Возня со своими бумагами (2)

Автор: Михаил Глебов, 1997

О несовершенстве натурального языка

Язык человека таков, каково его мышление. Можно сказать, что язык есть "образ мышления на экспорт". Человек мыслит внутри себя для себя, а продукты своего мышления выдает окружающим через речь. Таким образом, источник как мышления, так и речи один. Поэтому в духовном мире язык духов соответствует духовному способу мышления, а в материальном мире язык людей соответствует природному способу мышления.

Ангелы судят по истине, а люди - по казательности. Поэтому язык ангелов приспособлен для передачи истины, т.е. сущности явлений, а язык людей приспособлен для передачи казательности, т.е. видимости явлений. В духовном мире видимость соответствует сущности, являясь как бы ее зрительным выражением; на земле же видимость и сущность разведены.

Видимость составляет те поступки и события, которые мы видим своими природными глазами, причем одна и та же видимость может быть следствием совершенно разных причин. Кроме того, все причины находятся в духовной сфере и потому от земного наблюдателя скрыты. Поэтому действия для него - в свете, а их причины - в тени. Таково свойство его натурального мышления, таково же свойство и языка.

Поэтому всякий духовно развитый человек, привыкший хоть сколько-нибудь мыслить по сущности, испытывает в выражении своих мыслей те же трудности, что и Паганини, вынужденный играть целую пьесу на одной струне. Язык человеческий относительно ясно и однозначно выражает действия, видимые глазу (сварил кашу, сел в троллейбус), но едва доходит до причин и подоплеки - ярко демонстрирует свою импотенцию и неприспособленность. Он подобен крупному ситу, которое легко задерживает булыжники видимых фактов, но не в состоянии удержать мелкий песок причин со всеми их бесчисленными нюансами.

Бедный писатель вылезает из кожи, силясь передать то, что он понимает внутри себя, но не может адекватно донести читателям. Оратору все-таки проще: в дополнение и объяснение его слов служат и тембр голоса, и жестикуляция, и мимика лица, которые невербальным способом передают то, что бессильно выразить слово само по себе. Писатель же может идти двумя путями.

Во-первых, приискивать все новые определения и уточнения. "Человек кричал" - здесь только факт, действие: некоторый человек громко высказывается. Но он может кричать от боли, от радости, может звать на помощь, может кричать удаленному слушателю. "Человек мучительно кричал". Но и здесь тысячи нюансов остаются невыясненными. Тогда на помощь приходит другой способ: использование контекста. Описывается внешняя ситуация, из которой читатель по собственному опыту должен вывести для себя все те нюансы, которые бессилен передать писатель. Однако беда в том, что собственный опыт у каждого человека свой, так что духовно опытный читатель может усмотреть в описанной ситуации то, о чем автор даже и не подозревал.

Поэтому же лучше всех умеют говорить посредственно развитые люди: они имеют достаточный словарный запас, чтобы не затрудняться в наименовании явлений, и лишены глубокого ума, уводящего оратора в область трудно передаваемых (и трудно воспринимаемых) сущностей и причин этих явлений. Поэтому же и Ленин всегда побеждал меньшевиков в диспутах перед народом.

Ситуация с нашим природным языком подобна тому, как если бы мы могли именовать формы вещей и не могли выразить, из чего они сделаны. Мы могли бы сказать: куб, шар, - но если мы не знаем, из дерева этот шар или из металла, становится понятной вся ущербность такого способа передачи смысла. Поэтому же сказанные нами слова каждым слушателем понимаются по-своему, вплоть до полного искажения их смысла. Так же работает "испорченный телефон": факты от сплетника к сплетнику передаются все те же, но трактовка постепенно меняется, доходя до прямо противоположной.

В этом смысле природный наш язык соответствует буквальному смыслу Слова Божия: он является как бы ширмой, облаками, за которыми не виден истинный смысл. Возможно, это так для того, чтобы люди руководили друг другом только в области конечных действий и не могли вмешиваться в чужую совесть и внутреннее постижение. То есть собирать факты человек может и должен вовне, но постижение их истинного смысла может проклюнуться только изнутри. Почему и Слово представляет собой шифрограмму, недоступную для лобовой расшифровки.

Применяя все сказанное к чтению книг и выписыванию из них мыслей, можно сказать, что выписываются на самом деле не мысли, а некоторые характерные ситуации, из которых наш разум может делать соответствующие выводы. Что это так, особенно хорошо видно по выпискам из Ключевского, содержащим характерные исторические факты, сквозь которые явно просвечивают движущие ими тенденции. То есть выписанные мысли есть лишь сборник иллюстраций, каталог характерных примеров действия тех или иных скрытых причинных сил.

Это еще похоже на то, как я, прорабатывая английский текст, выписывал целую фразу, в которой встречалось незнакомое слово, так что видно было не только само слово, но и то, в каком контексте оно употребляется, как согласуется с другими членами предложения и пр. Мои выписки можно сравнить также с коллекцией образцов природных минералов, где мы не найдем чистого железа или кремния, но увидим образцы разных руд, окислов и солей в их аморфных, кристаллических и любых иных природных формах, рассматривая и изучая которые, мы можем в некоторой степени понять свойства того базового химического элемента, который в них скрыт.

Кроме того, очевидно, что коллекция характерных натуральных ситуаций представляет собой то последнее, в котором оканчивается нисходящая цепь духовных причин, и потому работать с ней - значит укреплять фундамент всего здания Мудрости, хотя сама Мудрость обитает в верхних этажах здания. Очевидно также, что коллекционирование ситуаций должно идти на двух уровнях одновременно. Мелкие, элементарные факты, подобные отдельным кирпичикам здания, должны выписываться; сами же здания, представляющие смысл книги в целом, просто запечатлеваются в памяти либо как-то оцениваются в развернутых отзывах на книгу. Одно не заменяет другого; поэтому-то я всегда инстинктивно стремился делать и выписки, и рецензии.

О своем архиве

Архив - мой самый больной вопрос, хотя объективно он наименее важный. Так уж сложилось исторически. Любые мои "реформы" (начинаемые по собственной инициативе) обязательно стартовали именно с благоустройства архива и чаще всего им же и заканчивались. За длительным многоступенчатым совершенствованием обыкновенно следовало уничтожение, подобно тому как кошка съедает надоевшую уже мышь, и вскорости все начиналось сызнова.

Необходимо понимать, что мой архив, как хранилище полезной информации, ценности практически не имеет. Деловая информация стремительно устаревает, будь то экономика, финансы или компьютер; кроме того, было бы чистым безумием вводить вручную громадные объемы сведений, из которых со временем может пригодиться лишь малая часть. Помимо фактора устаревания, существует еще фактор подвижности и нестабильности нашей жизни, так что сегодня я пекарь, завтра - токарь, а послезавтра уже запускаю ракеты, и потому бессмысленно копить сведения по одной специализации, если завтра наверняка перейдешь на другую. Отличный урок был получен мною при уходе из строительства, как раз в тот момент, когда титанические полугодовые усилия по сбору целой инженерной библиотеки уже подходили к концу.

Это раньше, в советское время, когда годами ничего не менялось, а, с другой стороны, трудно было отыскать хороший учебник, - подобное коллекционирование фактов имело какой-то смысл. Но сегодня информация льет как из ведра, прыщет отовсюду, и проблема уже не в том, чтобы ее достать, а в том, как усвоить необходимое и отсеять лишнее. Хороший пример - мои выписки "умных мыслей" из книг. Еще лет пять назад подобные "цитатники" были редкостью, а теперь подойди к любому книжному развалу - и сыщешь три-четыре толстых сборника афоризмов. И пусть там много лишнего и ненужного, - но все равно они решают проблему с гораздо меньшими издержками, чем собственное ручное выписывание.

Досадно, что, с другой стороны, мой архив, как архив памяти, ценности не имеет тоже. Во-первых, я не могу вести дневник, потому что для этого надо быть законченным идиотом, а те разрозненные записи, которые я время от времени вношу со скуки, не имеют для меня никакой эмоциональной ценности. Кроме того, времена стремительно меняются, - и какое мне сегодня дело до того, как прошел этот сентябрьский день три года назад? Во-вторых, что касается философских рассуждений, то все делаемые там "открытия" уже через неделю становятся для меня общим местом, как если бы я посвятил фундаментальную аналитическую статью таблице умножения. То же касается и более частных вопросов. Так, весной я много выписывал из прессы по поводу экономического положения в стране, пытаясь понять, что к чему; и понял, и больше это мне не интересно. И даже "умные мысли", выписанные пару лет назад, сегодня зачастую представляются тривиальными и избитыми.

Но здесь лежит парадокс: если бы я их не выписал тогда, они бы не казались мне избитыми теперь. Таким образом, в конечном итоге приходим к выводу: архив нужен исключительно в момент его создания. Каждый день приносит новые события, хлопоты и задачи, в них необходимо разобраться, осмыслить, выплеснуть родившиеся эмоции. И появляется файл - зеркало, самоучитель, собеседник. Пока пишешь, многое становится на свои места. Настает другой день, приносит иные проблемы, - и вот родился новый файл, а старый оказывается бесполезным и ненужным. Ведь не просто же так я периодически уничтожал свои архивы! Все, что они содержат, объективно мертво, и хотя в принципе может понадобиться, на деле это случится вряд ли.

Поэтому бессмысленно разбивать материал по темам, загонять его в таблицы Access: фактор устаревания обесценивает соблюдение тематических различий, как нам сейчас равно неинтересны инструкции по пользованию примусом и по строительству ветряных мельниц. Напротив, на первый план выходит именно фактор общности эпохи, к которой относятся оба документа, утерявшие свое практическое значение и ставшие историческими свидетельствами. У меня нет ни примуса, ни мельницы; но если я интересуюсь бытовой стороной жизни наших предков, мне будут равно любопытны оба документа.

О личном архиве

Вот я трачу время, перепечатываю в компьютер сотни страниц своих старых заметок и выписок, и возникает естественный вопрос: а кому, в самом деле, это нужно? Разве эти выписки столь же интересны и важны для меня, как пятилетие назад, когда они делались? Буду ли я когда-нибудь их перечитывать? И если да, то сколько раз? И если всего единожды или дважды, то не лучше ли было оставить их в тех рукописных тетрадях, где они до сих пор находились?

Вопрос этот совершенно подобен вопросу о том, нужна ли народу его история, следует ли тратить силы и средства на ее изучение, поддержание в порядке памятников и т.п. Ответ заключается в том, что нельзя замыкать себя на уровне текущей необходимости, свиного корыта. Конечно, людям нужен хлеб, одежда, жилище, и многим наиболее примитивным представителям нации действительно больше ничего не требуется. Но если народ хочет иметь свое самосознание, самоуважение, если желает знать, откуда и как он произошел, что у него в прошлом было хорошего и ценного, то без истории не обойтись. Никто не спорит, что в ситуациях критических, в обстановке войны, разрухи, междоусобицы исторические исследования отходят на второй план, как смолкают и прочие музы. Если же кризис миновал, разумно и даже необходимо для жизнеспособности государства уделять внимание и этим вопросам.

Так и у меня. Когда я завален делами, нахожусь в цейтноте, когда меня одолевают неприятности, то тратить драгоценное время на возню с архивами может только идиот. Но не каждый день у нас авралы. Если же авралы случаются каждый день, значит, жизнь идет неправильно, на износ, и ее срочно надо менять.

Человек должен иметь свою историю. Но как история народа заключается не в одних внешних событиях - войнах, революциях, правлениях царей, а главным образом - в событиях жизни народного духа, выражающегося в быте и обиходе, в нравах, верованиях, литературе, науке, искусстве, - так и жизнь отдельного человека, помимо чисто внешней канвы (устройства на работу, лечения зубов и т.п.), должна иметь некий внутренний стержень - историю развития духа этого человека, что на самом деле одно только и важно. Я ездил по Кавказу и в некоторой степени помню подробности этой поездки. Но у меня остались стихи того времени, передающие мое эмоциональное состояние, и теперь, по прошествии пятнадцати лет, я вспоминаю это путешествие именно по своим стихам.

У меня как бы две биографии, идущие параллельно друг другу. В одной я поступал на работу, выполнял тот или иной проект, ругался с начальником, выпускал чертежи, одерживал маленькие победы, допускал ошибки и все время душою рвался домой, потому что на работе, на людях, все мои битвы и победы проводились в обстановке общего отчуждения и недоброжелательства. Так неодетый человек на морозе может, конечно, осуществить великие подвиги, но ему холодно, и он норовит поскорее покончить с ними и спрятаться в тепло. И я, сколько бы ни выпустил проектов, сколько бы ни одержал "побед", но - реально - мало гордился всем этим, тем более, что победы эти достигались на контратаках, в необходимости хоть как-то отстоять себя, - и рвался домой, в тишину, к своим книгам и размышлениям. И здесь шла вторая, параллельная биография, из которой, собственно, и вытекло мое сегодняшнее духовное состояние. Поэтому для меня гораздо важнее, что в январе 1995 года я познакомился с первой книгой Сведенборга, чем память о работе над бухгалтерским годовым отчетом по фирме N, шедшей в том же январе 1995 года. Одно было действительно судьбоносным, хотя осуществлялось урывками, по вечерам и выходным; другое занимало большую часть времени, но ничего в моей душе не оставило.

На протяжении всей своей жизни я очень много писал и очень много выкидывал - и отдельными листками, и целыми коробками. И сегодня я жалею об этом. Но уничтоженного не воротишь, хотя в духовном смысле "рукописи не горят". Из всех моих писаний и исканий на сегодняшний день остались только три группы материалов. Первая группа - фотоархив, шесть альбомов, созданных преимущественно из папиных снимков 1960 - 1970-х годов. Эти снимки, при всем их посредственном исполнении, уникальны, потому что запечатлели ту жизнь и ту обстановку, которая никогда уже не вернется. Вторая группа - стихи 1976-1984 годов. Хотя я почти все их помню наизусть, но время идет, память тускнеет, а я не хотел бы их терять. Ибо в стихах этих - моя эмоциональная жизнь целого десятилетия, включая очень памятные и даже трагические для меня моменты. Третья группа - многочисленные выписки из книг, прочитанных большей частью в начале 1990-х годов, в период, непосредственно предшествовавший моему обращению к Богу. Выписки эти, ценные как память, очень интересны и сами по себе, ибо в них собрана по крупицам мудрость из многих прекрасных книг.

Все три группы бумаг - моя живая история, притом очень куцая, очень неполная, составляющая дай Бог десятую часть того, что в разные годы погибло на кострах и в помойках. Так почему же мне не содержать эти материалы в порядке?

О некоторых категориях архивных материалов

Дневниковые записи. Этот вид архивного творчества у меня появился первым, и потому о нем рассуждать легче всего. Во-первых, такие записи делаются в спокойное, сонное время, когда нечем заняться; однако именно вследствие этого они и не представляют существенного интереса. Если же разворачиваются важные события, о которых впоследствии было бы интересно прочитать свидетельства очевидца, то именно в этот момент записи всегда прекращаются, ибо становится не до них. Во-вторых, известно, что описание любого события, даже незначительного, - вещь очень долгая и трудоемкая, и если она стремится передать детали события либо психологию действующих лиц, то превращается в целую повесть. В-третьих, описания серьезных событий всегда содержат опасность быть кем-то прочитанными и кому-то не понравиться. Пока я пишу о том, что выпал снег и была метель, это никого не волнует (хотя даже и в таких описаниях можно косвенно о чем-то проговориться), но это и неинтересно читать. Если же я описываю конфликт, то даю характеристику человеку, что опасно, и, кроме того, передаю суть конфликта, что еще опаснее. И если стены не всегда имеют уши, а разговоры по большей части забываются, то дневник лежит, как мина замедленного действия, и в любой момент может неожиданно взорваться, как то и произошло с Глумовым у Островского.

Эти три причины приводят к тому, что дневниковые записи, как правило, не оправдывают ожиданий. Они либо пусты и скучны, как дневники осторожного Николая II, либо опасны, как дневник Глумова. Я не отрицаю, что можно сохранить файл для разрозненных записей о том, что такого-то числа куплены штаны, а другого числа был необычайный ливень; однако понятно, что это уже не хроника в общепринятом смысле. [...]

Учебные конспекты. Здесь, как и почти везде в нашей жизни, казательность резко противоречит сущности. Нам почему-то кажется, что если мы переписали некоторые факты к себе в тетрадь или купили подходящую книжку, то соответствующие знания у нас автоматически в кармане. На самом деле именно в кармане (а не в голове) они и остаются.

Я неоднократно убеждался, что конспект, составленный по учебнику в прошлом году, человек при надобности возьмет в руки с меньшей вероятностью, чем исходный учебник. Во-первых, мы не уверены в себе: а не упустили ли тогда, когда еще были много глупее, что-нибудь важное? Во-вторых, первичная проработка учебника оставила в нас зрительную память: мы помним, в каком месте книги находится заинтересовавший нас материал, тогда как конспект, особенно выполненный в компьютере, десять раз переформатированный и лишенный иллюстраций, такой зрительной памяти не оставил. В-третьих, мы конспектируем учебник в целом, а возвращаемся к нему по какому-либо частному вопросу в поисках подробностей, которых в конспекте заведомо не может быть.

Единственная фактическая польза от конспекта состоит в том, что мы при его составлении лучше усваиваем материал. Однако всегда следует прикинуть, стоит ли игра свеч. Кроме того, твердо принятое решение о конспектировании может вовсе сорвать изучение данного предмета. Так, в мае сего года я взялся конспектировать громадный "Экономикс", одолел всего 10 глав и так взбеленился, что бросил изучение и не вернулся к нему до сих пор. А нужен ли был, в самом деле, конспект? Ведь экономика - не моя профессия; она желательна лишь для общего развития. И если бы я внимательно прочитал единожды этот учебник, то получил бы вполне достаточное впечатление о предмете, как однократное чтение восхитительной "Истории" Пайпса оказалось более чем достаточным для усвоения не только концепции книги, но и многих деталей. Нам почему-то кажется, что если мы дадим себе зарок много трудиться над предметом, то будем знать его гораздо лучше. На самом деле мы хорошо знаем лишь то, чем фактически пользуемся или чем неподдельно интересуемся, прочее же быстро вылетает из памяти.

Базы данных. В них я вложил, наверно, больше всего никчемного труда. Это - разновидность конспектирования, но самая коварная, ибо создает иллюзию оперативного наведения порядка в каком-либо деле. Так, в свое время уйма сил была потрачена мною на создание картотеки книг, однако фактически она не использовалась и вскорости была уничтожена. Еще больше труда потребовала картотека открыток моей художественной коллекции; ее постигла та же участь. Полтора года назад я принялся создавать картотеку выходящих нормативных документов по бухгалтерии, и когда она сильно выросла, опыт показал, что игра не стоила свеч. Были попытки создать список моей одежды и прочее подобное.

Всякий раз, принимаясь за создание базы данных, человек твердо уверен, что нашел наконец способ поддерживать нечто в постоянном порядке. На деле же выходит наоборот. Во-первых, живая жизнь все время тасует карты, ситуация непрестанно меняется, и как бы ни легко было нам стереть одну строку в таблице и вставить вместо нее другую, практика показывает, что документировать всякое свое движение обременительно. Во-вторых, со временем выясняется, что 99% собранной в таблице информации никогда практически не используется, зато таблица не содержит некоторых действительно нужных сведений; предусмотреть все это заранее невозможно. В-третьих, проявляется психологическая трудность. Если я достал для коллекции новые открытки, то бегу домой радостный и горю желанием вставить их в альбом, но лишь только подумаю, что перед этим их следует зарегистрировать по всей форме, да еще нарезать недостающие карточки, как вся радость тухнет.

Конечно, ни одно серьезное дело не обходится без собственной бухгалтерии; но когда бухгалтерией стремится обрасти каждое твое дело, это становится невыносимым, - и не исполняется. Сотни наименований нормативных бухгалтерских документов, внесенные в таблицу в прошлом году, до такой степени мне надоели, что весь этот год я не обновляю ее, хотя и мучаюсь совестью. Кроме того, вокруг нас всегда существуют подходящие справочники, компьютерные базы данных и пр. подобное, стоит только немножко поискать.

Подводя итоги, можно сказать следующее. Архив преобразованному человеку нужен, но совсем не в теперешнем качестве. Учась, работая или отдыхая, человек делает некоторые записи, кажущиеся ему удобными для достижения текущих, сиюминутных его целей, будь это заметка о прошедшем ливне или обрывок конспекта газетной статьи. Все такие записи не должны иметь прицела на далекое будущее и должны исполняться в той форме, какая человеку кажется сейчас сподручнее. Со временем эти разрозненные записи не выкидываются, а объединяются в подшивки (или файлы) и сохраняются для тех нечастых случаев, когда ностальгия по прошлому или фактическая необходимость заставят человека к ним ненадолго вернуться. Архив не должен создаваться специально, не должен быть самоцелью. Опыт показывает, что это совершенно не оправдывает себя.