Начало Стихи зимы 1978 года

Автор: Михаил Глебов, 1978 (комментарии 2003)

Этот год оказался поистине стихотворным рекордсменом: несмотря на все ужасы окончания средней школы и поступления в институт (а может быть, именно вследствие желания отвлечься от них), я сочинял из месяца в месяц с неослабевающей интенсивностью, отважно жертвуя подготовкой к экзаменам и навлекая праведный родительский гнев. Правда, раза два, поддавшись на уговоры и проникнувшись ответственностью момента, я решался забросить свое творчество, но не мог.

Стихи 1978 года в массе своей отличаются от стихов 1977-го примерно тем же, чем тополь - от дуба. Почти все немногочисленные и медленно сочинявшиеся стихи 1977-го прямо вытекали из моего душевного состояния и потому остались как бы его застывшими слепками. В тот год я сильно изменился, и каждый дифференциал душевного поворота отражался в этом своеобразном стихотворном дневнике. Оттого стихи, независимо от степени совершенства формы, выходили у меня искренними, - качество, без которого немыслима никакая поэзия.

Но год, пришедший ему на смену, обрушился на меня сомкнутым строем внешних неприятностей, которые не только не стимулировали духовный рост, но, напротив, побуждали меня свертываться в клубок и, скрепя сердце, пассивно пережидать ненастье, находя утешение и развлечение в виртуальном мире фантазий. Отсюда рождалось много пустых, мертвых, душевно не выстраданных стихов, либо таких, где действительное копеечное чувство гротескно изображалось с шекспировским трагизмом. В 1977-м я писал от своего лица; в 1978-м я норовил писать от лица того человека, каким мне хотелось бы себя видеть. Кроме того, само обилие бескровно рождавшихся стихов снизило цену каждого из них в отдельности, так что я уже не подходил к ним с прежней педантичной добросовестностью и отвешивал не поштучно, но килограммами. Общий технический уровень стихосложения, конечно, вырос, но содержательная сторона серьезно пострадала.

В целом это был период душевного отката вспять, психологической реакции на прошедшие неудачи и грядущие трудности, а когда отступает вся армия, следом неизбежно откатывается и литературная часть. Тем не менее, именно с 1978 года я получил право в некотором роде называться поэтом, каковое звание предполагает известное количество и особенно качество производимых стихов. Предыдущие два года ушли, так сказать, на раскрутку ниспосланного мне поэтического дара, каким бы его ни считать; теперь он впервые заработал на полную мощность.

78-1 / Зимние каникулы

Чтой-то стало холодать,
В небе солнца не видать,
Дедов градусник с балкона
Ртутью кажет минус пять.

Жизнь тосклива в январе.
Неуютно на дворе.
Я в своей глухой квартире
Чуть от скуки не помре.

Как товары на молу -
Грудой книги на полу;
Свитер, брюки, одеяло;
Пыль давнишняя в углу.

Вся в игрушечном панно,
Елка сникнула давно,
Сыплет желтые иголки,
Как в замедленном кино.

Окна тряпкою протру -
Липы стонут на ветру,
На деревьях серебрится
Сизый иней поутру.

Только стукнет палкой гном -
Звезды меркнут за окном,
Над рекой светлеет небо
Синим вымерзшим сукном.

Весь в ушедшего отца,
День родился без лица:
Грязным, тяжким серым тучам
За окошком нет конца.

Дописав до этого места (и, видимо, услышав в "Новостях" прогноз погоды), я круто свернул стихотворение на другие рельсы:

Атлантический циклон
Шел Сибири на поклон,
Дотянул - и расплескался,
Оросив Уральский склон.

Разлетелись облака
До любого уголка,
Разметались над равниной
Пеленою молока.

Наступающий рассвет
В облаках закрыл просвет:
Сквозь невымытые стекла
Льется тусклый полусвет.

Север шлет на юг полки,
Смотрит вдаль из-под руки:
Стаей движутся циклоны,
Облаков грузовики.

Затянула небеса
Снеговая полоса:
Сыплет снег без перерыва
На равнины и леса.

Юг навстречу шлет войска -
Тучи пыли и песка;
По словам Гидрометцентра,
Битва страшная близка.

Стало все кругом бело,
Ввысь сугробы намело,
Лед расползся по дорогам,
Как прозрачное стекло.

Холод скользкою рукой
Вновь отнял у нас покой:
В щели ветер индевелый
Свищет бурною рекой.

Тихий плеск издалека:
Что-то каплет с потолка.
У соседей батарея
Протекла наверняка…

Около 10 января 1978

Здесь муза меня окончательно оставила, и я занялся другими делами.

78-3

Позвонить или не стоит?
Я в раздумье нос чешу.
Дело, кажется, простое
Полчаса не разрешу.

Волноваться, мыслить нервно,
Для звонка искать предлог…
Было б мне сейчас, наверно,
Легче влезть на потолок.

28 января 1978

Поэма о Псковщине

Мне уже как-то пришлось заметить, что древние и дикие народы всегда тяготеют к обширным эпическим произведениям типа "Илиады", и на поэтов эта закономерность распространяется тоже. Ибо на первых порах каждый из них норовит сочинить как минимум поэму страниц на сто пятьдесят, и лишь мало-помалу нисходит к лирическим жемчужинам протяженностью в две-три строфы. Мое стихотворство началось именно с "дачных поэм", и хотя впоследствии рядовые стихи делались все короче, искушение крупными формами неотступно преследовало меня на протяжении двух полных лет. И вот теперь, в феврале, обрадовавшись возвращению музы, я решился на новую авантюру: дать полное стихотворное описание прошлогодней поездки в Пушкинские Горы. Аналогичное желание в 1976 году преследовало меня и насчет путешествия в Киев, но тогда дело как-то застопорилось, а теперь киевская тема уже выглядела слишком неактуальной. В сущности, никакой поэмы про Псков у меня тоже не вышло, а только цикл более или менее удачных стихов на общую тему, которые и приведены ниже.

78-4

Поскольку всякое масштабное описание следует начинать с самого начала ("от яйца", как говорили древние), первая часть "поэмы" была посвящена Псковскому краю, на территории которого находились Пушкинские места. Несмотря на излишнюю слащавость или, если угодно, "солнечность", стихотворение выдает новый уровень мастерства, которое вряд ли можно встретить у меня прежде.

Светлеет небо в ранний час,
Алеется восток.
Блестит озер волшебный глаз -
Сверкающий листок.

Над лесом - солнца ярый клин,
Полоски-облака.
Сверкают стеклами витрин
Домишки городка.

За дверью воздух чист и свеж,
Как горная вода.
Звенят сигналами депеш
Тугие провода.

От тепловоза быстрый блик -
Горящий уголек;
Над веткой дряхлый мост-старик
Согнулся и прилег.

Зажегся красным светофор,
Глядит составу вслед.
За поворотом хвойный бор
Раскинул сочный плед.

Еще роса в тени ветвей,
Не высохла трава;
Куда-то тянет муравей
Соломинки-дрова.

Под елкой вырос толстый гриб,
Глядит из-под листа.
Опушка в пятнах древних глыб
Безлюдна и пуста.

Вокруг прохлада, летний рай,
Горящих рос кристалл.
В зеленом блеске Псковский край
Навстречу солнцу встал.

3 февраля 1978

Домишки городка - ясно, что имеется в виду Пустошка, где мы провели две ночи в гостинице. Чуть ниже я упомянул и длинный путепровод над одноколейкой Москва-Рига.

78-5

Затем я не удержался от критики "пустошанской" гостиницы, в которой мы жили. Следует, однако, признать, что для людей, имевших возможность поездить в те годы по Советскому Союзу, такой уровень сервиса в захолустном райцентре мог бы показаться изысканным.

Ночь в Пустошке пролетела -
Первый из немногих дней.
Спали плохо? - что за дело!
Будет спать еще скверней.

Посветлело еле-еле.
Дай-то Бог, пора вставать? -
Пустошанского отеля
Не забудется кровать.

Словно ложе у Прокруста,
Широка и коротка.
Дунешь - хрустнет, плюнешь - хрустнет,
Хорошо, цела пока.

А подушка - заглядеться,
Только, чур, лежи, не хнычь:
Толщиною с полотенце,
Сложишь - станет как кирпич.

Просыпаюсь. Свет в окошко.
Мысли вольны и легки.
На столе в огромной плошке
Полевые васильки.

Ручка двери золотится,
Луч ползет по косяку.
На обоях рыбы, птицы
Убегают к потолку.

Семь часов. Подъем - и с Богом!
Прочь подушку от лица!
Снова дальняя дорога
По дорогам без конца.

Дверь на ключ. Поесть бы булки.
В коридоре ни души.
По-ночному звуки гулки,
Хоть замри и не дыши.

Мамин номер - вид на крышу
С дымоходною трубой.
У окна набиты в нишу
Сумки тесною гурьбой.

На обиженные стоны
Здесь дают короткий сказ:
Получили полбатона -
Ну и хватит, братцы, с вас.

Прочей пищи нет в помине:
Чтобы краше был уют,
В продуктовом магазине
Только уксус продают.

3 февраля 1978

78-6

А вот следующую часть "поэмы", где описывалось шоссе, ведущее из Пустошки в сторону Пскова, я всегда считал маленьким шедевром:

Деревня, лес, овраг, пустырь,
Завод с одной трубой;
За лесом виден монастырь
И купол голубой.

Шоссе бежит к реке с холма,
По насыпи - к мосту.
Деревни серые дома
Остались за версту.

Песок и сосны. Глушь и тень.
Пушистый мох везде.
В лощине ивовый плетень
Приник к живой воде.

Река в излучине болот,
Сырые берега.
Стоит у плеса черный плот,
Блестит волны дуга.

Искрится стеклами озер
Равнина у села,
Как будто ливень-фантазер
Рассыпал зеркала.

За лесом - поле. Рожь и рожь,
Куда ни погляди.
Ракит болотистая дрожь
Мелькает впереди.

И снова лес, песчаный рай.
Повсюду мох проник.
Горит дороги хвойный край
От спелых земляник.

Ручей под насыпью в трубе,
Наверх - крутой подъем,
И солнце бьет в глаза тебе
Оранжевым огнем.

4 февраля 1978

78-7

Вот уже доехали до милицейской будки и сворачиваем на Пушкинские Горы. Теперь следовало бы перейти на "онегинскую строфу", простите за первый блин…

"Икарус" мчит дорогой длинной,
Мелькают рощицы порой,
И вот за выцветшей равниной
Встает домишек тесный строй.
Налево - Пушкинские Горы.
К реке овраги, словно норы,
Ручьи по ниточкам собрав,
Сбегают в зелени дубрав.
Направо - склон, песок сыпучий,
Холмы унылы и пусты:
Березок гнутые хвосты
Да лес кустарника колючий.
Автобус дергает, трясет
И к новым видам нас несет.

Шоссе петляет по обрыву.
Стоит июльская жара.
На склоне пыль. Ревут с надрывом,
Песок сгребая, трактора.
Горячий ветер зыбкой тучей
Несет к дороге сор летучий,
Струится вниз - и вот стекло
Песчаной мглой заволокло.
Земля от пыли стала бурой.
Сквозь мусор чахлая трава
Пробила листики едва,
Глядит везде щетинкой хмурой,
Да старый тополь-часовой
Торчит на склоне, чуть живой.

4 февраля 1978

Во второй строфе речь идет о банальных работах по расширению шоссе возле Святогорского монастыря, которые отчего-то удостоились моего внимания. Однако дальше я продолжать "псковскую поэму" не стал, ибо эти две относительно терпимых "онегинских строфы" настолько возвысили меня в собственных глазах, что я тут же решил сочинить ими новое масштабное произведение, где всем желающим доходчиво объяснялось, как следует жить на белом свете.

78-8 / Философские поучения

Нижеследующая работа (ее как-то неловко называть "стихотворением" или "поэмой"), состоящая из двенадцати "онегинских строф", писалась с перерывами около недели и, разумеется, осталась неоконченной, хотя в философских рассуждениях такого типа, по правде говоря, трудно определить конец. Это - великолепное свидетельство моего умственного состояния на старте 1978 года, где одновременно переплетаются и понимание господствующих в человеческом обществе мерзостей, и рекомендации самому стать таким, и сетования об утрате детских иллюзий порядочности, и горькая насмешка над теми, кто упорствует в подобных иллюзиях и не хочет становиться мерзавцем. Эти стихи звучали словно реквием моим прежним чистым убеждениям, ибо я тогда не мог предвидеть, что веяния цинизма прошумят над моей головой, не оставив последствий, а те самые наивные убеждения, которые я уже был готов похоронить, напротив, лишь окрепнут в испытаниях, чтобы через двенадцать лет на их базе стартовал процесс духовного преобразования.

Не слушай детских уверений
Об абсолютности идей:
На свете много измерений
Живут и служат для людей.
Мы то и дело их встречаем,
Хотя порой не замечаем,
Сводя явление в одно
Рябое пестрое пятно,
Поскольку трудно разобраться
В огромном скопище причин
Надежды, счастья и кручин,
Вражды, любви, чиновных акций
И прочих - миллионов шесть;
Да их нельзя и перечесть.

Но пестрота - не всем граница.
Пятно способно дать ответ
И по оттенкам распылиться,
Как в призме - чистый белый свет.
Любая цепь событий разных -
Простых, логичных, несуразных, -
В мозгу на звенья разделясь,
Покажет их взаимосвязь.
Все в жизни логике покорно.
И если мы увидим вдруг
Явлений странных глупый круг,
То знаем: мненье это спорно.
Ищи во всем причин скелет,
А абсолютной дури нет.

Скелет причин (не мы, не счастье!)
Явлений цепи создает,
А между тем по большей части
Незрим для тех, кто их кует,
Считая: он - всему начало,
Захочет - цепь начнет сначала,
И - знать не знаю ничего!
Да только выйдет у него?
За дело надо с толком браться.
Стройна, крепка событий нить,
По нашей воле ей не сгнить,
Не улететь, не оборваться;
А завяжи ловчее всех -
И будут счастье и успех.

Все, что случается на свете -
Отнюдь не воля одного;
Не в нем одном причины сети,
Хоть и зависят от него.
Мы все общаемся друг с другом,
И в этом скопище упругом,
Смотря по воле и уму,
Стремится каждый к своему.
Людская масса честь по чести
Бурлит, как в чайнике вода:
Один - туда, другой - сюда,
А в целом вся стоит на месте:
Ведь суммы сил, шумя на дне,
Уравновешены вполне.

Внутри клокочущего круга
Давно исчезла тишина.
Теснят сограждане друг друга,
И масса злом накалена.
Задуть ее не в нашей власти.
Кипят вокруг надежды, страсти;
Борьба за славу, чин, успех
Толкает властно в драку всех.
Под небом стало слишком тесно;
На солнцепеке и окрест
Осталось очень мало мест,
Занять их выгодно и лестно, -
И каждый, кто покуда цел,
Берет другого на прицел.

В житейском море все непросто.
Ребенку - куча новостей.
Здесь нет единственного ГОСТа
Для всех поступков и страстей.
Здесь нет понятий вечных, целых,
Черней чем ночь, иль слишком белых;
Смешались вместе честь и грязь,
В едином вихре растворясь.
Любая вещь - двойной природы,
Иначе и считать нельзя:
Бывают подлыми друзья,
Бывают добрыми уроды,
И все двоится испокон -
Таков неписаный закон.

Но сколько душ прекрасных, честных,
Любя "святую простоту",
Зачахло в муках полновесных,
Навек разбив свою мечту!
Тот, кто наивен, словно дети,
Кто правды ждет в любом ответе,
Кто верит в клевету и лесть,
В огонь за друга может лезть,
Кто благороден и незлобен;
Кто, разъярясь от пустяка,
Простит опасного врага -
Тот жить на свете не способен
И, тщетно в стену лбом стуча,
Сгорит, как яркая свеча.

Такие люди, встретясь с вами,
Помогут вам в ущерб себе,
Утешат делом и словами,
Поддержат в яростной борьбе,
Считая: если грянет горе -
И им помогут люди вскоре,
Спасут от злобного огня,
В душе признательность храня.
Наивность мало уважают,
Хотя использовать не прочь:
Коль друг стремится вам помочь,
Его зазря не обижают,
Но чуть к нему придет беда -
"Друзей" не видно и следа.

А он понять никак не может
Причин предательства друзей,
Его тоска и горечь гложет,
Как гложет время Колизей.
Он был за дружбу, солидарность -
И вдруг такая благодарность!
Чего ж ты ждал, в мечтах юля?
Не любит глупостей земля.
Кто трезво мыслить не умеет,
Кто кружит в розовом дыму -
Вполне понятно, почему
От всякой пакости немеет,
Но бросить в кучу отрубей
Мечту не может, хоть убей.

И сам я был таким же точно
Идеалистом до ушей,
Пока реальность с треком сочным
Не прогнала мечту взашей.
Распались призрачные своды,
Уютных сказок хороводы.
На сердце горько и легко,
И сразу видно далеко,
Как будто лопнул душный полог.
На месте розоватых снов
Блестят оттенки всех тонов
И виден путь, тяжел и долог.
Известно людям: жизнь пройти -
Не то, что поле перейти.

Полутона и светотени
Стеной невидимой тюрьмы
Нависли, словно пресс, над теми,
Кто в жизни честны и прямы.
Помочь мы им не сможем делом,
Пометив краской или мелом:
"От неприятностей - беречь!"
Никто не станет их стеречь,
Но жить без них - темно и тяжко;
К тому ж - берусь предупредить -
Вам будет некому вредить
(Друзей любимая замашка),
И станет скучно, как в лесу
Впотьмах в двенадцатом часу.

Немного ангелов бесспорных,
Их роль весьма невелика.
Страшней орда дельцов упорных,
Чья сила - сила кулака.
Уставы чести и морали
Тайком обходят по спирали,
А где возможно - как в былом,
Идут с дубиной напролом.
Друг другу - зверь, но в целом - братья.
Мерцают тысячей огней.
Кто в маске - много раз умней,
Но их узнаете по платью,
Поскольку их нутро и суть
Мелькнут в поступках где-нибудь.

8-17 февраля 1978

По правде говоря, эта мини-поэма кажется мне во всех отношениях выдающейся - особенно если вспомнить, что ее написал мальчик, еще не достигший семнадцати лет.

Кроме "поэм" о Псковщине и о том, как человеку нужно жить на белом свете, я писал и "простые" стихи, причем без ярко выраженных всплесков активности, а буднично, вечер за вечером. Хотя в нижеследующую подборку вошли не все, ибо самые неудачные раз от разу ликвидировались при переписывании тетрадей и вряд ли уже могут быть восстановлены. Общая тональность стихов зимне-весеннего периода становится несколько отвлеченной от моей реальной жизни, холодной и умозрительной, так что я затрудняюсь всерьез комментировать каждый из них.

78-9

В этом стихотворении сквозь усвоенный мною циничный наигрыш открыто прорвалось возмущение тем самым, что я сознательно собирался взять за образец.

На душе погано,
Ничего не жаль.
Серый глаз наганом -
Усмехнись, ужаль.

Веянье надежды
Словно дым прошло;
До меня, невежды,
Это не дошло.

Верил в силу взгляда…
Но пришел другой.
Деву-ненагляду
Хвать за грудь рукой!

Вот где счастье жизни…
"Подходи ко мне!
Вам - по дешевизне -
Каждому вполне!"

Что вселяло трепет
Тайному огню,
Каждый вольно треплет
Двадцать раз на дню.

Никому не стыдно,
Даже слышен смех.
Только мне обидно
За себя и всех.

9 февраля 1978

78-10

Каплет сверху, льется снизу,
Моросит весь день с утра.
Дождь зиме бросает вызов -
Вновь пришла его пора.

Ночь - короче, день длиннее.
По утрам мороз трескуч.
Солнце все еще не греет
Из-за низких хмурых туч.

Ночью ветер землю выжег,
Утром виснет дымный смог.
Побуревший снег, как жижа,
Так и брызжет из-под ног.

Ходим через пень-колоду.
Грязью улицы полны.
Заглядишься - шлеп! и в воду.
Вытирай потом штаны.

А порой бывает хуже:
Мчит троллейбус, как пегас,
И водой ближайшей лужи
Задарма умоет вас.

Говорят, февраль - метели,
Только слухам отпуск дан:
Все метели улетели,
Завершив досрочно план.

На этом месте, выглянув в окно, я изменил течение стиха, так что в некоторых тетрадях обе его части были представлены как разные стихотворения.

Синий сумрак дунул в окна,
Вполз, расплылся по стене.
Звуки дня неслышно блекнут
В предвечерней тишине.

Плеск воды неясно слышен:
Тает снежный капюшон.
Дождь стучит по мокрым крышам,
Шумом ветра приглушен.

В синих сумерках туманно,
Все не так, как было днем.
Фонари мерцают странно
Лихорадочным огнем.

Поздний час. Потемки глухи.
Ночь в сиреневом дыму.
Тучи виснут, словно духи,
Плачут, плачут - но к чему?

13 февраля 1978

Вторая половина стиха содержит удачную многоплановую аллитерацию (звукопись), посредством которой зримо представлены мокрые февральские сумерки. Вообще прием звукописи был мне очень близок.

78-11

По завершении двух лет стихотворства я уже не испытывал серьезных проблем с традиционными формами типа ямба и хорея, и по мере того, как содержательная сторона моих стихов отходила на второй план, вперед естественным образом выдвигались поиски формы, как это характерно для любого упадочного искусства. Сроду не держа в руках поэтических учебников, я "методом тыка" нащупывал новый тип строфы и опробовал его как самоцель, не ради смысловой выразительности, а просто так. С другой стороны, прислушиваясь к воркованию "культурных" одноклассниц, которых я одновременно и презирал, и считал "знатоками литературы", - я пришел к выводу, что "нормальные" стихи нынче не в моде, а для того, чтобы блеснуть перед знающими людьми, требуются различные выверты формы. И хотя я никому не читал своей писанины, кроме деда, но в перспективе, разумеется, не собирался молчать, дожидаясь лишь более благоприятной обстановки, и потому уже загодя хотел приноровиться к "потребительскому заказу".

Результатом стала целая серия формальных поисков, более или менее удачных; один из таких примеров представлен ниже. Здесь снова звучит тема беззащитности и бессмысленности добра, но уже без горечи, характерной для стихотворения 78-9, а просто констатируется факт.

Встало Злое,
Мчится мимо,
Словно дым, неуловимо.
Нет покоя
В бездне мира -
Шум прибоя, звон эфира.

Зло огромно,
Зло могуче,
Зло, как целый свет, живуче;
Только скромно
Встанут люди.
Люди скажут: так не будет!

Чья победа -
То и станет.
Зло сражаться не устанет.
Шумом бреда,
Битва громом
По земле пройдет погромом.

Волей рока
На столетье
Не затихнет лихолетье.
Мало проку
В дне текущем -
Бой идет за день грядущий.

Можно ль верить:
Вспыхнет Вега,
Меньше станет льда и снега,
Будут мерить
Лаской счастье,
Будет радость и участье?

Этой сказки
Нет в помине.
Вязнет крик в вонючей глине.
Ведь и в маске
Зло могуче.
Кто ж его вредить отучит?

Битва людям
Не под силу.
Сходят воины в могилу.
Слишком труден
Путь к надежде.
Зло живет, как жило прежде.

14 февраля 1978

78-11

Как практический вывод из вышесказанного, появился следующий стих. Раз все кругом заведомо плохо, нужно не ныть об этом понапрасну, а учиться эффективно действовать в реальной обстановке. Тем не менее, здесь чувствуется нотка упрашивания: будь так добр, скушай эту мерзость!

Нужно ль ныть о скучной доле,
Что душе настала ночь?
Действуй дома, действуй в школе;
Криком горю не помочь.

Вон бежит дурак с дубиной.
У него, у дурака,
Ум короткий, мозг куриный -
Потому и жизнь легка.

Кто над жизнью мыслит горько,
Не найдет добра во мгле.
Крепко спит "златая зорька
Новой жизни на земле".

15 февраля 1978

78-12

Вот еще один поиск формы, а содержание прежнее: как приспособиться к жизни среди окружающей мерзости?

Встаньте дружно,
Если нужно,
Разбегитесь,
Словно витязь,
И одним порывом сходу
Головой нырните в воду.

Берегитесь:
Не топитесь.
Людям ясно:
Жизнь - прекрасна;
Жизнь чудесна - кроме грязи;
Что ни день - то в новой фазе.

Наша эра -
Ум и вера.
Хоть и сложно -
Верить можно.
Поостыли, отдохнули -
И наверх, быстрее пули.

Слава Богу,
Понемногу
Стали души
К бедам глуше.
Так живите год от году.
А наскучит - снова в воду!

16 февраля 1978

78-13

Дальше встречаем уже не новую форму строфы, а сплошную экстравагантность (правда, шуточную):

Много рифм -
Сто на грош,
Логарифм
Не возьмешь.

(Нет) прыща,
(Нет) свища,
(По-мушиному) пища,
Буква "Ща",
(Пол) воща,
(Допотопная) праща.
(Дать) леща,
(Взять) леща,
(Как бы не было) "дожжя".
(В крик) визжа,
Дребезжа,
(Только лишь одна) дрожжа.

Много их,
Словно льда;
Вот и стих -
Ерунда.

17 февраля 1978

78-14

И опять возвращаюсь к вопросу о досадной необходимости стать злым. Уже ведь и школа кончается, с нею уходит наивное детство, - и как же я, взрослый, проживу с такою розовой ерундой в голове? - Думаю, что этот удачный стих наиболее адекватно передает мое тогдашнее душевное состояние, вообще характерное для человека, который, повинуясь холодному рассудку, буквально через силу принуждает себя делать то, чему яростно противится его сердце.

Век от веку, год от году
Дни ступают тяжело.
Месит призрачную воду
Неспокойное весло.

Нет конца и нет начала
Странной матовой реке.
Сваи твердые причала
Растворились вдалеке.

Надо плыть и помнить свято,
Что простор прекрасным полн,
Что не вся надежда смята
Шумом злых холодных волн.

А неверье грянет в душу,
Ум пойдет вослед чутью -
Смерть! Не выплывешь на сушу.
Захлестнет волна ладью.

Тот, кто верит, волны мерит
Силой тяжкого труда.
Безуспешно ищут берег
Островочки-города.

Лодки плавают, как вата,
Свет стремясь во мгле найти,
А река течет куда-то
К безднам Млечного пути.

23 февраля 1978

78-15

Данный стих - уникальное свидетельство моих юношеских "превращений в нового человека", которые осуществлялись при ритуальных переходах Окружного (Андреевского) железнодоржного моста.

За Окружным мостом в тумане
Фонарь мерцает тяжело.
По склонам гор в сухом бурьяне
Сугробы снега намело.

Змеится тропка вдоль обрыва,
Змеятся рельсы по земле.
Иду вперед. И снова живы
Мечты о детстве и тепле.

Лощина тянется отлого
К подножью сонного холма.
Звенит железная дорога,
Скрипит морозная зима.

И, словно призраки немые,
Встают дела минувших лет,
Блестят секунду, как живые,
И вдаль плывут друг другу вслед.

На сердце грустно и приятно,
Хоть много дней прошло с тех пор.
А позади в тумане внятно
Зажегся красный светофор.

28 февраля 1978

В примечаниях конца 1990-х годов к этому стиху значилось следующее:

…Но одними жалобами и вздохами делу не поможешь. Требуются меры более радикальные, - например, собраться с духом и наконец-то стать новым человеком. Едва им станешь, сразу вся жизнь наладится. Алгоритм превращения в нового человека таков. Сперва долго читаешь свои старые дневники и навеки прощаешься с темным прошлым. Затем в ненастные сумерки идешь длинным маршрутом по тем улицам и дорожкам, где гулял, бывало, в детстве, и опять вспоминаешь. Наконец, сжав кулаки и сделав каменное лицо, всходишь по лестнице на старый железнодорожный мост, повторяя про себя наиболее решительные из ранее написанных стихов. Река является рубежом; надо идти, глядя строго перед собой, не оборачиваясь и по возможности не реагируя на проносящийся рядом поезд. На той стороне уже начинается новая жизнь, но пока не войдешь в метро, оборачиваться, ясное дело, нельзя.