Обыватель и общество

Автор: Михаил Глебов, 1999

Обыватель и его работа

Мы никогда по-настоящему не поймем, чем жили и как работали советские служащие, если станем рассматривать организации советского времени с позиций классической западной фирмы, о которой твердят все учебники бизнеса и которые (со всеми отклонениями и усложнениями) действительно доминируют за рубежом.

Ибо западная фирма есть орудие извлечения прибыли в карман ее владельца, и этой фундаментальной цели в ней подчинено все. Владелец нанимает и увольняет работников согласно текущим потребностям бизнеса, рассматривая их как живое оборудование, и оплачивает их услуги по минимальной цене, на которую они согласны. Наемные работники отлично понимают свою наемность и сознательно продают свой труд и свое свободное время, чтобы добыть средства к существованию для себя и своих семей.

Владелец извлекает из фирмы прибыль посредством использования наемных работников. Работники извлекают из фирмы доход посредством заработной платы, выдаваемой в той или иной форме. Отношения их регулируются гражданским правом и лишены морально-нравственной окраски. Работники должны работать, владелец должен их вознаграждать. Здесь нет коллектива как неформальной человеческой общности, а есть штат фирмы - набор специалистов, выполняющих строго оговоренные функции на указанных им местах. Они работают рядом, но не вместе; каждый стоит за себя в одиночку и оказывает сослуживцам только оплаченные услуги. Если работник заметит, что в соседней фирме условия выгоднее, он со спокойной совестью уволится и перейдет туда. В равной степени владелец не задумываясь расстанется с любым работником, который перестанет быть ему полезен, хотя бы в том не было личной вины работника.

Побывав в 1977 и 1978 годах в командировках в Западной Германии, отец рассказывал о гнетущих условиях работы в немецких проектных бюро. Инженеры сидят в затылок друг другу и работают не поднимая головы. Если кто-нибудь сломал карандаш, то сам его не точит, потому что в таком случае неквалифицированная работа оплачивалась бы по инженерной ставке. Он нажимает кнопку, является мальчишка (которому платят гроши) и точит карандаш. Если вдруг захотелось кофе, он звонит, и ему приносят чашку с оговоренным количеством сахара. Инженер, зашедший в тупик, не может спросить совета у своего коллеги, потому что знание есть капитал, которым торгует каждый из них. Если инженер запроектирует толстую балку, а его сосед заметит и докажет начальнику, что можно применить потоньше, его поощрят, а перестраховщика накажут, потому что балка стоит денег. В конце каждой недели сотрудникам выдают плату в конвертах: установленный минимум и бонусы - кому больше, кому меньше, а кому и вовсе ничего, в зависимости от оценки начальника.

Инженеры все время учатся, чтобы перехватывать у соседей сложные заказы и получать большее вознаграждение. Поэтому объективно каждый из них другому - волк, конкурент, и нет связей между ними, но все связи тянутся от каждого вверх, к руководителю и далее к владельцу. Такой человек чувствует себя среди сослуживцев совершенно отдельной, автономной и отчужденной от них личностью, как мы не имеем ничего общего с другими пассажирами переполненного автобуса. Мы случайно совпали по месту и времени, и потому вынуждены терпеть друг друга, но при первой же возможности разойдемся врозь.

Кажется невероятным, чтобы эти вышколенные немцы были прямыми духовными родственниками расхлябанным, невежественным и бестолковым советским служащим. Тем не менее это так. Ибо все они - обыватели, мещане, или, как любил обзывать своих оппонентов Ленин, филистеры, - люди чисто плотские, природно-адские, без малейших духовных запросов, воспринимающие необъятный Божий мир сквозь тусклые очки собственного бытового благополучия.

Для обывателя во всей вселенной существует одно его тело да еще те предметы, которые непосредственно окружают его, по мере оказываемого ими влияния. Для того, чтобы тело благоденствовало - досыта ело, мягко спало, смотрело импортный телевизор, спаривалось с красивой самкой, каталось на престижном автомобиле, развлекалось в дорогих ресторанах, - требуются деньги, деньги и деньги. Весь вопрос упирается в то, откуда их взять.

Если обыватель может получить их даром или безопасно украсть, он пойдет к цели кратчайшим путем. Если общественный строй вынуждает его зарабатывать их честно, обывателю придется работать, но работа будет для него не самоцелью, не удовольствием, а досадной необходимостью, которой просто нельзя избежать. Больше всего он озабочен тем, как при минимальных усилиях получить максимальный доход. Если общество высоко ценит квалифицированный труд, а Господь дал ему известные способности, он станет учиться, но не ради знаний, а ради денег, престижа и социального статуса. Он возьмется за любое дело, если надеется получить конфетку, и в погоне за размерами этой конфетки может преодолевать циклопические трудности, делать научные открытия, брать неприступные крепости и покорять Северный полюс. Но все эти геройские деяния выполняются им только и единственно ради ожидаемой конфетки, и в отсутствии оной теряют для него всякий смысл и интерес.

Таким образом, интерес к окружающему миру просыпается в обывателе лишь в тех случаях, когда он замечает возможность что-нибудь урвать для себя, предварительно (по необходимости) выполнив те или иные требуемые от него действия. И как дрессировщик управляет поведением медведя, в известное время давая подкормку, так всякое государство управляет подвластным ему обществом (которое на 99% состоит из обывателей), создавая и законодательно закрепляя условия, на которых гражданин может получать тот или иной размер личного дохода.

Если бы медведь имел прямой доступ к сахару, он бы не плясал, потому что пляска нужна ему не сама по себе, а лишь как средство получения сахара. Если бы обыватель имел прямой доступ к деньгам, он бы не работал, потому что работа нужна ему не сама по себе, а лишь как средство получения денег. Он всегда хочет потреблять и никогда не станет добровольно производить.

Но такая позиция каждого отдельного обывателя вступает в конфликт с интересами всего общества в целом, которое не хочет, не может и не должно плодить паразитов. Для того, чтобы существовать, общество должно обслуживать само себя, т.е. найти способ принудить своих членов отдавать в общий котел по крайней мере не меньше, чем они берут из него взамен. Если бы граждане общества были преобразованными, небесными людьми, они бы любили каждый свое дело и выполняли его по любви к этому делу, а вознаграждение было бы естественным следствием, но не целью. А поскольку всякое земное общество состоит из непреобразованных, т.е. в той или иной мере адских людей, надеяться на их добровольность и сознательность нельзя.

Но откуда уходят эти два качества, туда взамен неизбежно является принуждение в одной из трех принципиальных форм: (А) прямое физическое принуждение в форме рабства; (В) психологическое принуждение в форме псевдорелигиозного фанатизма; (С) рациональное принуждение в форме товарно-денежных отношений. Каждое общество пользуется этими формами одновременно или поочередно, с большей или меньшей степенью эффективности.

Формы принуждения обывателя

Все указанные способы принуждения имеют тот важнейший минус, что обыватель видит в своей работе не цель, а средство достижения других, чисто личных, корыстных целей, и потому исполняет ее настолько худо, насколько ему дозволяют внешние контролеры.

Простое физическое принуждение не создает у раба вообще никакой заинтересованности в конечном результате, поскольку плоды его труда целиком уходят рабовладельцу. Работа становится для него пустой тратой сил и времени, которых он всеми силами стремится избежать. Следовательно, главный производственный интерес всякого раба - саботаж. Он думает не о том, как сделать лучше, а лишь о том, как сделать меньше, изощряя систему хитростей и обманов.

Первое место в ней по праву занимает показуха, когда раб делает не то, что действительно требуется, а что бросается в глаза проверяющим надсмотрщикам и что они прежде всего желают увидеть. Реальная цель его деятельности переходит с конечного результата на удовлетворение прихотей контролера. Между тем надсмотрщик сам является рабом своего господина, только более высокого ранга, и потому объективно имеет те же цели, что его подчиненные. В результате вся пирамида подневольного труда культивирует показуху, согласно действуя против целей исполняемой ею работы, которые являются также целями рабовладельца. Более того, эти цели, сколь бы ни были разумны и полезны сами по себе, становятся для рабов ненавистными просто вследствие их принудительности.

Как и всегда бывает в подневольных коллективах, внешняя цель работы, для которой они согнаны вместе, быстро превращается в полую скорлупу, внутри которой развивается совсем иная, не известная рабовладельцу и противная его интересам подпольная жизнь. Создается негласный рынок, где каждый выставляет на обмен то, к чему волею случая получил доступ. Надсмотрщик разменивает свою власть на воздаваемые ему рабами почести и ублажения; фаворит господина торгует правом заступничества; человек, производящий какие-либо ценности, ворует их и обменивает на другие, ему необходимые. Все это, естественно, не подчинено никаким гражданским законам или нравственным нормам, и опирается лишь на право сильного и на сложившийся обычай.

Конечно, если в результате пренебрежения рабов своими обязанностями общее дело пойдет под откос, рабовладелец примет крутые меры; однако в атмосфере произвола всегда бывает так, что наказываются не виноватые, а те, кто неугоден ближайшему начальству, и потому изворотливый раб всегда имеет возможность перевести гнев на соседа и выйти сухим из воды. В результате личные взаимоотношения членов рабской пирамиды оказываются до такой степени важнее их деловых способностей, что последние вовсе теряют значение и наконец переходят в разряд презираемых и даже наказуемых.

Наивно верить, что обыватель, попав в рабские условия, оплакивает свою утраченную свободу и пламенно рвется на волю. С ним происходит то же, что с пойманными животными, которые сперва мечутся по клетке, но быстро обживаются и потом даже не хотят ее покидать. Ибо истинная свобода обывателю и недоступна, и не нужна. Он жаждет одного телесного довольства, тогда как свобода или рабство - в сущности, категории духовные и потому его почти не затрагивают. Лишенный своей привычной лужи и оправившись от первого потрясения, он обнаруживает себя в другой аналогичной, быстро приспосабливается и пускает корни.

Беда рабства в том, что личные интересы раба оказываются противоположны общественной пользе, так что он внешним образом (формально) служит обществу, но фактически разлагает его изнутри. Этот процесс, зашедший слишком далеко, неизбежно приводит к загниванию и гибели общества, будь то Древний Рим или Советский Союз.

Психологическое принуждение обывателя возникает в тех случаях, когда какому-нибудь ловкому дьяволу, вставшему во главе государства или церкви, удается убедить своих подданных, что добросовестное исполнение ими своих обязанностей гарантирует их будущее благополучие (земное или небесное), тогда как неисполнение, напротив, ведет к страшным бедствиям. Для этого создается подходящее религиозное или социальное учение, которое люди более развитые воспринимают интеллектуально и много спорят об его истинности. Но тупые массы обывателей, для которых, в сущности, это учение только и предназначено, не могут и не хотят вникать в тонкости аргументации, а лишь принимают на веру конечный вывод, что со временем их лужа станет больше и комфортабельнее, и ради этой единственно понятной им цели слепо исполняют требования вождя. Со стороны кажется, что они одухотворены религиозной (социальной) идеей, тогда как в действительности они гонятся за призраком собственного благополучия, обманчиво отнесенного в будущее.

Однако именно в этой удаленности цели кроется самое уязвимое место общественных систем подобного типа, на чем всегда спотыкались духовные лидеры наций, будь то Савонарола, Ленин, Мао Цзы Дун и прочие. Ибо мещанское сознание предельно конкретно и мало доверяет абстрактным рассуждениям, которых нельзя увидеть и ощупать руками. Поэтому, как только стихнет первоначальный психоз, многие обнаруживают, что все их усилия не только не приблизили светлое (сытое) будущее, но даже разрушили то немногое, что у них было. Тогда рождается цепная реакция недоверия, кратчайшим путем приводящая к полному отрицанию и даже ненависти к обманщикам. Рушатся кумиры, свергаются статуи, а государственное принуждение меняет свою форму.

Рациональное принуждение обывателя заключается в том, что государство просто бросает его на произвол судьбы, поддерживая лишь самые общие функции гражданского порядка. Обыватель же хочет того и этого, но ничего не может купить без денег, и тогда отправляется их добывать. Но другие обыватели ему денег не дают до тех пор, пока он не выполнит для них какую-нибудь полезную работу. 

Тогда снова оказывается, что исполняемая работа не нужна обывателю сама по себе, а нужна только плата за нее. Плата же зависит от степени удовлетворенности заказчика, так что если ему подсунуть гниль в красивой обертке, он может не заметить этого и заплатить, как если бы работа была выполнена честно. Оставшись в дураках разок-другой, заказчик начинает придирчиво проверять у подрядчика каждую запятую, так что их отношения вырождаются в своеобразные прятки, где один непрестанно обманывает, а другой его разоблачает.

Когда они окончательно передерутся, вмешивается государство и разводит их по разным углам. Для урегулирования конфликтов, порождаемых общей бессовестностью, оно создает тысячи всевозможных законов, препятствующих наиболее хамским формам обмана; в законах неизменно отыскиваются лазейки, так что совесть и порядочность окончательно уступают место изощренной юридической казуистике. Тем не менее в условиях рынка обыватель сильнее всего склонен действовать на пользу общества, хотя эта польза вовсе не является его целью и служит как бы вторичным и иногда вовсе неожиданным следствием его деятельности.

Относительное отсутствие принуждения возникает в краткие периоды государственного безвластия, когда обыватель, не видя более сдерживающей его дубины, желает наконец избавиться от досадной необходимости добывать деньги трудом и начинает любыми способами изымать их у слабейших соседей и у издыхающего государства. Тогда невероятно размножается криминал, который, в сущности, есть не что иное, как восторжествовавшая мечта обывателя получать, не трудясь.

На практике власть криминала приводит (а) к тотальному разграблению накопленных прежде общественных богатств и (б) к беспорядочному рабскому закабалению наименее защищенных граждан, т.е. к наименее эффективному способу общественного принуждения. Государство, лишенное внутренней стабильности и раздираемое смутами, перестает производить материальные блага для поддержания самого себя, стремительно проедает все имеющиеся резервы и гибнет, безвольно падая к ногам первого же иностранного завоевателя.

Обывательский консерватизм и нигилизм

Обывателей постоянно критикуют за консерватизм и сопротивление переменам. Действительно, они нежно и преданно любят свое родное болото, каким бы оно ни было, ограничиваясь критикой отдельных его недостатков и не рискуя жертвовать им в погоне за гипотетическим журавлем. Они словно чувствуют, что журавль не про них писан и все равно достанется не им, а тем, кто сумел их так ловко провести, чтобы построить собственное счастье на их костях. Многие рабы категорически отказывались уходить от своих слишком прогрессивных хозяев, великодушно предлагавших им вольную. В 1861 году массы российских крепостных крестьян восприняли освобождение как внезапно свалившееся на них наказание ("помещики нас бросили"). Даже композитор Гайдн, несмотря на европейскую известность, так и не пожелал выйти из крепостного состояния, в котором ему было сытно и уютно, на вольные, но никем не обеспеченные хлеба. Ибо в каждом общественном положении есть свои минусы и плюсы, и там, где личная свобода угрожает пустым желудком, обыватель без колебаний отказывается от нее в пользу привычного и относительно сытого рабства.

Ибо нельзя представлять себе рабство в виде гигантского Освенцима, потому что целью Освенцима было уничтожение его обитателей, тогда как раб стоил денег и составлял богатство хозяина наряду с его золотом, недвижимостью и пр. В России состоятельность помещика вообще измерялась единственным показателем - количеством крепостных душ. Поэтому хозяин, истязающий рабов, выглядел не лучше человека, поджигающего собственный дом, и встречался так же редко, что бы там ни кричала прогрессивная пропаганда. Конечно, дурного раба пороли и даже убивали, как и сейчас дурного работника лишают премии или выгоняют вон; но если он был смирный и не слишком противоречил, то доживал в относительном материальном благополучии, на гарантированном пайке, до глубокой старости, да еще оставлял потомство.

Однако наряду с обывательским консерватизмом существует и другая, противоположная тенденция - обывательский нигилизм. Принадлежность мещанина к тому или иному лагерю всецело зависит от его фактического положения в обществе в данный момент. Если он удовлетворен своей жизнью, то придерживается консерватизма, который фиксирует существующее положение и охраняет его от покушений со стороны. Если же он чувствует себя несправедливо обделенным (а обделен обыватель всегда бывает несправедливо), то, напротив, требует пересмотра и передела, чтобы отобрать социальный статус и богатство у соседа и присвоить их себе.

В каждом обществе существуют эти две категории обывателей, и их взаимная борьба составляет стержень любой национальной истории. Когда решающий перевес получают первые, наступает застой, когда вторые - революция. Обе эти крайности имеют для общества равно гибельные следствия и, сверх того, нередко поочередно сменяют друг друга, как бильярдный шар, ударившись об один борт, неизбежно отлетает к противоположному. Если же силы относительно уравновешены, общество более или менее спокойно эволюционирует по сложной траектории, каждая точка которой отражает компромисс этих базовых сил в соответствующий момент времени. Этот непредсказуемо складывающийся дрейф воспринимается нигилистами как трудное движение по пути прогресса, а консерваторами - как последовательная сдача позиций.

Следует помнить, что оба эти лагеря состоят из обывателей, т.е. тупых, косных и совершенно бездуховных людей, которые чувствуют свои потребности, но не могут их связно сформулировать и обосновать. Между тем общественная борьба требует идей, под знаменем и под прикрытием которых противоборствующие стороны могут отстаивать свои корыстные, шкурные интересы. Тогда на сцену выходят дьяволы Среднего и Глубокого ада, прислушиваются к глухому, нечленораздельному мычанию обывательских масс и облекают это мычание в удобопонятную форму, где поверху рассыпаны цветы красноречия, справедливости и сострадания к угнетенным, а в основании лежит шкурный интерес той конкретной толпы, от имени которой взялся выступать данный дьявол.

Тогда интеллектуальные дураки и умники (что при глубоком взгляде оказывается одним и тем же) пускаются в споры, рассматривая новую теорию так и этак, из-за чего она вскоре становится общеизвестной. Обыватели краем уха прислушиваются к этой малопонятной им трескотне и едва приметят в ней что-нибудь свое, родственное, как с энтузиазмом подхватывают этот обрывок и тут же превращают его в вырванный из контекста лозунг, а всю остальную теорию, непонятную и ненужную, объявляют научным (религиозным) обоснованием этого лозунга. Поэтому когда окружающие, шокированные их поступками, начинают осуждать эти поступки и тот лозунг, под которым они делались, их - в рамках полемики - отсылают к остальной теории, из которой вроде бы вытекает его справедливость и обоснованность.

Но поскольку всякий лозунг зовет к действию, действие требует управления, а управлять сами собою обыватели не могут, они зовут создателя теории и принимают его в качестве вождя, чего тот изначально и домогался. Заняв трон, вождь объявляет своей целью удовлетворение потребностей толпы и, ссылаясь на теорию, велит ей делать то и другое, так что с течением времени его личная власть и богатство существенно возрастают, а положение обывателей зачастую даже ухудшается. Наконец некоторые из них начинают догадываться, что их одурачили и вели не туда. Их жалобное мычание улавливает другой, конкурирующий дьявол и выдвигает новую теорию, направленную на защиту обиженных. Дураки и умники с готовностью разворачивают полемику, и весь цикл повторяется снова. [...]