться, действует на меня расхолаживающе, вроде затаскивания саночек обратно на гору. Но ничего не поделаешь: наша жизнь в гораздо большей степени состоит из прозы, чем из поэзии, и содержит не в пример больше серости и скуки, чем захватывающих приключений. Мало того, приключения - хотя и запоминаются надолго, и даже впоследствии кажутся главным интересом определенной эпохи - в действительности висят над нею вроде воздушных шариков, а настоящая жизнь того времени, забытая за давностью лет, плелась своей обычной серенькой колеей. И потому, чтобы понять реальное положение дел, мы должны не соблазняться одним пересмотром "шариков", но без особого удовольствия низойти в гущу будней и терпеливо вникнуть в их анатомию.
Я уже неоднократно упоминал тот факт, что школьная пионерия 1970-х годов, в противоположность сталинским временам, была уже чисто формальной. Хотя прием в эту организацию как будто осуществлялся выборочно, в соответствии с достоинствами ученика, на самом деле эти "достоинства" определяли только, каким по счету из числа одноклассников он украсится галстуком.
Я, например, вступил в пионеры в середине 3 класса, в числе самой первой группы, сформированной из отличников; тем не менее, к концу того же учебного года галстуки нацепили и
классные хулиганы. Тогда статус "пионера" оказался совершенно тождествен статусу "просто школьника", и потому красный галстук, поначалу вызывавший у его обладателя некоторую гордость, стал рассматриваться всеми как один из элементов школьной одежды, наряду с пиджаком и штанами.
В результате престижность звания "пионера" упала к нулю, тем более, что деятельность этой, с позволения сказать, "организации" состояла в обременительных и ненужных вещах: политинформациях, которых никто не слушал, сборах в актовом зале, отнимавших свободное время, и пр. Поэтому трудно было найти подростка, желавшего добровольно заниматься подобной дрянью - тем более, что поступление в институт со всеми комсомольскими характеристиками еще скрывалось за горизонтом, и вряд ли кто из ребят в 4-6 классах заглядывал так далеко. Единственными их побудительными мотивами видятся (1) стремление властвовать, и (2) чрезмерная общительность, отчасти удовлетворяемая через пионерское русло.
Неудивительно поэтому, что большинство моих одноклассников не видели для себя никакой надобности возиться по "идейной линии". Конечно, всегда существовал "совет отряда", деятельность которого вряд ли кто (включая их самих) понимал; были два человека в "редколлегии", слегка умевшие рисовать и выпускавшие к Ноябрьским и Майским праздникам самодельные газеты; был штатный политинформатор - Миша Глебов, который раза два в неделю бубнил у доски газетные передовицы; возможно, были и еще какие-то номинальные должности; все прочие ребята имели статус "для разовых поручений".
Такая "организация" существовала в каждом классе с третьего по седьмой (или даже восьмой); однако на школьном уровне этими "первичными ячейками" руководил Совет Дружины во главе с освобожденным работником, который назначался райкомом комсомола в должность пионервожатой и также подчинялся секретарю комсомольской организации школы, назначаемой из того же райкома. На моей памяти пионервожатой всегда была толстая и очень упрямая девушка лет двадцати пяти
по имени Женя; она носила красный гластук, горизонтально лежавший на ее необъятном бюсте, и обладала замашками диктатора. Из каждого класса в совет дружины направлялось по одному человеку, который "осуществлял связь первичной и общешкольной пионерских организаций". Предполагалось, что в Совете Дружины, заседавшем каждый четверг после уроков, принимались судьбоносные решения, и члены этого совета, с одной стороны, как бы представляли интересы своих классов, а с другой - могли оперативно известить об этих решениях товарищей, направивших их сюда.
И вот на исходе 6-го класса, т.е. в мае 1974 года, на итоговом пионерском сборе класса меня неожиданно выбрали в Совет Дружины, не отменяя, впрочем, и должность политинформатора. Напрасно я, выпучив глаза, отмахивался руками; в ту же неделю новый Совет Дружины вступил в свои полномочия на торжественном общешкольном митинге, и с этих пор я, проклиная свою судьбу, раз в неделю вынужден был надолго оставаться после уроков для участия в никому не нужных и ничего не решавших заседаниях, проводившихся в "пионерской комнате".
Здесь по стенам висело много "наглядной агитации" в красных тонах, дальний угол был занят багровым бархатным знаменем школьной пионерской организации, а от двери к окну тянулся неряшливый "стол заседаний" примерно на двадцать мест, в торце которого восседала ж-жирная Ж-женя, ради торж-жественности всегда носившая черную юбку с белой сорочкой. Впрочем, формально заседания вела не она: из нашего числа выбрали марионеточного "председателя", которым в тот год оказалась
девочка Вера из параллельного класса. Невысокая подвижная блондинка с наглыми глазами, мускулистыми ногами и очень коротенькой юбкой (за что ей отдельное спасибо), она честно выполняла свои представительские функции, оглашая повестку дня, заранее составленную для нее где-то в недрах райкома.
Сегодня я совершенно не помню, что и как мы там обсуждали, помню лишь, что мне безумно хотелось спать. Обычно я устраивался за столом таким образом, чтобы наслаждаться великолепными точеными ножками нашего "председателя", ради чего иногда довольно низко сползал со стула. В конце концов Женю рассердили эти расхлябанные позы, и меня обвинили в "хлестаковщине". Обычно мы страдали зевотой около двух часов и затем расходились по домам. В классе, разумеется, моими успехами никто не интересовался, только Вера стала чаще одергивать юбку.
Если мне память не изменяет, формально я контролировал проведение политинформаций во всех классах пионерского возраста. На практике это привело к тому, что время от времени меня направляли бубнить газетные передовицы уже не только перед своими, - обстоятельство крайне прискорбное, так как я не мог использовать эти четверть часа для списывания вечно несделанных домашних заданий. Помнится, я даже выступал со сцены на общешкольном сборе, но при таком многолюдстве меня одолевала стеснительность.
Один раз случился странный эпизод. Я никогда не носил никаких значков, и вдруг отец неизвестно откуда принес мне маленький значок: золотой пионерский горн, к нему снизу приделан красный лоскут, на котором написано что-то благомысленное. Чтобы не обижать отца, я прикрепил значок к лацкану и отправился в школу, а там с утра как раз объявили сбор. Ребята отовсюду стекались в актовый зал, причем многие как-то странно поглядывали на мой значок, а один даже заметил вполголоса: "Ну, ты даешь!" Еще ничего не понимая, я счел за благо отцепить это украшение. И что же? - сбор оказался посвящен успеваемости, хороших учеников (и меня в том числе) стали вызывать на сцену и раздавать в награду эти же самые значки, так что домой я вернулся уже с двумя дублями. - Я до сих пор не знаю, как понимать это невероятное совпадение.
Проведя целый год в тоскливой компании ж-жирной Ж-жени, я на очередных майских перевыборах попытался дать деру, но лишь усугубил ситуацию, ибо к этому времени развернулся прием семиклассников в комсомол, и такого перспективного мальчика, конечно, не могли оставить без общественной нагрузки.
Теперь остается коротко рассказать, как я сменил истрепанный пионерский галстук на вишневый блестящий значок с профилем Ленина.
Школьная комсомольская организация, в сущности, ничем не отличалась от пионерской: она была почти столь же формальной, туда тоже загоняли всех подряд, и прием также растягивался на год (для пионеров - весь третий класс, для комсомольцев - весь восьмой). Самых блестящих отличников было решено принять заранее, на исходе седьмого класса. При этом снова раздувался ажиотаж: тогда мы зубрили "пионерскую клятву", теперь же - значительно больший объем сведений по истории КПСС вообще и комсомола (ВЛКСМ) в частности, хронологию различных създов и пленумов, какие-то работы Ленина и т.п. И, надо признать, этот ажиотаж в такой степени возвысил в глазах вступающих реноме комсомольца, что даже я, ни во что не ставивший пионерию, счел для себя величайшей честью надеть комсомольский значок.
В памятный день 29 мая 1975 года, когда учеба уже практически закончилась, группа вступающих из нашего и параллельного классов, всего человек двенадцать, лихорадочно заканчивала приготовления. Мы уже съездили в фотоателье и сфотографировались для комсомольских билетов, а также учетных карточек, хранившихся в недрах райкома. Все явились подстриженные, причесанные и в белых рубашках; отец накануне старательно отутюжил мне школьные брюки. Вот толчемся в кабинете у Жени, в сотый раз перечитывая маленькую книжечку Устава; кто-то для тренировки отвечает другому на вопросы, некоторые удалились в сторону и бубнят там. Часа в три поступает команда: садиться на троллейбус и ехать в райком на заседание бюро - вот ужас-то какой!
В те времена улица Остоженка еще называлась Метростроевской, потому что вдоль нее в
1930-е годы открытым способом прокладывалась первая линия московского метро. В промежутке между Лопухинским и Всеволожским переулками сохранился старый одноэтажный дом, явно дореволюционный и затем перестроенный; в 2003 году, когда были написаны эти строки, в нем размещался грузинский ресторан "Генацвале". Плоский и невыразительный фасад этой халабуды был украшен искусственной зеленью, иллюминацией, потешной фигуркой аксакала, несущего полный рог. Но тогда, в 1975 году, здесь находился страшный Комитет комсомола Ленинского района столицы, а два крайних правых окна принадлежали кабинету Первого секретаря.
Вот наконец приехали и с сердечным трепетом всходим на невысокое крыльцо, где под козырьком курят функционеры в галстуках и строгих костюмах. Внутри извиваются узкие коридоры, ведущие к мелким каморкам, где на каждого заполняют различные формы документов. И тут вдруг оказывается, что я забыл взять с собой свидетельство о рождении. Без этого документа никак нельзя! - Ой, что же теперь делать? - На улице стоит летняя жара, солнце склоняется к западу, я пробкой вылетаю наружу, бегу к остановке троллейбуса, кое-как добираюсь домой, звоню на работу матери: где эта чертова метрика? Мать с недовольством направляет меня в
дальний угол комода; оттуда веером разлетаются прочие документы, включая
мамину лауреатскую медаль, наконец требуемое свидетельство найдено, и я, уже окончательно взмыленный и плохо соображая, вновь лечу в райком - и едва успеваю к решающему моменту.
Вся группа, испуганная до состояния невменяемости, топчется в прихожей кабинета Первого секретаря, где теперь заседает бюро; там рассматривается много важных вопросов, а потом они займутся нами. Некоторые все еще пытаются читать Устав, но буквы плывут перед глазами, и в конце концов мы отдаемся на милость судьбы. Вот приоткрылась дверь, и секретарша, глядя в бумагу, вызывает: "Глебов". Словно автомат, не чуя под собой ног, вхожу в просторный и светлый кабинет, где вдоль стола разместилась группа страшных людей; они серьезно разглядывают меня, и я, встав недалеко от двери, громко представляюсь, кто таков есть. Следует несколько вопросов: об успеваемости, "зачем ты хочешь вступить в комсомол?" ("Хочу строить коммунизм!"), кое-что по истории. Незримая муза осеняет меня, в глазах проясняется, и я даю четкие и рассудительные ответы. Какой-то хмырь в черном пиджаке высовывается из середины и с поздравлениями протягивает мне заветный комсомольский билет. Я шаблонно благодарю, пожимаю руку и, словно из преисподней, выскакиваю наружу.
"Ну что? Что там? О чем спрашивали?" - настырно шелестят голоса. - "Да так… ничего особенного". Теперь главное - поскорее скатиться с крыльца и, не оборачиваясь, рвануть домой. И вот уже седьмой час, покрасневшее солнце завершает свой путь над домами, и я размашисто вхожу с проспекта в проходной двор (кошки смотрят на меня, высунувшись из мусорных баков), неся в нагрудном кармане вишнево-красную книжицу, где нарисованы ордена комсомола, приклеена моя фотокарточка с печатью и все страницы, кроме первой, разлинованы для регистрации членских взносов по две копейки. "Я - комсомолец! С ума сойти! Я уже совсем взрослый!" Иду легкой походкой, весело поглядывая на встречных обывателей, которые со своими авоськами привычно спешат к метро. "Вот вы тут все - невесть кто, а я теперь - комсомолец!"
|