Хочу путешествовать!

Автор: Михаил Глебов, август 2003

Теперь мне хочется высказать ряд соображений (высказать, как мы увидим, авансом) по еще одной теме, которая через несколько лет станет в моей жизни одной из доминирующих, но пока еще даже "не смогла родиться на свет". Я имею в виду тему путешествий, которые совершенно незаменимы для развития всякого подрастающего человека - правда, лишь при условии вдумчивого отношения к увиденному и перечувствованному, а не одной голой развлекательности.

Всякий ребенок, душой своей пребывающий во внешности, естественным образом жаждет внешних развлечений; отсюда берут начало все комиксы (бах! трах!), все мультфильмы с погонями и драками, все пиратские романы, яркая гротескная одежда и тому подобная чисто внешняя дребедень. А поскольку бах и трах, жадно впитываемые из мультфильмов, никогда не реализуются в обыденной жизни (или уж находят себе логичное завершение в детской комнате милиции), - то ребенок будет вам благодарен за всякое, пусть даже незначительное, отклонение от рутины будней, и в этом отношении любая поездка, в особенности дальняя, по праву занимает наиболее почетное место. Ибо что может быть привлекательнее для подростка, нежели вырваться на неделю-другую из привычного дома и быта, увидеть новые города или даже новые страны, очутиться в незнакомой волнующей обстановке, неизбежно повстречаться со множеством разных людей и узнать целую прорву неведомых ранее фактов! Не говоря уже о загаре и фотографиях, которые будут спесиво демонстрироваться своим товарищам и одноклассникам. И чем глубже заперт ребенок в свое одиночество, тем отчаяннее хочется ему перейти к противоположной крайности; так, по мнению опытных людей, "севший на мель мечтает о наводнении".

И коли это действительно так и есть, мы легко сможем себе представить, до какой степени я рвался из опостылевшего дома хоть куда-нибудь и хотя бы на один день. Копеечные летние выезды в соседний Звенигород, в аэропорт Внуково и уж тем более в Бородино порождали у меня непропорционально сильную эйфорию; но я рос, и требования мои становились все более настойчивыми. В особенности меня терзали сентябрьские рассказы одноклассников об отдыхе на море, о байдарочных походах с родителями и даже (у самых именитых) о выездах за рубеж. Я чуть не плакал, слушая их откровения, и дома в тысячный раз устремлялся в атаку на родителей, чтобы растормошить их хотя бы на самую малость.

Родители, со своей стороны, давно уже не испытывали никакого желания растрачивать свои драгоценные отпуска на вокзальную грязь и различные неудобства, которыми гарантированно окружал любого путника "ненавязчивый" советский сервис. Их точку зрения вполне сформулировал один вельможный старик, с которым я познакомился уже в 1990-е годы: "Если всюду пешком ходить - ноги до самой задницы стопчешь". К извинению родителей служит и тот несомненный факт, что любой род деятельности бывает присущ определенному возрасту, и как нормальному взрослому человеку уже не свойственно играть в солдатики, так же он начинает сторониться дальних поездок, которые уже к двадцати пяти годам теряют чисто географическую привлекательность и терпимы еще некоторое время ради спутниц - жены, возлюбленной и вообще "женского пола". Если же встречаются люди, всю свою жизнь, подобно несчастному Онегину, перелетающие с места на место, речь здесь должна идти не о любви к поездкам, а о каких-то психологических комплексах и наверняка о семейном неустройстве. Таким образом, люди охотно колесят по миру в юности, но зрелый возраст обычно отводит их от столь обременительного времяпрепровождения.

Впрочем, мои родители в 1950-е годы успели "взять свое", неоднократно проехавшись и по Волге на пароходе, и в Сочи, и в Крым, и в Ленинград, и на Рижское взморье. Возможно, они согласились бы на поездку втроем и теперь, но этому существовали препятствия. Во-первых, мать отчего-то решила (а то, что имело несчастье единожды залететь ей в голову, приобретало форму закона), что детям вреден юг, и когда я схлопотал аритмию, оная сделалась последним и неопровержимым аргументом против любых поездок. Во-вторых, совместный отъезд из-за моей учебы был возможен только летом, но тогда оставался без присмотра садовый участок. В-третьих, что еще гораздо важнее, без присмотра оставался 85-летний дед, впавший уже в беспомощное состояние. В-четвертых, хоть это и глупо, но некому было поливать цветы на подоконниках и в особенности наш дикий лимон, а о том, чтобы одолжаться у соседей, и речи не шло. Одним словом, выезжать куда-либо из Москвы более чем на день признавалось родителями совершенно невозможной авантюрой.

Однако бурный 1975 год и особенно учиненный мною самовольный погром на даче, по всей видимости, склонили родителей к мысли о том, что их дальнейшее тупое противодействие, помимо изматывающих скандалов, может привести к моему внезапному самочинному отъезду куда-нибудь и с кем попало. Поэтому отказы сделались менее категоричными и перешли в столь любимую бюрократами форму "Подождите до завтра". Ибо хотя я еще далеко не достиг кондиции "мужа", но уже перестал быть "мальчиком" и если не юридически, то, по крайней мере, фактически обрел значительную самостоятельность. Прямо запрещать мне теперь можно было лишь самые очевидные вещи (которых я и сам не оспаривал), все прочие неувязки отныне следовало решать убеждениями и уговорами.

Однажды в конце ноября 1975 года, когда стояла промозглая стужа и лепил мокрый снег, отец, вернувшись с работы, ошарашил меня новостью: у них на работе предлагали путевки на ближайшие выходные в Грузию, в городок Телави, и мы отправимся туда все втроем. Я был вне себя от счастья, ибо прежде едва смел мечтать о Рязани с Владимиром, а тут вдруг сразу Грузия! "Мы полетим самолетом", - добавил отец. "Самолетом!" - победно завопил я. На пятницу и понедельник отец обещал отпросить меня со всех уроков.

Дальше события развивались совершенно непредсказуемым образом, и из них следует только, что эта экспедиция была по какой-то причине неугодна Господу; подумавши, можно добавить, что та же неведомая духовная причина удерживала родителей и прежде от вывоза меня куда-либо за пределы Московской области. Ибо на свете существует множество вещей хороших, но преждевременных, и Господь, несмотря на все наши мольбы, затворяет перед нами дверь. А что Господь считает недопустимым - сорвется по тысяче самых невероятных причин, и одна такая причина буквально выросла у меня под носом.

Ибо дня за три до отъезда, когда я уже буквально считал часы, мать внезапно обратила внимание на мою щеку: она как будто раздулась, так что лицо выглядело асимметричным. Уже привыкнув к ее досужей мнительности, я только отмахнулся и пошел спать. Однако наутро мать констатировала ухудшение ситуации, и меня, пропустив школу, отвели в районную поликлинику. Врач нахмурился, меня направили на рентген, и в конечном итоге был выявлен здоровенный внутренний фурункул, который при неблагоприятном развитии событий мог прорваться куда-то не туда и привести неизвестно к чему. - В тот же день, невзирая на мои вопли и клятвенные обещания срочно выздороветь, отец сдал все путевки назад. Вскоре после этого гной из нарыва прорвался в носоглотку, опухоль спала, врач поздравил меня с избавлением, а самолет между тем улетел в Телави. Я ходил как в воду опущенный, не понимая, откуда на меня обрушилась подобная гадость (к слову сказать, ничего подобного со мною не было и после, до сего дня). Добавлю еще, что этот треклятый фурункул фигурировал лишь на рентгене, и сам я его нисколько не чувствовал.

Все же надо признаться, что избавление от поездки пришло очень кстати. Ибо сотрудники отца воротились из Грузии продрогшие и крайне недовольные. Сначала они долго не могли вылететь из Москвы по причине погоды, то же произошло и с отлетом назад. Через иллюминаторы они наблюдали одну сплошную облачность, что подтверждал и взгляд из моего окна. Телави же оказался почти деревней, а тамошний расхваленный дворец царя Ираклия - обыкновенным сараем. Они надеялись, что их на день отвезут в Тбилиси, но ноябрьские горные дороги не располагали водителя их группы к такому подвигу. В довершение неприятностей, гостиница осталась без отопления, и они страшно замерзли. - Все эти беды (в утешение мне) долго расписывал отец на пределе своего красноречия. Но теперь, постфактум, все равно ничего поделать уже было нельзя, и я довольствовался его расплывчатым обещанием на другой год придумать еще что-нибудь.