Борьба за "режим дня"

Автор: Михаил Глебов, октябрь 2003

И подушка есть, да спать не умеет.
(китайское)

[...] Осенью 1976 года борьба за введение "режима дня" приняла особенно упорный и мучительный характер. А поскольку всякое дело нужно начинать сначала, то и центр борьбы по данному вопросу сместился на утро: когда и как следует мне вставать?

Занятия в школе (с учетом так называемой "пятнадцатиминутки") начинались в 8.15, дорога из дома пешком в спокойном темпе занимала 15-20 минут, опрометью и на троллейбусе - 10 минут. Все эти цифры определили время моего фактического ухода из дома - без пяти восемь; тогда я с известной гарантией успевал в школе раздеться, сменить обувь и проскочить внутрь под самый звонок; отправление из дома ровно в восемь часов производилось уже бегом, а при дальнейшем промедлении я неизбежно опаздывал. Соответственно, из-за стола я вставал десятью минутами раньше, т.е. без четверти восемь, за стол поэтому вынужден был садиться не позже 7.30, а просыпаться - чуть позже родителей, которые, чтобы приготовить завтрак, поднимались около семи.

Справедливо решив, что любой день начинается подъемом с кровати, я произвел непонятно на чем основанные расчеты, из которых вытекала необходимость перевести будильник на 6.20, т.е. практически вставать на целый час раньше, чем нужно. Это правило, из дисциплинарных соображений, в равной мере распространялось и на выходные, когда родители с удовольствием дрыхли до половины девятого. Воодушевленный своей идеей, я нередко действительно вставал по звонку (особенно в воскресенье)… и дальше не знал, чем мне, собственно, заниматься. Вскоре эти ранние подъемы, когда я со скуки начинал колобродить по темной квартире, встревожили мать, которая не знала, следует ли отнести их на счет моего общего умопомешательства или какой-то реальной причины.

В связи с тем, что постулат о необходимости восьми часов сна был намертво затвержен советскими людьми еще с первого класса, я отсчитал эти восемь часов назад и получил 22.20, а поскольку всегда засыпал с трудом, то великодушно сместил срок отхода ко сну на десять часов ровно. - И теперь, с течением лет (и духовного преобразования) став ярко выраженным "жаворонком", я действительно часто ложусь так рано, и даже еще раньше. Но в годы юности я, напротив, был самой отъявленной "совой"; часам к пяти вечера меня начинало клонить ко сну, в семь я, зевая во весь рот, тащился ужинать, и так продолжалось до девяти; тут вдруг я ощущал прилив бодрости и спешил за письменный стол; муза также редко наведывалась ко мне раньше половины одиннадцатого, и этот творческий разгар - еще подстегнутый тем фактором, что родители наконец отправлялись спать и выключали несносный телевизор за стенкой, - едва стихал к половине первого, а порой даже к двум часам ночи.

Следовательно, определив себе закон укладываться в постель ровно в десять, я собственноручно убивал все наиболее продуктивное творческое время. И оно, разумеется, не сдавалось без боя: стоило мне посредством великих усилий загнать себя под одеяло, как в голове ярко вспыхивало первое четверостишие; я поскорее вновь зажигал бра, хватал фанерку с листом бумаги и далее в полуголом виде трудился до неизбежной половины второго, а после этого, естественно, очень нервно реагировал на ранний звонок будильника. Часто, выругав себя за безволие, я впотьмах переводил его на час вперед и засыпал дальше.

Спать же полагалось не абы как, а строго по правилам. Главным моим бедствием, как уже не раз говорилось выше, была длительная вечерняя бессонница, обусловленная моей измочаленной нервной системой. Даже если глаза у меня слипались, сам факт укладывания под одеяло парадоксально вливал в меня заряд бодрости, так что я часа по два напрасно пялился в потолок, где тянулись неподвижные полосы от фонарей и мелькали блики фар проезжавших автомобилей. Если я ложился на бок, то быстро отлеживал руку; ватное одеяло, словно специально сшитое для полярников, было тяжелым и жарким, а перья в древней подушке давно искрошились до консистенции жесткого песка. Одним словом, вечернее пребывание в кровати являлось настоящей пыткой, и если даже, улегшись в определенные регламентом десять часов, я стоически превозмогал все трудности, то в результате все равно засыпал не раньше того же часа ночи. Конечно, я мог бы догадаться о существовании снотворных таблеток, и сегодня полагаю, что их использование благотворно сказалось бы на состоянии моих нервов; с другой стороны, такие вещи обладают эффектом привыкания, и я, даже став взрослым, остерегался их принимать.

Чтобы быстрее заснуть, я считал необходимым лечь на спину, вытянуться во всю длину, руки до половины выложить из-под одеяла, закрыть глаза и дышать ровным темпом. - Просто поразительно, до какой степени это элементарное правило трудно соблюсти! Хуже всего обстояло с дыханием. Пока мы о нем не думаем, все идет прекрасно; но только попробуйте контролировать каждый свой вдох и выдох - и вы за короткое время изведете себя! Если принимаешься нарочно дышать тихо, воздуха начинает не хватать; тогда делаешь два-три глубоких вдоха, а через минуту история повторяется; между тем мысль, сосредоточенная на этом процессе, обнаруживает недостаточную чистоту носа; привстав на локте, громко сморкаешься в платок, в итоге одну ноздрю вовсе закладывает; тогда тянешься к пузырьку с каплями, эти капли дерут нос изнутри и порождают чихание, изгоняющее последние намеки на сон. Между тем вытянутые под одеялом ноги нахально не хотят расслабляться, по ним начинают ползать мурашки или вдруг остро зачешется какой-нибудь прыщ; лезешь туда руками, сбивая при этом одеяло; тогда начинает чесаться нос, а после того губа; или вдруг что-то станет мешать в закрытых глазах; и эти нервы, перебегающие по телу, вынуждают человека вертеться, словно рыбу на сковородке.

Но едва перед глазами замелькали пестрые узоры нисходящего сна, как дед, оканчивая дальний сортирный рейс, сослепу тычется боком в мою запертую дверь; звякает металлическая задвижка, дед растерянно икает: как же ему теперь?.. и наконец, разобравшись в обстановке, торопится дальше. Он, как и перелетные птицы, обходится без компаса, тайная власть природы неуклонно влечет его к вожделенной цели… хотя накладки все же бывают. - Тяжко вздохнув, я, согласно регламенту, вытаскиваю из-под одеяла кисти рук, которые как-то незаметно сами туда убрались, и восстанавливаю нужную позу. И вот уже вновь набегают узоры, сейчас засну… "Буль-буль, хлюп-пш-ш!" - взрывается унитаз, и дед томительно шаркает по темной прихожей в обратную сторону. "Щ-щ-щ..." - сипит ему вслед наполняемый бачок. 

Вот дед ушел к себе, и наконец тихо. "Эй! - орет какой-то болван у пивного бара, - куда прешь, ты здесь не стоял!" - "Ты сам не стоял, не ори!" - "Господи, - измученно возглашаю я из глубины сердца, - да когда же конец?" - А что, разве сам не знаешь? К половине второго будет конец, согласно твоим естественным биоритмам. А пока лежи и терпи, коли решил соблюдать свой дурацкий регламент.

"Дж-ж-ж!" - вдруг за стенкой поехал лифт. "Гав-гав-гав! Гав! Да цыц же ты! Гав-гав-у-у-у…" - это счастливый владелец отвозит свою охреневшую собаку по месту жительства… Вдруг сильно грохнуло и дробно посыпалось вниз, словно камешки с горы: кто-то воспользовался мусоропроводом… "С-с-с-ш-ш…" - теперь сосед наверху вздумал принять душ, а если пьян, так недолго и до протечки. Вот налил воду и чем-то по ней шлепает… интересно, чем… брызгами любуется, алкоголик чертов! Ты еще в унитазе своем поплавай… "Но вся прогрессивная общественность единодушно поддерживает миролюбивый палестинский народ в его неравной борьбе с израильской военщиной…" - вдруг где-то включилось радио, а может, и телевизионные новости. Я вновь подавляю тяжелый вздох: фонограмма для меня является наихудшей пыткой. А-а, нет, выключили: поди, эта "прогрессивная общественность" самим уже в зубах навязла… 

Вот от порыва ветра вибрирует жестяной карниз под окном… Что-то давно никто не каркал… ах, да, они все спят, не то что я… Вдали по проспекту, тонко звеня, промчался поздний троллейбус… Теперь сосед сверху вылез из ванной, и жена визгливо учит его уму-разуму. И правильно, разве ж можно так шлепать?.. "Тр-р-р-р!" - вдруг включился хриплый мотор холодильника в прихожей. …Надо же, опять дед: кефиру он за ужином объелся, что ли?.. "Бом-м… Бом-м…" - дедовы часы из-за стенки начинают интеллигентно бить двенадцать раз. "Бям-бям-бям…" - вступают в перекличку торопливые ходики с кухни. Так, значит, я уже два часа валяюсь без толку, всю задницу отлежал, а кто ее лечить будет? - "Дон-н, дон-н!" - мощно вмазал какой-то придурок по стояку отопления. Зачем же так головой-то биться?.. "Дрры-ты-ты-тах-тах!" - раскатился другой идиот на мотоцикле, пробуждая своим ревом ночной проспект. "Господи, да когда же всему этому коне-е-ец?!" - чуть не плачу я. - "Дж-ж-ж! Буль-буль! Дон-н, дон-н! Хлоп! Тр-р-р-р! Гав-гав! Бум! Дрры-ты-ты! Звяк! Звяк!.." - И ведь, что обиднее всего, когда бодрствуешь и чем-то занят, эти звуки совершенно теряются, будто их вовсе нет, а здесь, в темной комнате, со всех сторон лезут в уши!

Однако мой регламент не ограничивался вопросами подъема и отбоя, но обрамлял каждый из них целым ворохом обязательных дел, причем они были расписаны буквально шаг за шагом. Так, в моих бумагах черным по белому значилось, что по звонку будильника сперва нужно поднять правую руку, включить ею бра и не прикрывать глаза от света, чтобы быстрее проснуться, и только потом, перейдя в вертикальное положение, отключить надоедливый звон; эта тактическая уловка в некоторой степени гарантировала, что я действительно встану.

Дальше моя творческая мысль попадала в вилку противоречий, благодаря чему каждый новый регламент отличался от предыдущего. Обыкновенно следующий шаг состоял в умывании: сперва я пускал ледяную воду и ополаскивал лицо два-три раза, чтобы окончательно проснуться, и затем уже мыл лицо с мылом в теплой воде, а под конец опять пускал холодную ради закалки. Умывание незаметно перетекало в чистку зубов, ради чего я регулярно покупал тюбики омерзительной советской пасты и не столько чистил зубы, сколько ею давился, а потом еще вынужденно полоскал горло. В регламенте четко прописывались все движения зубной щетки. Далее следовал обширный набор гимнастических упражнений, заимствованных из арсенала физрука. Сперва я до одури вертел головой, потом махал руками, нагибался, подскакивал, бежал на месте и, окончательно запыхавшись, переходил к одеванию (а впоследствии - и бритью). Где-то здесь же значилась уборка кровати. Выполнять все эти вещи следовало молниеносно и без раздумий, по-армейски, и накануне вечером я шевелил губами, перечитывая регламент. - На практике, однако, лишь в редких случаях мне удавалось продержаться два-три дня, а потом все снова съезжало в привычную безалаберную колею.

Вечерне-утренний церемониал, без сомнения, являлся сердцевиной моих "регламентов", и отсюда они, словно раковые метастазы, расползлись на множество других ситуаций и дел: на отправление в школу, возвращение из школы, ведение дневников, чтение книг, дачные работы и т.п., так что вскоре, пожалуй, не осталось ни единой бытовой мелочи, которая не была бы тем или иным образом регламентирована; а поскольку моя душа, естественно, восставала против этого тотального рабства, регламенты большей частью не исполнялись, и тогда меня мучала совесть, и я в миллионный раз клеймил себя за позорное отсутствие силы воли.