Садовый быт

Автор: Михаил Глебов, январь 2003

Как утверждает народная мудрость,
моется тот, кому надоело чесаться.

В данной главе рассматривается положение дел в 1960-70-х годах.

Человек - он и в Африке человек, и даже в саду; только в Африке он обычно бывает негром, а в саду - грязным и оборванным пугалом. Некоторые удивляются, отчего пещерные люди ходили с нечесаными космами и в таких драных шкурах. - А вы поработайте палкой-копалкой на природе месяца два и потом загляните в зеркало: там вас встретит такой же неандерталец.

Мы плохо осознаем всю меру различия между городскими и сельскими условиями жизни, потому что редко имеем возможность сравнивать, но наличие садового участка в некоторой мере стирает эту грань. Труд интеллигента в городе, с точки зрения крестьянина, ни на йоту не является трудом, ибо не связан с бесконечным физическим напряжением, гнетом погоды, измором от насекомых, грязью земли и грязью собственного пота, и все это в условиях, когда элементарные нормы гигиены соблюдать чрезвычайно трудно: с одной стороны, баня не спасет того, кто вновь взялся за лопату; с другой стороны, водопровод хлещет бесперебойно, но из колодца не натаскаешься ведер.

Условия садового быта, сложившиеся в нашем товариществе на исходе 1960-х годов, располагались где-то на полпути между настоящими городскими и настоящими сельскими. Относительно этих последних, у нас было множество плюсов. Так, мы не были связаны со скотом, упряжью, телегами и т.п. - это поистине гигантский пласт. Мы свободно пользовались электричеством. У нас был водопровод, хотя и не в доме, и работал он не всегда. Готовили мы на привычных газовых плитах, а не в печах (гигантское облегчение!), но газ находился в баллонах, которые довольно часто следовало менять. В окрестностях были довольно сносные продуктовые лавки, хотя и далеко. Всего полтора километра отделяли нас от железнодорожной платформы, а шоссе подходило едва не к крыльцу, обеспечивая практически бесперебойную связь с Москвой, где можно было решить остальные вопросы.

Но при всех этих плюсах, составлявших несбыточную мечту рядового сельского жителя, горожанин, привычный к бытовому комфорту, встречал на участке великое множество досадных неудобств. Представьте хотя бы, что среди ночи вам вдруг понадобилось встать по нужде. У себя дома вы сунете ноги в тапочки и спросонья, держась за стенки, дошлепаете пять шагов до клозета. На даче же человек, проснувшись, мучительно соображает, пройдет ли этот внезапный позыв сам или уже деваться некуда. В последнем случае он, сжав зубы, вылезает из-под одеяла в промозглый ночной холод (ибо электропечка давным-давно выключена) и, шаря впотьмах, чтобы не разбудить других, напяливает на себя всю одежду до куртки включительно; выходит на такую же темную кухню, где дополняет экипировку резиновыми сапогами (ночью трава всегда мокрая), и наконец распахивает дверь на крыльцо.

Светят звезды, тоскливо кричит болотная птица, над ухом пищат первые комары. Впереди лежат сорок метров еле заметной дорожки, но глаза привыкли, и вот человек торопится по скользкой траве, стараясь не напороться на сучья развесистых яблонь. Уборная встречает его кромешной тьмой; могильный холод веет из люка выгребной ямы. Садиться на ледяной и влажный стульчак - дело не из приятных. Наличию спущенных штанов дружно радуются комары. Открытая настежь дверь - чтобы хоть что-то видеть - вдруг с пушечным грохотом сама собою захлопывается. Туалетная бумага, висящая на стене, также вся отсырела и разъезжается под пальцами. Кое-как закончив дела, человек пускается в обратный путь уже до такой степени проснувшимся, что, проходя мимо смородины, прикидывает, как ее лучше собирать утром, и даже, остановившись, шарит по веткам, много ли там ягод. В доме имеет место обратный процесс раздевания, и, таким образом, минутный городской эпизод растягивается на даче в целую эпопею.

Городской быт по сравнению с дачным - почти то же самое, как текстовый редактор Word в сравнении с чернильницей и гусиным пером. Нет спору, второй путь столь же возможен; более того, тысячи великих писателей изложили свои бессмертные шедевры гусиными перьями на корявом пергаменте. Но тот, кто попробует оба варианта, согласится выложить любые деньги, только бы не возвращаться к перу. И тот, кто с удовольствием раскатывает на иномарке, скорее повесится, чем пересядет назад в "Запорожец". Некоторые вещи со стороны выглядят сущими мелочами, и они действительно есть мелочи, но ведь из мелочей состоит вся наша жизнь, и если в каждую минуту мы сталкиваемся с тем или иным неудобством, даже самым копеечным, эти копейки, непрерывно суммируясь, возрастают до таких миллионов, что человек приходит в отчаяние. Ибо ходить ночью в уборную придется не только сегодня, но и завтра, и послезавтра; но завтра наступит ненастье, а послезавтра ударят заморозки. А на третий день вы изволите скушать грязную ягодку и заработаете понос, и тогда всю ночь, словно привидение, будете шляться по темному саду, утешая себя лишь полезностью свежего воздуха. И в конце концов к вам снизойдет вопрос: какого дьявола, собственно, я должен добровольно терпеть все это?

В московской квартире ежегодно бывают три проклятых недели, когда для профилактики сетей отключают горячую воду. Жильцы в расстроенных чувствах: нельзя толком помыться, плохо мыть жирную посуду, трудно стирать и пр. Оказывается, что от горячей воды зависит великое множество дел: "воздух замечаешь, когда его начинает не хватать". Теперь представьте, что горячую воду перекрыли вам навсегда, "холодный" же кран выломали из кухни и унесли метров на двадцать в сторону, под развесистый тополь. Возясь в городской кухне, мы совершенно не представляем расходуемого количества воды: в процессе интенсивной готовки кран практически не выключается. Две минуты - ведро, три минуты - ведро. Представьте теперь, что эти ведра необходимо наполнять под тем самым тополем и на руках волочь в кухню независимо от дождя или темноты. Больше того, вода в уличном кране действительно холодная, т.е ледяная до такой степени, что ломит руки.

Предлагаю вам вымыть в тазике этой воды две-три масленых сковородки, не применяя при этом химических моющих средств, коих тогда не существовало. Вы, конечно, ставите на плиту чайник, и он медленно закипает, но ведь его объем втрое меньше, чем у означенного тазика. Плюс вы зазря расходуете газовый баллон, который потом придется тащить в сарай на задворки товарищества, менять. - Существовали два выхода - родительский и мой. Родители наливали в тазик холодной воды, сдабривали ее кипятком до теплого состояния и полоскали в этой клоаке посуду, которая, разумеется, на ощупь оставалась жирной. Я же, напротив, тащил всю посуду к крану, тер пучком травы под текущей струей, а жирные плошки ставил на землю, поливал кипятком из чайника и затем тер под холодной водой вторично. Против жира в полевых условиях хорош и песок. Процедура выходила более длительная, но посуда становилась идеально чиста.

Кстати, не желаете ли вы натаскать ведра с водой в кухню? Вы думаете, что уж проще этого ничего нет? - Во-первых, под краном чернеет грязь, и поставить ведро некуда; если же повесить на кран, его длинный нос всунется так глубоко, что, не расплескав, не снимешь обратно. Значит, держи в руках, да еще на некотором удалении от тела, - вот тебе хорошая силовая гимнастика. Если ведро нальешь слишком полным, оно тут же расплескается и зальет все ноги. Просто удивительно, какую бурю рождают в ведре наши шаги! Идешь, словно на цыпочках, краем глаза следя, чтобы возникшие волны не перехлестывали через бортик. Два ведра нести во всех отношениях лучше, чем одно: и нагрузка на плечи равномерная, и плещутся меньше. Отсюда рождается идея деревенского коромысла, которое еще тем хорошо, что ведра висят на удалении и не обливают ноги.

Согласно санитарным нормам, для рабочих тяжелых производств в раздевалках устраивают душевые кабины, причем много. Предполагается, что мужчина, намаявшийся за день в цеху, пахнет в такой степени дурно, что, во избежание разводов и семейных потрясений, он сперва должен элементарно помыться. Невольно вспоминается эпизод из Хармса:

Лето 1829 года Пушкин провел в деревне. (…) При встрече с вонючими мужиками Пушкин кивал им головой и зажимал пальцами свой нос. А вонючие мужики ломали свои шапки и говорили: "Это ничаво".

В деревнях хотя бы существуют баньки; на садовых участках не было и того. Точнее, многие хозяева со временем расстарались на душевые кабинки: будка или деревянный каркас, обтянутый пленкой, над которым установлена бочка с водой. Здесь возникали как минимум три проблемы. Во-первых, иметь у себя над головой груз в 150-200 кг, едва держащийся на гнилых досках, захочет не всякий. Во-вторых, под рукой не было рабов, которые наполняли бы этот бак перед каждым мытьем. Если же некоторые, нарушив все мыслимые инструкции Правления, протянули туда нитку водопровода, рождался третий вопрос - о температуре воды. В самом деле, знойные дни случаются не всегда, и даже в этом случае трудно дождаться, пока солнечный жар прокалит всю бочку, хотя бы она была окрашена в черный цвет. Установка же в будках различных нагревателей была чревата пожаром; сверх того, эти нагреватели сделались бы легкой добычей воров и бродяг, расхищавших все сколько-нибудь аккуратные и зажиточные дома. В отсутствие же подогрева душ сам собою превращался в род вытрезвителя - весьма актуальная услуга для значительного числа садовой публики.

Сейчас мне странно вспоминать, что на даче мы не мылись по целому месяцу - и это при жизни "в полевых условиях", на земле и в поту. Мы даже не мыли ноги и, в сущности, с тем же успехом могли ложиться в постель в ботинках. Кажое утро я сметал с дальнего конца простыни целую пригоршню сухой грязи. В более поздние годы, если позволяла жара, я по нескольку раз в день совался под не слишком ледяной кран и ополаскивал большую часть тела. Кроме того, под вечер я приспособился мыть ноги в тазу, добавляя туда воды из чайника. "Скребницей чистил он себя…" Родители предпочитали оставлять эти дела до возвращения в город. Бывали случаи, когда они занавешивали окно нашей комнаты и по очереди мылись в тазу, поливая себя из кружки. Но поскольку значительная часть воды неизбежно расплескивалась на пол, такие "бани" устраивали лишь в случае крайней необходимости. До школы и в первых классах меня выводили голышом к скамейке перед террасой, ставили на траву, намыливали и поливали теплой водой из ведра; вскоре, однако, я посчитал эту процедуру унизительной, особенно в соображении того, что сюда могла забежать Светка.

Одежду мы также меняли редко и неохотно, а штаны, особенно уязвимые для грязи, подлежали стирке только по осени. В мокрую погоду и по росе мы ходили в резиновых сапогах, в сухую же одевали старые, вдребезги разбитые ботинки. Через все щели туда попадала земля и запекалась внутри кляксами наподобие жвачки. Носки уже в первые два часа делались черными; поэтому я часто носил ботинки на босу ногу, но тогда стачивались ногти на пальцах. Стирка, если уж без нее не удавалось обойтись, шла в тазу, с использованием капроновой щетки. Выстиранное белье мать развешивала на сучьях яблонь, затем отец натянул возле сарая длинную веревку, на которой болталось исподнее.

Вспоминая все это, я вовсе не хочу доказать, что таким образом жить совершенно невозможно. Человек - если его как следует припереть к стенке - отличается невероятной выносливостью, он может приспособиться к жизни в пустыне, в окопах или на полюсе. Вопрос поэтому должен быть поставлен иначе: окупают ли удовольствие и польза от такой жизни те неудобства, которые неизбежно приходится выносить? Или, что то же, стоит ли овчинка выделки? Чем горячее желание рвать шиповник, тем больнее разодраны руки; но если шиповник вам и даром не нужен, вы можете зваться разумным человеком лишь в том случае, если оставите его в покое.