Декоративные насаждения

Автор: Михаил Глебов, январь 2003

Согласно экспериментальным данным, душа даже самого тупого садовода регулярно тянется к прекрасному. Оттого он желает украсить свой земельный надел различными чудесами флоры, ласкающими его взор и - заодно - поднимающими его престиж в глазах знатоков. Флора же чрезвычайно богата такими шедеврами, которые предпочитают оранжерейные условия, на глине же не растут. Угробив бесконечное время на попытки их приручить, среднестатистический садовод машет рукой и обращается к тем разновидностям, которые и без его помощи благоденствуют на заднем дворе. Правда, там они и растут лучше всего, а будучи пересажены на клумбы, капризничают. Но поскольку садовод клятвенно обещает их не поливать и не чистить, они наконец успокаиваются и буйно зеленеют на радость ему и его семье.

Все истинно прекрасное, что можно найти на садовом участке, грубо делится на цветы, т.е. растения травянистые, и декоративные кусты и деревья. С декоративными деревьями у нас особенно плохо; на ум приходит лишь белая акация, которая росла на лужайке перед домом соседей и каким-то чудом не вымерзла в лютую зиму 1978 года. То есть, конечно, она вымерзла, но не вся, и способность быстро восстанавливаться из голого пня заслуживает самой горячей благодарности.

Обыкновенно же хозяева украшали свои наделы лесными культурами: дубами, березами, рябинами, лиственницами, изредка - липами. Те, что имели не столь взыскательные вкусы, довольствовались осинами, ракитами, тополями - и затем нервно следили, как они, не сказав "спасиба", деловито расползаются кореньями по участку. Разумный человек, конечно, мог бы понять, что лесное дерево неизмеримо сильнее даже самой огромной яблони и потому задушит ее с той же степенью вероятности, с какой профессиональный боксер побьет интеллигента в очках, да еще прямо на пороге его библиотеки. Одна из наших антоновок буквально задыхалась под натиском соседней березы, хотя березу мы посадили позже.

Наиболее безвредным из лесных деревьев, как ни странно, может считаться дуб: он пускает корни в такой степени глубоко, что почти не конкурирует с садовой мелюзгой. Прямо под дубом, который посадили соседи у нашей границы, росло много смородин, и я бы не сказал, что они страдали от его соседства. Другое дело - береза: ее корни, словно чума, стелются по поверхности, не оставляя слабейшим растениям никаких шансов. Добры молодцы и красны девицы оттого любили встречать рассветы именно под березой, что там всегда сухо, даже на болоте, и трава пробивается лишь чахлой щетинкой. Ненамного отстает и взрослый тополь; разница в том, что он душит слабее, зато расползается дальше. Одним словом, как умный не пойдет в гору, так он же не пойдет и за саженцами в лес.

Из этого правила существуют три исключения: красная рябина, боярышник и орешник (лещина). По своей весовой категории они приблизительно соответствуют обитателям сада и потому не представляют для них опасности. Лесные рябины, как правило, вырастают длинными, чахлыми и не оправдывают декоративного назначения; их ягоды до такой степени горькие, что в качестве приправы способны заменить хрен. Говорят, будто эту горечь удаляет мороз; желающий может попробовать и лично убедиться, что это не так. Боярышник, если посадить его на просторное место, способен вырасти вровень с яблоней и дать неимоверное количество сладковатых ягод с огромными косточками; они очень полезны для страдающих сердцем, и одно время я специально ходил за околицу их собирать. Когда в июне боярышник расцветает всей своей кроной, люди, заткнув носы, разбегаются кто куда, ибо аромат этого красавца расчитан на мух с особенно извращенными вкусами. Лещина же цветет незаметно и к августу может порадовать хозяина пригоршней лесных орехов. Это растение на редкость чистое и приветливое, хотя я читал, что своей аурой оно угнетает другие виды. В минус идет низкая морозостойкость: нередко весь куст замерзает и по весне с большим энтузиазмом начинает расти сначала.

Что касается настоящих декоративных кустарников, предназначенных для украшения городских скверов, а также парков и дач, их множество не поддается исчислению, ибо ныне в дело пущены все хоть сколько-нибудь живописные виды со всех уголков земного шара, не беря специально выведенных. В советские времена их ассортимент был куда скромнее, редкий питомник мог предложить желающим два-три сорта роз или сирени, и потому садоводы, раздобыв неведомыми путями единственный экземпляр чего-нибудь экзотического и убедившись в его жизнеспособности, раздавали черенки и отводки соседям, доколе все товарищество ни украшалось его цветущими копиями. В общем зачете с большим отрывом лидировали всевозможные шиповники, включая розу-рогозу, следом тянулись сирень, жасмин и калина-бульденеж; рассаженные перед домом в том или ином порядке, они составляли незабываемое лицо данного участка. Но я не стану углубляться в общие рассуждения, а перейду непосредственно к тем видам, которые украшали наш сад - независимо от того, понимать ли слово "украшали" в кавычках или без них.

Что касается роз, все они принципиально делятся на так называемые "парковые", т.е., попросту говоря, шиповники, и культурные, коими принято восхищаться. В литературе их обычно воспевают соловьи. Садовод всячески стимулирует хилый рост вторых и ограничивает беспардонное расползание первых. Сортовые розы трагически вянут, даже окруженные неслыханной заботой; шиповники же плодятся, несмотря на брань и периодическую корчевку. Из категории культурных роз у нас была только одна, бабушкина, которой я посвятил лирический абзац в Главе [...]. Рогозу, охранявшую передние рубежи всех участков, также описывать ни к чему: это уже сделано в Главе [...]. Кроме нее, на нашем участке обитали еще три вида шиповников.

Первый из них - совершенно дикий - кто-то приволок из леса еще при закладке участка; его посадили как раз напротив рукомойника, но поскольку он своими кривыми крючьями немилосердно раздирал всем штаны, то в ходе реконструкции 1969 года был изгнан в правый передний угол сада, где очень удачно заполнил брешь в рогозном ряду. Его мощные коричневые побеги вздымались метра на два и цвели простенькими, но очень милыми розовыми цветами в пять лепестков. Эти побеги с интервалом в несколько сантиметров были усеяны громадными загнутыми шипами, подобными клюву совы или ястреба. Они не просто кололи, но мертвой хваткой вцеплялись в кожу - тем сильнее, чем больше человек дергался. Тот, кто оказывался "на крючке", должен был замереть и хорошенько продумать свои дальнейшие движения. При чистке сухостой вырезали мелкими кусочками, ибо вытащить наружу целую ветвь было попросту невозможно. Лесной шиповник находился под шефством влюбленной в него бабушки (тетя Оля, шутя расправлявшаяся с рогозой, его боялась), позднее с ним сражался уже я. "Это же ужас что такое!" - жалобно восклицала мать, смазывая себе ноги йодом.

Там же, недалеко от рукомойника, росла другая замечательная роза, весьма распространенная в Подмосковье. У нее были высокие прямостоячие стебли, сплошь облепленные тонкими иглами, мельчайшая рябь листиков с красноватым оттенком и россыпи белых, не слишком крупных цветов с янтарными сердцевинами. На ней без устали распускались все новые бутоны, но каждый из них цвел только один день. Сквозные ветви этих роз не годились для сплошных изгородей, а множество корневых побегов угрожало соседним цветам. Обычно их называли "белой розой" или даже "девичьей красой", представляя себе последнюю как-то извращенно, или же попросту говорили: "Эта, как его, тьфу!". Наконец в ботаническом саду я отыскал правильное название: Spinozissima Hyspida, т.е., в переводе с латинского, "колючейшая". Как видно, ученый, придумавший это название, никогда не имел дела с нашим лесным шиповником!

Наконец, в 1969 году отец раздобыл три саженца ярко-алой розы, от которой ожидали чего-то изысканного и потому высадили против бабушкиной красавицы на крайней грядке старого огорода. "От него ждали геройства, а он чижика съел". Новички радовали нас редко и неохотно, притом их мелкие цветы были лишены всякого запаха. Взамен каждый саженец, вместо того, чтобы расти самому, пустил тьму низкорослых корневых побегов, которые расползлись обширной кляксой, тесня огород и угрожая перекрыть дорожку к крану. В конечном итоге я вырубил их кетменем, чем заслужил от родителей самую искреннюю благодарность.

Сирень на участке росла двух видов - обыкновенная (русская) и венгерская, которую часто по ошибке называли персидской. Это - два совершенно различных вида, обладающих противоположными вкусами. Обыкновенная сирень имеет серцевидные листочки, рыхлую светлую крону, любит солнце, песчаные и сухие почвы; венгерская же сирень, напротив, имеет листья вытянутые, как у яблони, крону густую и темную, лучше растет в затенении, на мокрых глинистых почвах. Поэтому второй вид идеально годился для нашего участка. Действительно, кусты обыкновенной сирени, время от времени приобретаемые отцом, либо умирали сразу, либо страдали по нескольку лет, не давая никакого прироста. Но пять венгерских сиреней, высаженных в ряд между площадкой для "Москвича" и старым огородом, разрослись в большие 4-метровые деревья с такими широкими кронами, что огород был решительно истреблен, а машина жалась к противоположному краю загона. Венгерская сирень практически не имеет сортов; она буйно цветет фиолетовыми метелками разных оттенков и совершенно не требует ухода: все, что ей нужно, она без спросу возьмет сама.

В первые годы товарищества дед через Совмин раздобыл два саженца жасмина и посадил перед старой терраской, чтобы любоваться на них из окна. В действительности жасмин - тропическое растение, иногда встречающееся среди комнатных цветов; в Подмосковье же растет совершенно другой вид - чубушник, аромат которого знающим людям напоминает жасмин. Отсюда его название. Этот псевдо-жасмин любит сухость, песок и солнце, дед же посадил его в сырости, в глине и в тени от террасы, и результат вышел соответствующим. В 1968 году оба страдальца, оказавшихся на пути у перевозимого в хозчасть старого дома, были пересажены к новой террасе и опять оказались в тени. Они, почти без цветов, проскрипели еще лет двадцать, пока я не положил конец их мучениям. Однако были участки (особенно в верхней части улицы), где старые жасмины достигали трехметровой высоты.

У соседей возле гаража, сколько я помню, всегда рос громадный куст. Казалось, из земли выходил сплошной поток ветвей около метра в диаметре, часть из них устремлялась ввысь метра на три, прочие полого свисали по сторонам. В июне концы ветвей украшались небольшими белыми соцветиями с приятным запахом, а к августу на их месте возникали красно-бурые семенные щитки, которые на ощупь сухо хрустели. Через некоторое время подобный кустик сам собою пророс под нашей тройной березой и, несмотря на ее испепеляющее действие, скоро поднялся в человеческий рост. Это был пузыреплодник калинолистный, прямой родственник мрачной болотной таволги. Огромный плюсом этого вида была неспособность давать корневые побеги. На исходе 1980-х годов я истребил выродившуюся рогозу и на ее месте, вдоль всей передней границы, рассадил с небольшим интервалом саженцы этого кустарника, которые все принялись и пошли в рост.

Напоследок упомяну еще барбарис, который не имеет ничего общего с одноименной конфетой. В 1974 году отец по случаю раздобыл два куста; долгое время они сидели возле хозчасти, наконец им было доверено обрамлять вход на участок. Барбарис - очень своеобразный кустарник; в благоприятных условиях он может вырасти метра на три, и почти всегда бывает выше человека. Ветви у него бороздчатые, с лимонно-желтой древесиной, острые шипы растут пучками, листики мелкие, плотные, цветет он подобно ландышу, но венчики цветков желтые. Мелкие красные ягоды поспевают к осени; они, так сказать, условно-съедобны, с пронзительно-кислым вкусом, и мне трудно представить желающего лакомиться ими. Большей частью их заранее портят черви. Некоторые любители варят из барбариса варенье, которое хорошо уже тем, что ни при каких условиях не может быть приторным.