О достоинстве и раболепстве
Автор: Михаил Глебов, май 2008
[...] Глядя на директора с его гвардейской выправкой и повелительными манерами, я попросту не понимал возможности столь легкого перехода к раболепству, которое он - тем более! - не считал зазорным до такой степени, что мог демонстрировать перед кем попало. На свете полно льстецов и еще больше желающих принимать лесть; однако те и другие, заботясь о репутации, практикуют свои отношения без лишних глаз, как без свидетелей даются и взятки. Ибо в споре Молчалина с Чацким общественное мнение железобетонно поддерживает последнего, тогда как само имя Молчалина со школьной скамьи сделалось нарицательным.
Противоположную крайность наблюдаем у рыцарей (по крайней мере, тех, что обрисованы в старинных романах): любое оскорбление они готовы смыть кровью и, сознавая свою правоту, бросаются в одиночку против целого войска. Справедливо осуждая такие крайности, человек порядочный все же считает необходимым "выдерживать марку", и если даже вынужден терпеть оскорбления, делает это с каменным лицом, словно пойманный врагами Чингачгук.
Взять хотя бы мой конфликт с директором в первый день работы: он завопил, требуя убраться в свою комнату, и я, хотя ничего не ответил, спокойным шагом, достойно удалился к себе. Здесь было благоразумное уклонение от конфликта с сильнейшим противником (которое однозначно закончилось бы моим увольнением), но без паники, без раболепства, "с сохранением лица". Разумеется, независимое поведение могло подлить масла в огонь; однако, с другой стороны, не менее опасно явить себя тряпкой, о которую позволительно вытирать ноги. Здесь, как и во всякой критической ситуации, заложен элемент риска, не сводимый к нулю при любом развитии событий. И коли дело обстоит именно так, порядочный человек стремится минимизировать риски наименее постыдным путем.
Сверх того, порядочный человек, вовсе не задумываясь о Боге, иррационально убежден в неуязвимости добра и правды, и когда он чувствует себя правым, то отваживается на весьма рискованные демарши. Он не в состоянии объяснить этого связно и может ссылаться на общественное мнение, на законы, на известную порядочность противника, и т.п. Он верит, что белое нельзя назвать черным, и если это белое налицо, никто не посмеет выступить против. Сегодня мне ясно, что такая уверенность присуща любому человеку, душа которого хотя бы несколько открыта к принятию небесного света. И поскольку в духовном мире благо и истина непобедимы, это небесное наитие, входя в наш рассудок, заставляет иррационально мыслить так же. Если же наши демарши зачастую удаются (или хотя бы остаются безнаказанными), это следует приписать единственно Божьей защите, которая оберегает правых сердцем, и тогда всем кажется, что они победили.
Однако в животном мире наблюдается совсем иная картина. Слабый самец, столкнувшись с более сильным, обязан немедленно удрать либо исполнить церемониал полной покорности. Он не сможет "уйти с достоинством", как ушел я: сильный враг накинется на него в точности так же, как если бы они изначально затеяли драться. То есть природа не терпит половинчатых решений: или деспотически господствуй, или безропотно подчиняйся. Проблемы благородства и достоинства личности здесь просто не существует.
Точно таким же образом обстоят дела и в аду. Каждый дьявол по любви к себе желает над всеми абсолютно господствовать, а его подданные должны абсолютно подчиняться. Он должен быть для них богом, они для него - презренными червями. Причем одной внешней лояльности недостаточно: червь обязан и в сердце своем благоговеть перед господином. Вот почему слабый адский дух не может, избегая конфликта с более сильным, уйти достойно, как, опять-таки, ушел я: даже малейшая крупица непокорности делает его врагом, достойным уничтожения. В результате каждый дьявол, столкнувшись с другим подобным, выясняет соотношение сил, после чего более могучий становится абсолютным господином, а слабый - абсолютным рабом. Но так как дьяволов в обществе много, возникает сложная иерархическая система, в рамках которой один и тот же дьявол куражится над более слабым товарищем и пресмыкается перед более сильным. И раз такова природа ада, эти отношения считаются естественными и потому не могут быть для них стыдными.
И насколько душа злого человека раскрыта влияниям ада, настолько же это убеждение иррационально запечатлевается в сознании; и тогда он открыто начинает вести себя подобным образом, не замечая чужих осуждающих взглядов. Следовательно, чем ярче выражен в человеке такой стиль поведения, тем глубже он сердцем своим пребывает в аду; это - довольно верный признак. С другой стороны, ясно, что злой человек сам по себе не станет щадить чужого достоинства, и если все же позволяет хорошему человеку достойно уйти, причиной тому не его собственная "порядочность", а единственно - защита Господа.
Кроме того, столкновение представителей двух антагонистических духовных систем приводит обоих в состояние недоумения, так как образ действий партнера идет совершенно вразрез с собственными убеждениями каждого. Я, например, поражался низкому раболепству директора в длинном ряде ситуаций, а тот, в свою очередь, растерялся от моей "безрассудной" твердости. Вышло, как если бы заяц, повстречав лису, не бросился прочь со всех ног, а пожал плечами и вразвалочку удалился, прихватив свою морковку. И озадаченная лиса, усевшись на хвост, вероятно, подумает, что у этого зайца есть сильные заступники, с которыми лучше не связываться. И отсюда берут начало бесчисленные измышления и фантазии, которые на протяжении всей жизни окутывали меня плотным облаком. Злые люди категорически не понимали моего поведения, и пугались, и начинали судить вкривь и вкось, насколько хватало ума. Я же, со своей стороны, симметрично не понимал их, и при всем желании не мог так подстроиться, чтобы играть с ними заодно.
|