Десятый класс

Автор: Михаил Глебов, декабрь 2003

Всему на свете бывает конец, даже таким вещам, которые твердо воспринимаются человеком в качестве "бесконечных". Завершается бесконечное детство, старятся и умирают вечные родители, уходят знакомые с младенческих лет друзья. И особенно остро такие перемены ощущаются именно в молодости, когда житейского опыта почти нет, а наивные убеждения детства еще не успели рассеяться. Пришел конец и моей школе, саму возможность которого я воспринимал чисто теоретически, наподобие того, как мы не слишком волнуемся, узнав, что Солнце через столько-то миллиардов лет поглотит нашу Землю - следовательно, и нашу квартиру, и садовый участок… досада какая! "Но наши потомки к тому времени смогут перелететь на другие планеты!" - утешают нас добросердечные ученые. Ладно, спасибо, утешили… выпьем чайку за ваше здоровье!

Если не брать самого первого класса, где многие домашние дети (вроде меня) еще не успели как следует адаптироваться, следующие восемь лет текли стопроцентной школьной колеей: было вечное здание школы, неизменная дорога утром из дома и обратно домой, тот же распорядок дня, лишь слегка удлинявшийся год от года, та же математика, русский язык, ответы у доски, дневник с его тройками, пятерками и перечнем домашних заданий; был один и тот же коллектив учеников, те же учителя, которые если сейчас и не вели уроки, то хотя бы встречались в коридорах; была нескончаемая общественная работа, пионерские сборы, праздничные утренники, торжественный вынос красного знамени; была кефирная вонь столовой, толкотня в раздевалке, то пыльный, то заснеженный двор, вдребезги истоптанный любителями футбола; были товарищи, самоотверженно подсказывавшие с места, враги, норовившие съездить по шее, и очаровательная Мальвина со сказочными ресницами, у каждого своя; были счастливые каникулы, всегда слишком короткие, и даже великое летнее избавление представлялось лишь затянувшимся антрактом, который, как и положено, по звонку сменялся новым действием пьесы. И этот порядок ощущался в качестве вечного, потому что разговоры о взрослой жизни пошумят и утихнут, а школа - вот она, всегда рядом, всегда с тобой, и никуда ты от нее не денешься… пока не выйдешь на пенсию! да и там, пожалуй, догонит. И если какой-нибудь мальчик храбро заявлял, что вот вырастет и станет космонавтом, или пожарником, или укротителем зверей в цирке, у взрослых обыкновенно не было возражений, поскольку даже они понимали: это все понарошку, ибо школа в действительности никогда не кончится; чего же тут спорить зря?

Существует "синдром чемоданного настроения", который охватывает людей в последние часы или даже дни перед отъездом. Так всегда бывает при окончании курортного срока или турпоездки: вот собрались люди, быстро перезнакомились между собой, и день за днем увлекательно потекли в походах, экскурсиях, песнях у костров; кто-то успел сдружиться, у кого-то завязались нешуточные романы… и вдруг безжалостный календарь уведомляет: вы прибыли в конечный пункт маршрута, завтра пожалте на вокзал и - веером в разные концы страны! - Как это на вокзал?! А как же теперь мы все… наши дружбы… наши романы… наша сказочная привольная жизнь? И мы с Петей и Машей больше никогда не увидим друг друга? И солнце нашего счастья останется лишь на старых фотоснимках? - Но подходит поезд, кто-то плачет, кто-то старается побыстрее юркнуть в купе, чтобы избежать сентиментов, вспыхивает зеленый огонь светофора, вагон трогается, а снимки по порядку ложатся в домашний альбом… поверх предыдущих снимков… и еще предыдущих...

Подобное же чувство охватывало всякого десятиклассника, переступавшего сентябрьский порог школы: он уже сидел не за партой, но на своем чемодане, упакованном к дальней дороге; и все другие также сидели на чемоданах, и ощущали его задним местом гораздо явственнее, чем привычные реалии школы. Летом родители каждого ученика успели предпринять какие-то действия, связались с нужными людьми,  - и в сентябре любой Вася, оставив бредни о космонавтах и по-взрослому наморщив лоб, заявлял, что будет поступать в такой-то вуз на такой-то факультет, и потому теперь очень занят и просит его не тревожить без надобности.

Среди устоявшихся дружеских групп началась тихая перекристаллизация: если Коля желал идти по химии, а Федя - по медицине, их как будто уже ничто более не связывало, и каждый разыскивал, нет ли среди ребят этого и параллельного класса абитуриентов-попутчиков, и старался наладить с ними полезные контакты, и нередко переносил центр своего внимания в те рыхлые репетиторские группы, которые представляли как бы зачаток его будущей студенческой жизни. Общественная работа почти умерла: все активисты теперь корпели над учебниками и просто не могли транжирить драгоценное время на выпуск очередной стенгазеты, не относившейся к их поступлению в вуз. Все оценки стали рассматриваться исключительно с позиций аттестата, и если раньше двойки просто вели к неприятностям дома, то теперь вдобавок грозили испортить средний балл, и некоторые слезно молили учителей их пощадить и не "резать под корень". Да и сами учителя не столько рассказывали "новый материал", сколько повторяли старый по всему курсу, который охватывался выпускными экзаменами. Взаимоотношения учеников стали более поверхностными и безразличными, ибо все они теперь представляли друг для друга вчерашний день. Многолетние друзья внезапно сделались случайными попутчиками, которые выйдут на следующей остановке и уже никогда не встретятся.

Это была воистину школьная осень, пора увядания листьев и отлета птиц. Ибо все, вытянув шеи, напряженно вглядывались за горизонт, где их ждала увлекательная студенческая жизнь, а текущие дела исполняли почти ощупью, и те из них, которые прямо не относились к поступлению в институт, вызывали откровенное негодование. Все же распад нормального порядка вещей произошел не сразу, но усиливался постепенно вплоть до весны, когда все могли думать только об экзаменах и ни о чем больше.