Рубежи богословия (2)

Автор: Михаил Глебов, 1999

Поправка на духовную эволюцию

Проблема определения духовных качеств того или иного человека, хотя бы приблизительно, является, пожалуй, труднейшей изо всех встречающихся житейских задач. Конечно, понимание общей структуры ада дает нам в руки некоторый базовый шаблон с ограниченным набором принципиально возможных вариантов. Но самый факт, что этих вариантов мало, вынуждает нас сводить к ним все бесконечное разнообразие человеческих душ и характеров. Так математик сперва приводит имеющееся уравнение к одному из базовых типов (квадратное, кубическое и т.п.) и лишь после этого решает. Можно даже сказать, что сложность для математика - не в решении (которое отработано веками), а в идентификации его конкретной задачи с тем или иным базовым типом.

Наглядный пример такого рода находим в психологии. Всем известны четыре типа человеческого темперамента: сангвиник, флегматик, холерик и меланхолик. Известны также их принципиальные свойства, которые, кажется, невозможно перепутать. Но попробуйте подойти с этими мерками к любому реальному человеку - и выяснится, что он не подходит ни под один из четырех типов, точнее (что еще хуже), отдельными своими чертами подходит под каждый из них. Так получается потому, что на свете живет бесчисленное множество людей, и каждый из них строго индивидуален, следовательно, не имеет аналога. Как же мы надеемся свести всю эту лавину разнокалиберных личностей к жалким четырем типам?

Мало того, что духовные качества всякого человека не написаны на его лбу, так он еще, пока живет на земле, непрестанно эволюционирует из одного духовного общества в другое. Эволюция состоит в последовательном формировании его духа, без разницы, в адском или в небесном направлении. Как только его дух достигает максимально возможной для него в земных условиях степени зрелости, приходит время жатвы, и он умирает. Недоделанное на земле доделывается в Мире Духов, и наконец полностью сформированный и внутренне непротиворечивый дух отправляется к своему вечному пристанищу. Следовательно, ни об одном земном человеке нельзя говорить в окончательном смысле, и даже его предсмертное духовное состояние чаще всего бывает лишь промежуточным. Более того, непрерывная эволюция так изменяет человека изо дня в день, что вчерашний Иван Иванович нередко оказывается совершенно не похож на сегодняшнего.

Труднее всего постигается факт, что хотя каждый человек в каждую минуту своей земной жизни находится в том или ином обществе духовного мира, он, тем не менее, находится в нем не так, как вечные обитатели этого общества. К примеру, человек, потенциально способный преобразоваться, эволюционирует вверх сквозь толщу Последнего ада, объективно пробираясь между воронами и свиньями, однако, даже находясь среди них, не имеет с ними почти ничего общего. Будущий злой гений, нисходя через сатанинский ад, на какое-то время сам становится почти сатаной.

Так пассажиры скорого поезда, минуя полустанок, вовсе не думают о прелестях этого полустанка. По ним даже пусть бы его и вовсе не было; но его просто нельзя миновать, раз уж здесь проведена дорога. И как эти пассажиры отличаются от обитателей полустанка, так эволюционирующие земные люди, минуя промежуточное духовное общество, отличаются от его коренных, вечных обитателей. Они как бы механически совпали по месту на пару минут; но поезд тронется, и они расстанутся навсегда.

Когда человек наконец достигает духовной развилки и делает сознательный выбор, в его земной жизни происходят радикальные перемены. Чехарда и неустроенность сменяются определенностью и стабильностью. Он вступает в длительный брак, обзаводится хозяйством, определяется по службе и остепеняется в отношениях с людьми. Он как бы становится взрослым. Жизнь его устремляется по некоторой проторенной колее, глядя вдоль которой, можно приблизительно оценить, куда она его приведет. В этом случае конечный пункт бывает даже много очевиднее, чем тот промежуточный, в котором он в данный момент находится.

Труднее всего с людьми, еще не вышедшими из первой стадии: их мотает из крайности в крайность, в сознании - хаос, жизнь не налажена, и серьезной колеи не проглядывается. Все же и в этом случае можно нащупать некоторую доминирующую тенденцию поведения, хотя со временем она может сойти на нет. В результате выходит, что дать характеристику старику в общем случае много проще, чем молодому человеку: за спиной одного - все факты сложившейся биографии, у другого она еще впереди.

Чем слабее развит человек духовно, тем раньше приходит к нему эта определенность. Заурядному обывателю, в сущности, почти нечего выбирать. Чисто внешний, природный человек живет со дня на день, не думавши, по стопам родителей, соседей и знакомых, пьет водку, радуется солнышку и не замахивается ни на какие вершины. Уже к совершеннолетию он определяется слесарем на завод им. Ленина, женится на юной подруге с фабрики им. Дзержинского, заводит одного-двух детей, ест, пьет, спит, а дух его тем временем сонно топчется на месте в ожидании кончины, когда после длительного статичного пребывания в Мире духов он займет полагающееся ему место в Последнем аду или в Последнем Небе.

С другой стороны, определенность быстро приходит к тем, кто вследствие специфической наследственности и воспитания изначально имеет согласие между своими внутренними и внешними началами. Сын вполне адского отца, получивший в детстве адское воспитание, в сущности, не имеет даже предмета выбора: сердце его изнутри просит зла, а рассудок снаружи ничего не имеет против. Создается впечатление, что в крайних случаях выбор (на уровне внешнего духа) может быть сделан человеком еще в дошкольном возрасте.

Напротив, если наследственность оказывается сносной, а воспитание конструктивным, человек с малолетства получает импульс, направленный вверх; а поскольку Господь всячески склоняет его туда же, повернуть вспять юноше становится затруднительно.

Но по мере того, как внешние и внутренние начала человека находятся в конфликте, срок самоопределения затягивается, иногда на целые десятилетия, а вместе с ним отсрочивается и наступление стабильной земной жизни, как это есть у меня. Ибо стабильность возможна лишь там, где есть удовольствие. Удовольствие поощряет человека делать то, что он делает, и, следовательно, консервирует существующее положение, откуда и возникает стабильность. Если же человек пребывает в поиске и метаниях, консервировать зло будет ему во вред, а консервировать добро, пока зло еще не удалено, чревато профанацией. Еще более этот срок затягивается в том случае, когда человек, принципиально уже выбрав добро, по Господнему предведению способен подняться выше чисто природного обывательского блага. Тогда внешняя нормализация жизни затягивается до окончания процесса преобразования, в результате которого человек впервые получает возможность действовать по добру, т.е. по Господу.

Вследствие этих дополнительных трудностей определить духовное положение того или иного персонажа в тот или иной момент его жизни оказывается практически невозможным. Я могу высказывать лишь смутные предположения, опираясь на характерные внешние факты, которые, как детально разбиралось в Главе о семейной историографии, запросто могут оказаться фальшивыми или неверно понятыми. Поэтому мои догадки ни в коем случае не следует рассматривать как окончательный приговор. Такой приговор под силу одному Богу - да наиболее мудрым ангелам, если бы они могли поделиться своими наблюдениями. Потому и сказано в Евангелии: "Не судите", что всякий земной суд духовно слеп, и вынесенный им вердикт всегда в той или иной степени ложен.

Об экономии бисера

Исследуя дух того или иного человека и делая свои заключения, мы никогда не должны забывать о том, как эти заключения смотрятся со стороны, т.е. как они воспринимаются тем человеческим обществом, одного из членов которого мы дерзостно рассмотрели в лупу. Опыт показывает, что выводы наши, опрометчиво став достоянием гласности, вызывают ряд стандартных, заранее предсказуемых реакций, из которых ни одна не пойдет на пользу ни им, ни нам, ни даже исследованному нами герою. Выйдет, как если бы мы, проходя мимо стаи бродячих собак, ни с того ни с сего запустили в одну из них булыжником. Пострадавшая собака может броситься на нас или пуститься наутек, но в любом случае запомнит обиду и притом не перестанет быть собакой. Прочая стая также может броситься на нас или на своего подбитого товарища, не говоря уже о лае, визге и никому не нужной суматохе.

Конечно, я далек от мысли, что какой-либо здравый человек может неожиданно вскочить на стул посреди общества и обнародовать свои догадки об одном из его членов в той форме, какая обычно используется миссионерами в языческих племенах Африки. Но каждый из нас, сделав собственное открытие, сколь бы крохотным оно ни было, жаждет поделиться им хоть с кем-нибудь, кто подвернется под руку и притом (как мы думаем) в состоянии понять и оценить.

Эти друзья, приятели и знакомые, избранные нами за покладистый характер, выслушают и даже могут по видимости понять и согласиться. Здесь мы всегда совершаем две стандартных ошибки: нам кажется, (1) что они поняли именно то, что нами было сказано, и (2) что наше сообщение не возымеет широкой огласки. Обе ошибки обнаружатся слишком поздно, когда знакомые, наскоро расставшись с нами, устремятся, словно сороки по лесу, к собственным знакомым со свеженькой сплетней. Разгорятся толки и пересуды: откуда он взял, да что имел в виду, да сам-то каков, и т.п. до бесконечности. Вся стая, жадная до острого и горяченького, взволнуется и придет в движение. Догадки наши, относящиеся к внутренней, духовной сущности человека, неминуемо окажутся поняты чисто внешним образом. Станут искать факты, потребуют доказательств, словно в худом детективе, и заварят такую кашу, из которой дай Бог выпутаться целым.

Когда мы говорим о внутренних, духовных вещах совершенно внешнему, природному человеку, мы должны отдавать себе ясный отчет в том, что эти вещи однозначно и категорически не будут им поняты. Всякий разговор подобен парной работе радиопередатчика и радиоприемника. Если они имеют соответствующие друг другу характеристики, всякая переданная волна будет адекватно принята. Если же транслируется телепрограмма, радиоприемник перехватит звук, но потеряет картинку; именно таким образом можно ловить на радио телевизионные новости.

То же выходит при попытке донести внутренние сущности до поверхностного, природного сознания. Сколь бы глубоки ни были наши мысли, все они в разговоре выражаются словами, как будто вещи, произвольно раскиданные в пространстве, проецируются на одну плоскость или даже на одну прямую линию. Живя в природном мире, мы не способны говорить иначе. Поэтому наш собеседник, словно получив шифрограмму, должен у себя в мозгу совершить обратное действие, т.е. посредством собственного духовного опыта восстановить по данным проекциям исходные предметы в пространстве. Если же такого духовного опыта нет, человек принимает проекции за самые предметы, видя в иносказании один только буквальный смысл. Выходит то же, что с буквальным смыслом священных книг, в котором атеисты находят тысячи странностей и неувязок, а люди верующие - противоречивые догматы и основания для религиозных конфликтов, хотя в сокровенном смысле эти книги ничего такого не содержат и содержать не могут.

Каждый человек неминуемо судит по себе, со своей колокольни, и ему кажется, что собеседник, если только он прямо не противоречит, имеет те же взгляды и думает сходным образом. Так домашняя кошка, поймав мышь, часто приносит ее хозяйке в качестве скромного подарка, а хорошая лошадь, наверно, с удовольствием уступила бы часть своего сена всаднику. Но собеседник наш также ведь судит по себе, со своей собственной колокольни, и если он понял нас превратным образом, то в душе своей абсолютно убежден, что это превратное толкование и имелось нами в виду. Возникает комическая ситуация, когда мы говорим "А" и убеждены, что товарищ наш слышит и понимает "А", в то время как этот товарищ явственно слышит "Б", оставаясь в убеждении, что мы и хотели сказать ему "Б". Поэтому он с чистой совестью передает свое "Б" дальше по цепочке, которая вскорости деформирует и раздувает это первоначальное "Б" так, что выходит уже целая сказка про репку. И единственный возможный способ предотвратить такую неуправляемую реакцию состоит в том, чтобы вовсе не говорить никому своего "А".

На всем свете могут существовать лишь несколько человек, которым можно и нужно говорить "А" в твердой уверенности, что оно будет адекватно понято и принято (хотя и в этих случаях полезно иной раз уточнить, не создалась ли в их головах какая-нибудь буква ять). Первую позицию среди них категорически должна занимать жена. Если жена понимает превратно любые мнения, не связанные со стиркой белья и покупкой картошки, это не Жена от Бога, а временная попутчица, с которой никогда не выйдет глубокой душевной связи. Вторую позицию обязаны занимать дети, притом начиная с достаточно раннего вораста. Если мы вовремя не научим их правильно видеть простые вещи, впоследствии они не смогут понять и сложные. Третью позицию, если повезет, займут малочисленные друзья-единомышленники, которых (как и Жену) человек не может отыскать себе сам, но они даются ему от Бога.

Все прочие люди остаются за чертой этой внутренней откровенности. С ними можно и нужно поддерживать доброжелательные отношения, здороваться, говорить о погоде, о делах, о бытовых проблемах, в меру выслушивать их разглагольствования общего плана, но своего "А" не говорить, а только улыбаться и переводить разговор на другие темы. Мы ведь заранее знаем, что хозяйка не съест кошкину мышь, а всадник не пообедает сеном, - так стоит ли вообще им это предлагать?

Внешний и внутренний взгляд на людей

Порядочный человек - тот, кто без нужды подлости не сделает.
(Расхожая мудрость)

Если человек почему-либо заинтересовался зайцами и желает узнать о них побольше, у него есть два варианта действий. Можно пересмотреть все серии мультфильма "Ну, погоди!" и перечитать детскую книжку про Братца Кролика и Братца Лиса. Можно, напротив, обратиться к энциклопедии, научно-популярной литературе и, наконец, к специальным трудам по зоологии.

Первый путь хорош тем, что легок, весел, занимателен и, сверх того, дает ясную моральную оценку, а именно: что заяц хороший, а волки и лисы - плохие. В минус идет лишь та маловажная деталь, что все эти книжки и фильмы не имеют ничего общего с действительностью, а потому и содержащиеся в них моральные оценки, в сущности, ни на чем не основаны. Все это - видимость чистой воды, и она будет удовлетворять нас ровным счетом до тех пор, пока реальные зайцы не повадятся грызть капусту и портить деревья в нашем собственном саду. Изучая детскую литературу, мы приобретаем не знания, а уверенность в наличии знаний, как страус, пряча голову в песок, думает, что уже никому не виден.

Если же мы обратимся к зоологии, то увидим, что заяц есть некоторая объективная данность с набором тех или иных свойств, которые, так сказать, ни хорошие и ни плохие, а просто существуют, хотя, конечно, могут быть полезными или вредными в том или ином отношении. Больше того, эти польза и вред оказываются сугубо относительными, т.е. в одном случае некоторые свойства зайца могут быть нам полезны, а в другом случае они же - вредны. Как мы ни тужимся, у нас не выходит приклеить к зайцу однозначный моральный штамп, чтобы не уподобиться китайцам с их воробьями. Если мы читаем в научной статье, что кролики постоянно съедают собственный навоз, то не воспринимаем это как осуждение, а лишь как простую констатацию факта. В самом деле, если бы речь шла о нашем соседе Иване Ивановиче, мы бы, конечно, возмутились, но заяц не виноват в том, что у него такие повадки и такая врожденная программа. Мы не обижаемся на елку за то, что на ней не растут сосиски, потому что елка такова от природы, и мы можем требовать от нее древесину, смолу и развлечение к Новому году, а сосисок требовать не можем. Несправедливо это - требовать от елки сосисок за пределами института им. Кащенко.

Людей также можно рассматривать двумя путями: внешним и внутренним, мифологическим и истинным. Первый, как и в случае с зайцем, легок, приятен и содержит готовый моральный штамп. Суть его сводится к тому, что человек, не совершающий явных гадостей, считается с головы до пят хорошим. Если же он вдруг сделает гадость, все удивляются, разводят руками и отныне считают его с головы до пят плохим. Если впоследствии он опять не делает ничего предосудительного, люди догадываются, что он исправился, но опасение остается. Те из них, что отличаются богатым жизненным опытом, помнят, что во многих случаях за исправлением следовала новая гадость, а за гадостью - повторное исправление. Точно таким же образом рассматривает дело юстиция, строго карающая преступников и отпускающая восвояси невиновных, для профилактики пересчитав им ребра.

Минус такого подхода в том, что поведение человека оказывается реально непредсказуемым. В самом деле, если мы назначили его хорошим, это при случае не убережет нас от пакости, а если твердо окрестили плохим, он все равно может принести пользу. Система наших мнений, вроде сказочного кролика, существует сама по себе, а реальный кролик живет сам по себе и вовсе не похож на своего веселого, разговорчивого собрата.

Всякий человек, даже самый умный, живя в обществе, с малолетства приучается судить и мыслить по общепринятым видимостям. И если с годами он начинает смотреть в корень, его все-таки одолевает потребность огульной моральной оценки, т.е. он не может принимать человека как некоторую фактическую данность, а непременно хвалит его либо (гораздо чаще) ударяется во гнев и всяческие обличения. Это потому, что человек бессознательно ставит себя в центр мироздания и хвалит либо обличает своего ближнего в зависимости от того, нравится или не нравится он ему лично. Но еще древние философы понимали, что вещь в себе - вовсе не то же самое, что вещь для нас. Вещь в себе есть вещь для Бога и Его целей, а вещь для нас - всего лишь ее конкретное влияние на наши текущие цели и интересы. Если крестьянин выращивает хлеб, то кипрей и василек будут для него злостными сорняками; если же он займется пчеловодством, то, напротив, станет их всячески беречь как медоносные травы.

Тем не менее моральная оценка всякого человека возможна, если рассматривать не его внешнее поведение, а сущность его души, безотносительно к тому, делает ли он нам конкретное житейское добро или зло. Такая оценка возможна потому, что она производится не с позиции наших личных интересов, а из степени соответствия данного человека Законам Божественного Порядка. Человек, принадлежащий аду, есть противник Божий так же объективно, как заяц объективно относится к грызунам, а уж насколько он противен или приятен нам лично - это совсем другой вопрос.

Но поскольку Божья система координат универсальна и абсолютна, из степени противостояния данного человека Богу автоматически вытекает степень его опасности для окружающих людей, потому что любящий Бога любит и ближнего, а ненавидящий Бога всегда готов творить своим ближним вред. То есть человек адского типа всегда беременен злом, и если фактически от него удерживается, то лишь потому, что боится неприятных последствий. Напротив, человек небесного склада представляет собой как бы сосуд с добром, хотя внешние обстоятельства не всегда позволяют делиться им с окружающими. Добрый человек может иногда совершить что-нибудь сомнительное, но это будет подобно снегу в тропиках. Злой человек может порой сделать что-нибудь доброе, но это как жаркий день в Заполярье. Тем более, что мы никогда не знаем истинных причин того или иного поступка. Роет человек другому яму, проваливается в нее сам, а этот другой, ни о чем не догадываясь, от всей души жалеет пострадавшего. Что вышло - это все видят, а чего хотели, то навек похоронено в головах исполнителей.

Труднее всего понять, что адский человек есть враг Богу, а не нам лично. Но и для Бога он, сам того не ведая, исполняет самые разные службы, как цирковой медведь, стремясь к очередной подачке, делает пируэты и смешит почтеннейшую публику. Злой человек, как и вообще любой человек на земле, свободен. Но он свободен только желать и мыслить зло, но не творить его окружающим. Если же он творит зло фактически, это зло никогда не бывает случайным (потому что в мире нет ни одной случайной вещи), а оказывается искушением, вразумлением или наказанием для человека, к которому оно приложено. Прикладывается же оно к тому, кто в душе своей имеет сходное скрытое зло и способен, по Божьему предведению, от него избавиться. Его, словно котенка, тычут носом в собственную лужу, чтобы он понял и перестал. Если же в нас такого зла нет, подлецы будут замышлять любые козни, но фактически дотянуться до нас не смогут. Таким образом, все гадости недругов, которым мы подвергаемся, есть простые внешние проявления нашего внутреннего зла, вернувшегося бумерангом.

Брань и факты

Итак, существуют два подхода к любому человеческому характеру - внешний и внутренний. Один оценивает человека по его словам и поступкам, второй - по качеству его внутреннего духа. Один оперирует с видимостями, другой - с сущностью. Один прикладывает к испытуемому мерку собственного мнения или (в лучшем случае) абстрактные принципы, считающиеся в данном обществе добром; другой пользуется абсолютной мерой Законов Божественного Порядка, где зло есть действительное зло, а добро - действительное, несомненное добро. Один обижается или радуется, хвалит или проклинает, второй только выясняет реальное положение дел. Один судит от себя или от мiра, другой судит от Божественной Истины (в той мере, в какой она ему доступна).

Поэтому в устах одного характеристика звучит как моральная оценка, т.е. похвала или брань, другой же старается бесстрастно констатировать факты. Он как бы говорит нам: вот крапива, она жжется, она же дает растительное волокно, имеет еще такие-то и такие-то свойства, потому что она - крапива. А первый кричит: вот она жжется, сволочь! вот у нее волокно, она - полезное растение! Этот человек судит, хотя сказано: не судите (ибо такой суд всегда - по собственному злу). Другой же никого не судит, но выясняет, что данный зверь объективно является кошкой, и тогда называет его кошкой, и предсказывает, что этот зверь, будучи кошкой, склонен вести себя так-то и так-то.

Всякая истина, касающаяся того или иного человека, становится маленькой тайной того, кто ее постиг. Если бы все люди вокруг умели смотреть на дело (а) внутренне и (б) не по злу, с ними, конечно, не только можно, но необходимо было бы делиться, чтобы уберечь других от той вероятной опасности, которую посчастливилось заметить тебе. Но состояние подавляющего большинства окружающих людей таково, что любые полученные ими сведения духовного порядка (а) не будут поняты, т.е. их поймут в чисто буквальном смысле, о котором человек, мыслящий духовными категориями, забывает так же, как мы, читая книгу, не думаем о буквах; и (б) эти сведения будут употреблены во зло самыми разными способами, в конечном итоге принеся вред и нам, и обсуждаемому человеку, и неизвестному количеству третьих лиц, чего заранее даже нельзя было предположить.

Получается как в сумасшедшем доме, где за обедом пользуются одними столовыми ложками, ибо ножи и вилки, хотя и создают важные удобства, но могут быть пущены не по назначению. Для большинства обывателей истина (которую при желании они могли бы понять) вовсе не интересна, а важно лишь найти предлог для того, чтобы навредить ближнему. Когда мы делаем свои маленькие открытия и делимся ими с обывателями, они сходу отбрасывают самую сущность услышанного, а из внешней скорлупы изготавливают сплетню и потом всей толпой так ее доделывают и домысливают, что она становится чем-то вроде дубинки против тех лиц, которые им не нравятся. И они дерутся этой дубиной, непрестанно ссылаясь на наши слова, чтобы таким образом переложить на нас всю ответственность за содеянное ими зло.

Поэтому вся информация духовного плана, которую мы тем или иным способом получили, должна храниться под строгим грифом "Секретно", за исключением тех немногих, самых близких людей, о которых я упоминал выше. Эта информация не должна содержать эмоционального начала, ибо как только она его получает, то превращается в обыкновенную брань. И сообщенная неподходящим людям, она также превращается в брань, а иногда в прямой донос. Чтобы она приносила нам пользу и не принесла никому вреда, мы должны уметь с ней правильно обращаться, как сапер со взрывчаткой, а если бы не умел, то сам бы на ней взорвался.

Мы должны стыдиться всякой брани и оскорблений в адрес самого мерзкого дьявола, потому что оскорблять любого человека - значит делать ему зло, а зла творить мы ни в каком случае не должны, тем более если этот дьявол сам не нападает на нас. Но мы, тем не менее, внутри себя должны знать и сознавать, что это - именно дьявол, с таким-то свойствами и такими-то исходящими от него опасностями. Это - не брань, это - объективный факт, который необходимо иметь в виду, чтобы не обмануться и не попасть впросак. Это - стратегическая информация Генштаба, которую не разглашают на всех перекрестках. Но такая секретность не есть самоцель, вроде учений тайных обществ. Просто сумасшедшим - для их же блага - не следует давать в руки ножи и вилки. Если же человек нормален, пусть пользуется ими на здоровье.