Среди адских людей и обывателей

Автор: Михаил Глебов, 1997

Тягость самобытности

Общество - стадо, и живет стадным обычаем. Куда повернул вожак, туда и все идут, не задумываясь о причинах и результатах. Если кто не из нашего стада, он нам враг. Правда, он может принадлежать к другому стаду, и оно защитит своего. Столкновение двух стад вызывает конфликт, от религиозной войны до литературной полемики.

Всякое культурное или политическое течение - стадо, и у каждого есть вожак. Однако было бы ошибочно полагать, что сам вожак самостоятелен и знает, куда идет. На деле же существует взаимная связь: толпа следует за вождем, но вождь ведет туда, куда неосознанно давит толпа. Недаром Толстой утверждал, что власть есть перенесение совокупности воль членов общества на одного человека. Если кандидат в вожди не отвечает сокровенным чаяниям масс, то совокупность воль на него не переносится и, следовательно, он не может действительно стать вождем, хотя бы имел к тому все природные задатки.

Всякое стадо - не просто механическое скопление людей, но известное единство воль и общность интересов, хотя бы на подсознательном уровне. Чем самобытнее человек, чем самостоятельнее в своих мыслях и взглядах, тем меньше он склонен принимать диктат окружающей его безликой массы, и тогда он выпадает из этой массы и становится ей врагом. Этот феномен легко проследить на примере А. К. Толстого. "Двух станов не боец, но только гость случайный", он не примыкал ни к революционерам, ни к монархистам и по очереди критиковал их. Поэтому его дружно бранили с обеих сторон. Революционеры считали его мракобесом, а консерваторы - социалистом. Он уклонялся даже от государственной службы, которую ему настойчиво предлагал Александр II, друг его детства, чтобы не быть вынужденным проводить в жизнь чуждые ему взгляды.

Однако человек самобытный ставит себя в тяжелые условия еще и тем, что лишается готового мировоззренческого фундамента, изначально присущего члену стада, и вынужден все важнейшие вопросы решать для себя сам. Легко обывателю, родившемуся в православной стране и с детства соблюдающему обряды, изрекать по памяти христианские истины, вовсе не понимая их; он с полной уверенностью расскажет о троичности Божества, тогда как человек мыслящий сломает голову, стараясь постичь эту самую троичность. Где один не находит ответа, другой по большей части не замечает даже вопроса.

Но всякий догмат (не только религиозный) включен в некоторую сложившуюся систему, имеющую кучу резонов и оправданий, так что человек, остающийся в пределах системы, освобожден от необходимости защищать свое мнение: авторитет системы и коллективная мудрость ее создателей надежно прикрывают его. Он может даже прямо сказать, что следует указаниям более мудрых людей и отсылает возражающего к ним. Человек же, высказывающий собственное мнение, такого прикрытия лишен и вынужден обосновывать каждое свое слово. Но и здесь он бессилен, ибо пользуется логикой и апеллирует к разуму, а стадо живет авторитетом и традицией. Он пытается заставить окружающих вникнуть в свои доводы, но они не умеют и не хотят вникать, а видят только, что слова его не сходятся с их привычными представлениями, и осыпают его бранью.

Нет ничего страшнее для обывателя, чем покушение на его принципы и устои, сколь бы ошибочны они ни были. Отсюда глухая ненависть общества к любому вольнодумству, отсюда постоянный поиск еретиков и расправа над ними. Счастлив в своей земной жизни тот, кто крепко принадлежит стаду и органически влит в него. Вот молодой публицист пишет умную статью, всеми одобряемую и не вызывающую споров. Гладкая и прилизанная, без единого спорного пункта, она является простой компиляцией общепринятых взглядов, пусть даже и верных. Его ли это статья? Он - не творец, а простой ремесленник, живущий чужим умом, который выучил несколько истин и, возможно, даже толком не поняв их, изложил от своего имени. Его статья - не открытие, не поиск, не прорыв в неведомое, а все та же банальная азбука. И людям это нравится: им приятно найти новое подтверждение своей правоты, приятно чувствовать, что они все поняли.

Сотни православных книжек на все лады перепевали значение постов и молитв, расходясь гигантскими тиражами; но вот выступил Мережковский с собственным взглядом на веру - разве взметнувшийся вал недовольства относился к сути его взглядов? Его осуждали за диаметрально противоположные недостатки, и было очевидно, что причина - не в недостатках, что они - лишь благовидный повод для брани, а причина ее - в покушении автора на устоявшееся общественное мнение. Читая Мережковского, обыватели, конечно, не понимали правоту или ошибки автора во всей их глубине, но явственно чувствовали, что он - не как все, что выпадает из ряда, и не следует послушно принятым истинам, а спорит с ними или, по крайней мере, стремится их понять. И сколько он жил - столько его бранили. А когда обыватель кипит злобой, спорить с ним вдвойне бесполезно.

В принципе можно нападать на любое утверждение, придраться к любому слову. Сколько сил и даже жизней унесли арианские споры о "единосущном" и "единоподобном"! Точно так же можно арестовать и засудить любого человека, было бы желание. Молния не ударяет в низину. Никто не станет преследовать троечника, скромно шагающего в рядах. Никто не придерется к самым вопиющим по глупости утверждениям, совпадающим с общепринятыми. И никто не защитит Галилея и Джордано Бруно, если только Господь не убережет их. Забавно, что сегодня, напротив, за слова о плоской земле можно не только схлопотать двойку, но даже познакомиться с психдиспансером.

Область допустимых нелепостей

Взял почитать журнал "Компьютерра", а в нем статья, где автор глагольствует, что с развитием техники человек станет жить чистым разумом, а свою чувственную природу отбросит, и т.п. Ахинея такая, что с души воротит. Но вот что любопытно: я недоволен собой, что потратил на статью время, но не журналом, потому что она в журнале выглядит как-то естественно.

И я подумал: если бы взять да опубликовать следом мои мысли на ту же тему? Ведь не только не примут в редакции, но будет вселенский скандал. И дело не в том, прав я или нет, - какая им разница? А потому, что мои рассуждения принципиально другого сорта.

Конечно, в обществе циркулирует определенное множество принятых мнений, с коими можно выступать совершенно безопасно; но прочитанная мною чепуха как раз к этим общепринятым взглядам не относится, а между тем выглядит естественно и наверняка прошла в печать без серьезных проблем. Значит, для отторжения некоторой точки зрения еще недостаточно, чтобы она просто выпадала из привычной колеи. Мысли такого типа могут быть встречены с интересом, или насмешливо, или безразлично; однако есть определенная их категория, вызывающая резкое отторжение.

Посмотрим вокруг себя. Вот солидный начальник, все свободное время и деньги вбухивающий в садовый участок, урожай с которого не оправдывает даже расходов на транспорт; соседи относятся к нему уважительно за хозяйственность и практическую сметку. Вот обыватель Г., построивший в советское время на садовом участке конуру чуть больших размеров, чем разрешалось, но отказавшийся ее снести и ушедший с инфарктом на тот свет; все ему сочувствуют. Иной взрослый мужик целыми выходными гоняет в футбол, или идет на рыбную ловлю с десятком бутылок, или до одури "забивает козла", или смотрит по телевизору все передачи подряд; окружающие вздыхают, но понимают и сочувствуют. Пустота и бессмысленность этих занятий очевидна - но очевидна ли? Кому очевидна? Тем, которые сами такие? Любитель футбола насмехается над любителем рыбалки, и наоборот, но никто из них не в состоянии подняться над всеми футболами и рыбалками и понять, насколько все их занятия пусты и ничтожны.

Зато человек, заплативший кучу денег за турпоездку и вернувшийся оттуда с богатыми впечатлениями, вызывает глухое, трудно скрываемое раздражение. Если бы он поехал, чтобы таскаться по магазинам, и вернулся с мешками, его бы, конечно, одобрили. Если бы он просто отправился к морю валяться на пляже и вернулся бы оттуда загорелым и пьяным, ему могут даже позавидовать. Но если он только осматривал города и музеи, люди ощетиниваются, потому что чувствуют в нем не материальные, а иные, высшие интересы. Его поездка - вызов им, их глупости и пошлости; и они дружно бранят сбитого с толку туриста… за глупость.

В сфере идей - та же картина. Если кто верит в инопланетян, или "карму", или ожидает от йоги бессмертия, над ним слегка посмеиваются, но признают, что может существовать и такая точка зрения. Если автор "Компьютерры" утверждает, что через полвека мы не будем уже ни кушать, ни любить, а только мыслить, то мыслящий обыватель не может не остановиться перед такой смелой гипотезой. Пожалуй, еще разгорится спор: не сгущает ли автор краски, не слишком ли скоро он ожидает этого? К человеку, с головой ушедшему в науку, отношение хуже: его считают немножко сдвинутым, но вместо доброй насмешки появляется неприятный привкус - ишь, умный нашелся. Если кто верует в Кришну или какой-нибудь индуизм, отчужденность усиливается: он верит, его интересы выходят из обыденной плоскости, он не такой, как все. При первых же словах о Христе, сказанных серьезно и по существу, отторжение происходит мгновенно: опиум для народа! не прикидывайся дурачком! не вешай нам лапшу на уши! Но если кто осмелится выступить с анализом христианства, на того ополчатся даже сами христиане.

Таким образом, всякая идея принимается обществом тем лучше, чем она пошлее по существу. И неважно, сходится автор с господствующим мнением толпы или противоречит ему, необходимо лишь, чтобы идея была пошлятиной и не имела глубины. Старушка может до хрипоты спорить, что означает ее сон, и готова даже выслушивать мнения других старушек; она не потерпит лишь прямого отрицания смысла всех ее толкований. Пошлость есть бездуховность, абсолютно плоский характер идеи или поступка, отсутствие в нем духовной составляющей, духовной координаты. Но именно этой координатой и определяется истина! Люди же, не вникая в эти сложности умом, отлично чувствуют их инстинктом и, как завидят в деле духовный элемент, сразу отторгают его.

О паразитизме

Склонность к паразитизму - вернейший индикатор адской направленности личности.

Бог все дает даром, а дьявол все пытается отнять силой. Налицо две противоположные тенденции: Бог только дает (от Себя), дьявол только берет (к себе). Безвозмездное даяние - милосердие; встречное даяние - мена; безвозмездное принятие - иждивенчество; иждивенчество без уважительной причины - паразитизм; паразитизм с применением насилия - хищничество.

Для человека небесного характерны первые два действия: либо он дает от полноты сердца (именно здесь истинный корень Христова нищелюбия), либо покупает необходимое и радуется, если ему удается отблагодарить дороже, чем стоит полученное (кавказское гостеприимство). В любом случае явный перевес будет у тенденции "от себя". Иждивенцем такой человек становится только по крайней необходимости (например, инвалидность), но и в этом состоянии он всячески старается быть полезным окружающим хоть чем-нибудь, или хотя бы поменьше обременять их.

Человек адский, напротив, стремится все присвоить себе, а так как другие этому препятствуют, то оптимальным образом действий для него является хищничество (на чем и держится криминальный мир). Если он недостаточно силен для этого, то становится паразитом, высасывая соки исподволь, и только зажатый в ежовые рукавицы, переходит по необходимости к честной мене. Это хорошо видно на примере средневековых купцов, особенно варяжских или новгородских: собираясь в дружины, они грабили беззащитные села и продавали награбленное в городах, ограбить которые у них не хватало силы.

Оставляя в стороне хищничество как явление слишком очевидное и (в нормальных условиях) легко пресекаемое законодательством, рассмотрим паразитизм как скрытую форму хищничества. Паразитизм есть необоснованное предъявление претензий на собственность и саму личность другого человека. Для предъявления претензий нужны причины, и измышление их - важнейшая способность паразита.

Паразит всегда прав. Он с великим жаром и убежденностью, логично и красноречиво объяснит своему ближнему, как много тот ему должен, настаивая, по возможности, на долге вечном и неоплатном. Однако для успеха паразит нуждается в хорошем человеке. Если он попал на своего коллегу, тот выставит встречные софизмы, и оба вскоре разойдутся, проклиная друг друга. Вьюнок или повилика, чтобы расти, должны цепляться за прямостоячую траву; если два стебля по ошибке зацепились друг за друга, они не смогут подняться с земли. Если же хороший человек найдется, паразит вцепляется в него, оказывает мелкие символические услуги и тут же выставляет неоплатный счет.

Мало у кого из хороших людей хватает ума и решимости сходу послать его к черту, т.е. по месту его вечной прописки. Важно понимать, что ангелы ничего ни у кого не требуют и никого ничем не обременяют. Ангелы Третьих Небес встречают всех людей при восстании из мертвых, хотя львиная доля этих людей не хочет их слушать и с ними оставаться, и как только ангелы замечают это, они уходят сами. Не навязывают свое мнение, не пытаются насильно переубедить, не обижаются, не требуют никакой благодарности, а просто уходят. Ибо ангелам не свойственно притязать на порабощение другой личности, на вмешательство в ее внутренние дела. Они всем хотят блага и с радостью помогают тем, кто сам попросит помочь; но навязанное добро есть зло, и они ничего никому не навязывают.

Всякий человек живет для Господа, ведется Господом и отвечает перед Господом; следовательно, каждый отвечает сам за себя. Ни один человек, ни ангел не знают путей, которыми Господь ведет каждого, и потому не могут "квалифицированно" оказывать ему помощь без спросу, как родители - своим маленьким детям. Если мой ближний исповедует Кришну, я могу быть недоволен и в душе считать это глупостью; но это - лишь для меня глупость, а для него - возможно - путь к спасению, пусть длинный, пусть неоправданно кривой, но, может быть, ему не дано спастись иначе? Поэтому я не имею права встревать в его духовный мир со своей критикой. Если же он сам попросит высказать мое мнение, я должен делать это осторожно, памятуя знаменитое "не навреди". И равным образом недопустимо, чтобы он влезал в мои дела и пытался обратить меня в свою веру.

Первейший закон Небес - не навязываться, т.е. не приставать к человеку без его согласия. Ибо если человек не хочет, чтобы к нему обращались, то насильное вторжение "на его территорию" есть зло, а зла ангелы не делают.