Человек есть слуга Божий

Автор: Михаил Глебов, 1997

Когда я в своей бухгалтерии указывал одной девушке ехать в банк с платежками, другой - подкалывать накладные в папку, а третьей - вносить сведения о поступающей выручке в компьютер, я стремился организовать дело оптимальным образом, причем, как руководитель, держал в голове общий ход этого дела, поручая работникам выполнять в подходящий момент подходящие его части. Каждый из работников, желавший успеха общему делу (которое являлось, в конечном итоге, и его личным делом, поскольку от него зависела зарплата), должен был как можно лучше исполнять порученные ему конкретные задания. Он не знал (и не мог знать) плана работ во всей его целостности; но ему этого и не было нужно. Так же и я, выполняя задания директора, не знал о тех целях, частью которых являлось порученное мне задание.

Здесь мы видим принципиальное разделение труда: начальник видит проблему в целом и в нужный момент поручает подчиненному решение некоторой ее части. Подчиненный, в свою очередь, исполняет роль точно такого же начальника в пределах порученного ему участка работ и тем же порядком выделяет из этого участка более мелкие фрагменты на усмотрение собственных подчиненных. Наконец, последние из них, хотя уже не имеют, кому делегировать свои обязанности, все же остаются начальниками самим себе, решая по месту, как лучше подкалывать бумаги и что сказать операционисту в банке.

Основой такого иерархического порядка является свобода каждого работника в пределах своей компетенции - и категорический запрет на вмешательство в компетенцию своего начальника. Ибо (беря идеальную схему) каждой ступени руководства соответствует свой уровень способностей, знаний и мудрости, равно как и доступ к определенному кругу служебной информации. Офицеру может казаться, что было бы неплохо отбить соседний пригорок, с которого стреляет снайпер; но генерал не дает ему этого сделать, чтобы мелкой победой не привлечь внимания врага и этим не сбить более крупной операции.

Каждой ступеньке иерархической лестницы присущ свой горизонт знаний, свой уровень понимания ситуации, и отсюда - свои взгляды на то, что следует и чего не следует делать. Так, однажды я после снижения учетной ставки попросил банк соответственно снизить проценты по кредиту, что с моей стороны было однозначно разумно, - и получил нагоняй от директора, поскольку тот собирался выпросить еще один кредит и вследствие этого готов был пожертвовать выгодой по процентам. Каждый вышестоящий уровень видит проблему на порядок шире и глубже, чем уровень предыдущий, и это не зависит от ума или глупости конкретных носителей должностей, а вытекает из самой природы иерархического управления. Будь я хоть семи пядей во лбу, я не могу спорить с начальником, потому что не знаю тех более широких оснований, которыми он руководствуется в своих поступках. Если же он окажется на моем месте, а я займу его место, роли диаметрально поменяются.

Переходя к отношениям человека и Бога, обнаруживаем тот же принцип, доведенный до своего логического завершения. "Человек - раб Божий"; но современному человеку будет проще и понятнее, если назвать его Божьим подчиненным. Бог бесконечно выше человека, как Несотворенное бесконечно выше Cобственного творения; соответственно различаются и уровни их компетенции.

Человек, как и всякий подчиненный, полновластен в пределах поставленной ему задачи. Если он проголодался, имея деньги в кармане и магазин за углом, он властен решить вопрос по своему разумению. Здесь видим две стороны дела: Бог поставил человеку задачу (пообедать) и Он же предоставил ему средства ее выполнения (деньги, магазин). Если бы задача не была поставлена, человек бы никуда не пошел и, соответственно, даже не вспомнил о средствах ее решения - о деньгах и магазине. Если бы средства выполнения задачи не были даны, человек бы умер от голода.

Мы можем себе представить глупого начальника (и постоянно встречаем их в жизни), который совершает подобные ошибки. Но Бог Всемогущ, Всеблаг и Всеведущ, и мы не можем думать, что Он что-либо делает по глупости, незнанию или из злого умысла. Поэтому в нашей земной жизни задачи, нам предлагаемые, и средства их выполнения всегда ходят парами. Если же пары не получается, значит, имеет место или наказание, или наша собственная несвоевременная инициатива. Когда придет время наступать, солдату дадут исчерпывающие инструкции и артиллерийскую поддержку; если же он самочинно рвется наступать невовремя, ему никто не помогает и еще могут наказать. Собака, взятая на охоту, не знает плана охоты, и если она начнет рваться с поводка и лаять до времени, то получит плетки, и если в нужный момент не погонит дичь, тоже получит плетки. Ибо собака не знает, что задумал охотник. Все ее дело - в точности выполнять его волю: когда он велит сидеть, нужно сидеть, а когда велит преследовать дичь, нужно преследовать. В конечном итоге, она сама же получит часть пойманной добычи.

Всякий человек, живя со дня на день и из минуты в минуту, имеет свои (постоянно меняющиеся) соображения о том, что бы теперь ему следовало делать. Один хочет пойти за грибами, не ведая, что в лесу его загрызет волк; другой хочет плавать на лодке, не зная, что на глубоком месте она затонет; третий хочет съесть консервы, не имея понятия, что они испорчены. Вообще у людей всегда найдется множество желаний, способных в случае исполнения причинить им катастрофический вред. И это не потому, что люди такие идиоты; просто они смотрят на видимые им казательности и не постигают сущностей, замаскированных внешними декорациями.

Отличный тому пример - ход войны 1812 года. Впоследствии наиболее умные историки подтвердили, что не было иного способа со слабой и неопытной армией разгромить лучшую в мире армию во главе с лучшим в мире полководцем. Однако в 1812 году этого никто не понимал. Больше всего русские искали генерального сражения, которое наверняка принесло бы мгновенный крах, и больше всего стыдились той "скифской тактики", которая одна и спасла их. Если же Барклай, а потом Кутузов придерживались этой тактики, то не потому, что понимали всю ее спасительность, а просто из интуитивного чувства, что иначе нельзя. Они постоянно убеждали царя, окружающих и, наверно, самих себя, что вот еще один переход на восток, - и дадим сражение. Но срок сражения все не наступал, потому что каждый раз возникали непредвиденные препятствия, пренебрегать которыми опытному полководцу было невозможно.

На этом примере мы можем хотя бы в общих чертах разобрать методику Божьего управления людьми. С самого начала войны вся надежда возлагалась на оборону Дрисского лагеря; но Даву обошел его, отрезав 1-ю армию от 2-й. Представлялось безумием дать генеральное сражение главным силам Наполеона, не собрав собственных. Барклай и другие видели, что сражение нельзя было давать, потому что исход его - хотя бы по соотношению численности - был заранее предрешен.

Какой же тактике следовали наши полководцы? - а никакой. Они были поставлены в конкретную неприятную ситуацию и думали только о том, как бы из нее выйти. Бог не давал им ни вещих снов, ни откровений. Он просто создал положение, из которого русские полководцы должны были выкручиваться собственным умом; и то, что они сделали по своему здравому рассудку, было как раз то самое, чего хотел Господь, создавая такую ситуацию. Так пчеловод, чтобы выгнать пчел из улья, окуривает его. Пчелы, задыхаясь в дыму, вынуждены сделать единственно разумное, чтобы им выжить, - убраться из улья; а пчеловоду этого как раз и надо. Если бы пчелы, вопреки рассудку, остались в улье, они бы задохнулись. У них не было выхода, и им волей-неволей пришлось плясать под чужую дудку.

Поэтому бессмысленно говорить о стратегических замыслах русских полководцев. Они жили со дня на день и больше всего хотели дать Наполеону сражение. Но каждый раз, когда они собирались приказать что-нибудь такое, что вело бы к сражению, немедленно выяснялось, что этого нельзя делать по разным причинам; и они вздыхали и отводили армию дальше на восток. До Смоленска драться было нельзя потому, что силы русских были раздроблены. Соединившись в Смоленске, русские не могли дать битву потому, что соперничество между Багратионом и Барклаем привело к разногласиям в управлении войском. После Смоленска Барклай, подмяв наконец Багратиона, не хотел рисковать своей репутацией в сражении, потому что ему на смену уже ехал Кутузов. Кутузов же не мог сразу дать сражение, потому что сначала должен был элементарно войти в курс дел. Повторное Бородино оказалось невозможным из-за невероятных потерь и полного расстройства армии, а при подходе к Москве положение еще осложнилось соперничеством Кутузова с Беннигсеном. Так и вышло, что русские постоянно хотели драться и постоянно же не могли этого сделать.

Ошибка историков, как и всех прочих людей, рассуждающих, сидя дома, о великих исторических событиях, заключается в том, что они мыслят о стратегии, забывая, что полководец, ведущий реальную войну, руководствуется не столько общей стратегией, сколько условиями и возможностями каждой минуты своего руководства; а эти условия определяются тысячами отдельных факторов самого разного происхождения и свойства, о которых историк подчас даже не догадывается. Насколько затруднил действия Наполеона в Бородинском сражении его знаменитый насморк? Как повлияла солнечная и сухая сентябрьская погода на отдых и пополнение русской армии в Тарутино? Стал ли бы так нервничать Наполеон в Москве, если бы к нему не пришли сведения о неудачном заговоре в Париже? Тысячи и миллионы условий, стекаясь с разных сторон, влияли на обоих полководцев, заставляя их уклоняться от абстрактной стратегии в сторону здравого смысла текущей минуты.

То же самое постоянно происходит и с нами. Мы видим ситуацию и, исходя из нее, принимаем более или менее здравые решения. Но мы видим только ближайшие к нам обстоятельства и в принципе не можем постигнуть их более общего значения. Мы не можем знать, что находится по ту сторону декораций; а ведь это - главное. Мы не видим, но видит Бог, и Он не дает нам, по незнанию нашему, делать глупости, а так меняет перед нашими глазами декорацию, чтобы мы, глядя на нее, делали то, что требуется для нашей духовной пользы, хотя бы эти наши действия входили в противоречия с нашими текущими заблуждениями. Пути Господни неисповедимы, и только для умнейших людей, и то спустя годы, и то лишь краешком открывается истинный смысл происходившего с ними. Но если мы не способны даже приблизительно объяснить себе подобные вещи, как же можем осмеливаться на самостоятельное руководство собой?

Земной человек, глядя в небо, видит либо солнце, либо тучи. Когда над ним тучи, ему кажется, что солнца вовсе нет, а в солнечный день кажется, что туч не бывает. Таким же образом обстоит дело с восприятием духовных и натуральных предметов. Они существуют одновременно, только на разных уровнях. Люди же склонны проецировать их на одну общую плоскость. Тогда возникают неустранимые противоречия, из которых можно выбраться, лишь начисто отвергнув одну из двух составляющих. Поэтому большинство считает, что ничего духовного вовсе нет, а существует лишь то, что видимо глазами и осязаемо руками.

Другие, напротив, утверждают, что все видимое есть грех, суета и дьявольское наваждение, а истинная жизнь - лишь в духовной сфере. Они удаляются в монастыри в надежде жить чисто духовно, но не могут, ибо это объективно недоступно земному человеку. Поэтому они либо пребывают в созерцательном бездействии, либо ведут аскетическую жизнь, полную ненужных мучений, либо, наконец, думая о небесном, исподволь сползают обратно к земному.

Оба эти пути однобоки и равно непригодны для спасения, как не может ехать автомобиль - все равно - без правых или без левых колес. Правильный взгляд на человеческую жизнь - и, следовательно, на поведение человека - заключается в одновременном восприятии обоих уровней с пониманием их качественного различия между собой. Руководитель сам не копает яму, но знает, зачем и как ее следует копать, и отдает распоряжения. Рабочие не знают того, что имеет в голове их начальник, а просто выполняют его приказы. Руководитель знает, но сам не делает; подчиненные сами не знают, но делают. Художник знает, что он хочет нарисовать, и рисует посредством кисти; кисть же не знает замыслов художника, ее дело - служить исправным орудием его воли.

Налицо два уровня, и даже в указанных примерах мы мало ошибемся, если отнесем первый, верхний уровень к духовной сфере замыслов и решений, второй же - к материальной сфере фактического воплощения их в жизнь. Замысел и его реальное воплощение неразрывно связаны, без одного не бывает другого. Без воплощения замысел, сколь бы хорош ни был, остается пустой фантазией; без замысла работа не может исполняться вообще. Каждому замыслу, не являющемуся фантазией, соответствует своя практическая работа; и обратно, любой практической работе соответствует свой замысел. Замысел всегда - причина, работа - следствие. Причины без следствия, как и следствия без причины, не бывает.

Человек должен четко отделять мир причин и целей от мира средств их исполнения. Эти два мира совершенно раздельны. В мире натуральном для земного человека не может быть целей; в мире духовном - их практической реализации. Земной человек живет в обоих мирах сразу: цели своей деятельности он находит в духовном мире, осуществляет их - в материальном. Поэтому все цели его - духовны, все орудия их реализации - натуральны. Это похоже на то, как опытная секретарша смотрит глазами в черновик, а пальцами стучит по клавиатуре.

До тех пор, пока причина и следствие, духовное и натуральное в уме человека не разведены, он будет путаться, блуждать и делать ошибки. Отсюда же вытекает, что человек духом своим не может быть слугой другого человека или фирмы, а только слугой Бога. Все его земные деяния, хотя и протекают в пределах взаимного общения, фирмы и пр., связаны с ними лишь поверхностно, как художник со своей кистью. Если они перестают отвечать духовным целям человека, он вправе и даже прямо обязан изменять свое материальное окружение, как художник выбрасывает негодную кисть. Если я сегодня - бухгалтер, это не значит, что я обязался быть им до самой смерти несмотря ни на что, как средневековые ремесленники не могли покинуть свой цех. Я - бухгалтер, пока эта профессия как-то корреспондирует с моим духовным служением. Если же в духе произойдут перемены, эти перемены должны отразиться и на моей земной, фактической жизни.

Принятие такой точки зрения имеет колоссальные чисто практические следствия. Только встав на нее, понимаешь, почему Господь называл "служение маммоне" рабством. Я даже думаю, что под "маммоной" в Евангелии понимается не богатство в узком смысле слова, а весь материальный мир. Всякий человек, живя в обществе, имеет к нему определенные объективные обязанности: он должен платить долги, выполнять свою работу, кормить детей и т.п. Однако, сверх этого, он самочинно опутывает себя тысячами лишних обязательств, превращая свою жизнь в каторгу.

Выбив садовый участок, человек навьючивает на себя уход за ним и ездит туда каждые выходные, раздражаясь и проклиная его. Но, спрашивается, кто его заставляет работать в саду? - никто; он сам себе придумал эту обязанность. Другой, желая добиться начальнического кресла, проделывает тысячи неприятных вещей безо всякой гарантии успеха. Кто заставляет его? - только он сам, его личная глупость. Эти люди сами себе являются тюремщиками, а обвиняют всех, кроме себя.

Понимание духовной природы любых истинных человеческих целей автоматически разрубает наделанные человеком за всю его предшествующую жизнь узлы, как бы выпуская его из пут на волю. Он ничего не должен! Те объективные обязанности, о которых я упомянул выше, так просты и немногочисленны по сравнению с самочинными, что кажутся легким перышком, и выполнение их не составляет никакого труда.

К примеру, сейчас я сижу дома. Пока я исходил из самочинно принятой на себя обязанности все время быть приписанным к какому-либо рабочему месту, меня свербила мысль: вот, время идет, а я никуда не устроился. Сейчас я говорю: ну и что? Я - слуга Богу, и выполняю то, что Он мне велит. Настоящее время у меня вовсе не пропадает зря, ибо во мне идет серьезнейшая внутренняя работа, требующая внешнего покоя. Поэтому на данный момент моя безработица есть для меня благо, и, следовательно, устраиваться на работу пока преждевременно. По завершении же этой внутренней эволюции неизбежно наступит период служения, а всякое служение предполагает внешнюю деятельность. Тогда придет время устройству на работу и прочим формам внешней активности, а коли им действительно придет время, Господь наверняка устроит так, что я получу подходящие условия без больших мытарств.