Стихи осени 1982 года
Автор: Михаил Глебов, 1982 (комментарии 2004)
Первая половина 1982 года, а точнее, промежуток времени до конца сентября в смысле стихосложения оказался практически мертвым: сердце мое покоилось в спячке, а вместе с ним дремала и муза.
Первый симптом душевного пробуждения вспыхнул на исходе февраля, когда мы с приятелем отправились на экскурсию в Троице-Сергиеву лавру (см. здесь). Там в числе прочих студентов оказалась очень милая девушка грузинской наружности, я забыл ее имя и про себя называл "Сулико". Мы понравились друг другу и готовы были всерьез подружиться, но какая-то необъяснимая сила развела нас в разные стороны из автобуса, и больше мы не встречались, хотя учились в одном и том же институте. Слегка выбитый из колеи, я усмотрел в этом эпизоде некое предзнаменование будущих поворотов своей судьбы. Тогда и родились три восьмистишия, которые впоследствии казались мне "вещими".
82-1
На переломе ощущений,
На перепутье двух дорог
Восстал из праха новый гений,
А старый гений изнемог.
Что он предрек когда-то в мае,
Сложилось наконец к добру.
Я верю, жду и принимаю
И новый азимут беру.
25 февраля 1982
Что он предрек когда-то в мае - имеется в виду философский трактат "Итог прошлого". Он был написан на исходе апреля 1977 года и, в частности, предрекал скорое наступление счастливой жизни.
82-2
Уже стучит на телеграфе
Иная жизнь, иная стать.
Пора сонеты эпитафий
И оды вольности слагать.
Из роя дат восстала Дата.
Судьба споткнулась перед ней,
И от нее течет куда-то
Поток неясных новых дней.
25 февраля 1982
82-3
Ты промелькнешь один лишь раз,
Но облик долго сохранится,
И облик твой в полночный час
С июньским утром станет сниться.
А за окном кружат снега,
И о тепле такая жалость,
И, может быть, лишь два шага
К своей судьбе идти осталось.
25 февраля 1982
По поводу двух первых строк меня до сих пор не оставляет подозрение, что они откуда-то заимствованы. В моей старой тетради они даже были заключены в кавычки.
Несмотря на эмоциональность и "вещий" характер данных восьмистиший, они еще оставались в рамках традиции 1981 года, т.е. по факту могут рассматриваться не вестниками грядущего, а последними отблесками вчерашнего дня. Именно поэтому они не имели продолжения, которое последовало лишь спустя полгода, в разгар Большой Кавказской поездки. С августа 1982 года начинается уже действительно новый этап - начинается потому, что в это время изменилась сама моя жизнь, ее интересы и приоритеты. Эта была пора первой настоящей любви - любви неудачной, которая на первых порах настолько меня потрясла, что вся предыдущая жизнь словно оборвалась и отошла в историю. Однако начало было положено не лирикой, а дорожными впечатлениями.
82-4 / Пролог Большой Кавказской поездки
8 августа мы с товарищем находились на азербайджанской турбазе "Ялама". Стояло ненастье, из окна сквозь пелену дождя пестрели белые гребни штормового Каспия. Я разболелся и лежал на кровати; товарищ куда-то ушел бродить. И тогда я взял маленькую записную книжечку, и как-то неумело и коряво (сказывалось почти годичное отсутствие вдохновения), вывел нижеследующий стих, который стал первой ласточкой нового этапа. Вечером пришел товарищ, выслушал и сначала подумал, что это - Твардовский (накануне я купил его небольшую книжечку).
Я не искал добра, ни зла
В сумятице вокзала:
Сама судьба меня несла,
Сама себя писала.
В туманной слякоти дорог
Обив свой свежий посох,
Я находил в беседах прок,
В ответах и вопросах.
Я не придумывал вранья,
Смотрел не уставая,
Чтоб из-за детского былья
Вставала жизнь живая.
Чужих событий череда
Открылась мне для взгляда:
Чужая боль, тоска, беда,
Обида и досада.
И все окинул этот взгляд
С натяжкою большою:
О чем поют, о чем молчат,
Что держат за душою.
Давно ли я судьбу просил
Сквозь сетку мертвечины
Открыть природу тайных сил,
Законы и причины?
8 августа 1982, Ялама
82-5
В тот же день было написано другое стихотворение, посвященное жизни на турбазе в Яламе:
На стене натянуты веревки,
Сохнут гроздья мокрого белья -
Символ неизменной обстановки
Долгого курортного житья.
Хлещут ливни, солнце миновало,
И неверным кажется вдали
Серпантин крутого перевала,
Что на днях еще превозмогли.
8 августа 1982, Ялама
Серпантин крутого перевала - Хирамский перевал на границе Чечни и Дагестана.
82-6
Краткие встречи в курортной столовой.
Запахом хлеба, котлет затянуто.
Сумрачный взгляд по-над парочкой новой,
Вечный вопрос:
- Свободно?
- Занято.
Эти два места свободны?
- Свободны.
- Сами откуда?
- Котлеты скверные…
- Эту неделю, клянусь чем угодно,
Море холодное будет.
- Наверное…
- Чай не несут.
- К голодному бунту…
Два анекдотика. Шутки ответные.
Встретились четверо на минуту -
И разбредутся по белу свету.
9 августа 1982, Ялама
82-7 / Большой Кавказ
В высоту уходят горы,
Лес одет в свои цвета.
Там, на каменных просторах,
Притаилась высота.
Там, в сияньи серебристом,
Дух от счастья затая,
Глупо смотрят альпинисты
На долинные края.
8 сентября 1982, Сухуми
82-8 / Ночевка в Сиони
Сиони расположено на Военно-Грузинской дороге в Хевском ущелье. Преодолев Крестовый перевал, мы заночевали в брошенном сарае. За его стеною под обрывом гремел новорожденный Терек.
Гасли медлительно звезд фонари.
Тьма покидала ночные просторы.
В белом пустынном сияньи зари
Преображались долины и горы.
Солнце вставало в горах изо льда,
Не вспоминая про жаркое лето.
В бурной реке ключевая вода
Стыла от этого белого света.
8 сентября 1982, Сухуми
Отшумела Кавказская поездка, я вернулся в Москву, встретился с дамой сердца, и на первых порах мне почудилось, что жизнь поворачивает на новые, счастливые рельсы. А тут еще родители внезапно уехали на месяц в Кисловодск, и я остался один в квартире. Тогда произошла небывалая поэтическая вспышка, тянувшаяся не меньше четырех дней. В это время я написал большинство стихов о Кавказском путешествии, а также много лирических и шуточных. Стихи били фейерверком, почти без правки и на самые неожиданные темы.
82-9 / Перекличка с Хагани
В одном из книжных магазинов Азербайджана я раздобылся маленьким сборником стихов местного поэта XIII века Хагани. Этот несчастный человек (кажется, окончивший жизнь в тюрьме) писал душераздирающие рубаи и газели, оплакивая свою пропащую жизнь. Теперь мне захотелось написать стилизацию с намеком и подарить даме сердца, чтобы она проявляла ко мне больше радушия. И из этой точки начинает бить фейерверк моего позднего стихотворчества.
В огне печали Хагани истлел,
Терпенью сердца наступил предел.
(Из книжечки его стихов)
Вконец извелся дурью Хагани…
Грустим и мы, покуда мы одни,
Пока сидим, зевая безучастно,
В кругу своей зевающей родни.
Ты сто стихов от скуки не пиши,
Пиши один, но только от души.
Кому нужны тряпичные нарциссы? -
В саду ж они свежи и хороши.
Как мало нужно и тебе, и мне:
Чтоб солнце нам светило в вышине,
Чтоб сразу мы друг друга понимали,
Ругались бы не по своей вине.
По-прежнему тоскует Хагани.
Ты на него с улыбкою взгляни:
Зачем искать тоску на белом свете?
Тоска пустая истинной сродни.
Слетает желтый лист над головой,
Мечети все усыпаны листвой.
Хоть много было в жизни листопадов,
Пока я жив - о, осень! - я не твой.
Все холодней, короче стали дни,
Осыпались магнолии в тени.
Ты этого хотел, писал об этом? -
Ты этого добился, Хагани.
Все тоньше календарь мой на стене,
Страницы дней мелькают в тишине.
Как много их! Но есть один, особый.
Я жду! Когда ты явишься ко мне?
На перепутье виден бугорок,
От бугорка уходят сто дорог;
Из них одна ведет к жемчужным скалам,
На остальных растет колючий дрок.
Упала темной полночью звезда.
В душе моей настали холода.
Ищу звезду, чтоб отогреть руками,
Но звезды исчезают навсегда.
Я не просил всего, что мне дано;
Занозой в сердце было лишь одно:
Как часто для людей светило солнце,
И только мне стучался дождь в окно!
Не доверяй тому, кто добр назло;
Не думай, Хагани, что повезло:
Туман лишь снизу горы закрывает,
Закрыть вершину слишком тяжело.
На дне тюремной ямы, Хагани,
Воспоминаний счастья не гони:
Пусть человека греют среди ночи
Хотя бы отдаленные огни.
28 сентября 1982
82-10
А дурь обходится недешево,
Дурь детская во время взрослое.
Как много милых было брошено
За дурь упорную и злостную!
Сама не знает, как ответится,
Как совладать с своею силою,
И лишь душа надеждой светится,
Что и на этот раз помилуют.
28 сентября 1982
82-11 / Обвал в горах
Описывается обвал, который мы наблюдали у озера на границе Чечни и Дагестана.
За голой луговиной перевала
Раздвинуло ущелье темный рот.
Там по ночам срываются обвалы
Холодных белокаменных пород.
Рычит бульдозер, сбрасывая глыбы,
Их принимает мутная вода.
За полчаса до этого могли бы
Остаться под обвалом навсегда.
28 сентября 1982
82-12 / Дарьяльское ущелье
Дождь на Северном Кавказе,
Грязь, не видно ни черта,
Но среди вселенской грязи
Вижу райские врата.
Осень. Горы смотрят строго
На сырую пелену.
Мимо них бежит дорога
В лучезарную страну.
Там, в расселине Кавказа,
И в жару, и в холода
Веко солнечного глаза
Не закрыто никогда.
Из точеного гранита
Неприступная стена
Светом солнечным облита,
Золотым озарена.
Скалы выползли на берег,
Их обвал не поберег.
Между скал струится Терек,
Режет стену поперек.
Покидая свет и лето,
По камням течет, бурля,
И уносит искры света
На осенние поля.
28 сентября 1982
82-13
В сравнении с искрометными днями поездки нынешняя осенняя слякоть кажется невыносимо тоскливой. Так всегда бывает после бурных периодов жизни: человек еще долго не может войти в обыденную колею.
Печален день и тих -
Зевота и дремотца.
Сосу из пальца стих,
Который не сосется.
Звонки, дела. Во всем
Засилье скучной прозы.
Слетает под дождем
Осенний лист с березы.
Валяются в углах
Стих зимний, стих весенний -
След прошлых передряг
И давних потрясений.
Тетрадка не одна
Хореями забита -
Сегодня прочтена,
Сегодня позабыта.
28 сентября 1982
82-14
Скоро сварятся пельмени -
Варим столько, сколько есть.
Для подъема настроенья
Надо все пельмени съесть.
А потом придется снова
Делать то же, что вчера;
Фильм посмотрим бестолковый;
Там - глядишь - и спать пора.
28 сентября 1982
82-15 / Эпилог Кавказской поездки
Стало сердцу тяжело,
Но помочь не в нашей воле;
Обо всем, что истекло,
Не унять тоски и боли.
Это - новый перевал
На дороге без привала
Из земли, где я бывал,
В ту, которой не бывало.
На горе стоит гора.
За горой, на расстояньи,
Алым всполохом костра
Разливается сиянье.
А вокруг в седой дали
Серебрятся наши дали -
Те, что мы приобрели,
Те, которые отдали.
Вижу - новые суда
Отправляются куда-то
В голубые города,
В край восхода, в край заката.
И стесняется душа,
И слетает без ответа
Снег, что, судьбами верша,
Завершает это лето.
29 сентября 1982
В этом необычном и по-своему талантливом стихотворении ясно читается та эмоциональная грань, действительно пролегшая через поездку, которая отделила мое прошлое от моего будущего; пройдет еще двое суток, и она материализуется в акте уничтожения моего детского архива.
82-16 / Нагорный Карабах
С равнин Азербаджана наш путь уходил в самую глушь Карабаха, который мы на автобусе пересекли поперек. В переводе с тюркского "Кара-бах" означает "черный лес". Многие горы, вообще покрытые лесом, имеют наверху каменные залысины; их называют "бараньими лбами"
А не вспомнить ли, ребята,
Золотые времена,
Чем мила и чем богата
Карабахская страна?
По горам, ущельям длинным,
На бараньих голых лбах,
По холмам и по долинам
Разметался Карабах.
Извиваясь вдоль провала,
Вверх идет шоссе струна.
Здесь не сыщешь перевала -
Просто горная страна.
Вьется, крутится дорога,
Жмет шофер на тормоза.
Поднимаются отлого
В гору черные леса.
Горы строгие немалы.
Ниспадают с вышины
Фиолетовые скалы
В черных прорезях сосны.
А шоссе арканом длинным,
Путь спрямляя по хребтам,
Убегает серпантином
К Зангезурским высотам.
30 сентября 1982
82-17
Затем в моей памяти неожиданно всплыла Армения 1981 года - тот аромат скошенных горных трав, которым мы наслаждались в Степанаване, поднявшись на ближайший отрог Базумского хребта.
В лугах альпийских пахнет мятой,
Вдоль колеи растет чабрец,
И веет пряным ароматом
На горных пастбищах овец.
Единый вдох тебе - награда.
Но только как они могли
Собрать в одной копне плеяду
Прекрасных запахов земли?
30 сентября 1982
82-18 / Пасанаури
Это селение расположено к югу от Крестового перевала на Военно-грузинской дороге. Оно раскинулось на дне ущелья, склоны которого заросли густой лиственной чащей. Приближалась осень, и некоторые дубы и клены оживили темно-зеленый бархат листвы желтыми и оранжевыми проплешинами.
По скалам острым и крутым,
По каменным колоннам
Развеян золотистый дым
Желтеющего клена.
Простор спокойствием объят,
И скоро полным ходом
Слетит осенний листопад
Под синим небосводом.
30 сентября 1982
82-19 / Сухуми
Из Орджоникидзе мы вернулись обратно в Тбилиси и оттуда на поезде доехали до Сухуми. Здесь я ожидал особенно активного отдыха и знакомства с различными девушками. Однако к этому времени мы с товарищем до того умотались, что уже едва таскали ноги. В Сухуми буйствовала субтропическая растительность, в том числе японские бананы - травянистые растения двухметровой высоты. Промаявшись в духоте неделю, мы не выдержали, купили билеты и - вместо того, чтобы следовать в Крым и Одессу - ближайшим поездом вернулись в Москву.
В тени японского банана
Сижу у моря, как дурак.
Прошло Сухуми очень странно,
Никто не ждал, что будет так.
А море пенилось и пело,
Но мне не нравилось ничуть,
Поскольку я, осоловелый,
Туда не думал заглянуть.
Одолевали неполадки,
Москва чудилась наяву,
И тут собрали мы манатки
И улетучились в Москву.
Но море долго будет сниться -
И будет портить аппетит,
Пока Всевышнего десница
Такие сны не прекратит.
30 сентября 1982
82-19 / Возвращение
Прихожу домой с Кавказа,
Зол, измазан и небрит.
"Изменился", - мама сразу
Недовольно говорит.
Да и как не измениться,
Если каждое число
На привычную страницу
Столько меток нанесло?
30 сентября 1982
82-20
По весне цветет трава,
Где вода течет живая.
Сладко пахнут дерева,
Тополя в начале мая.
Тополь первым гонит лист,
Первый семенем отмечен,
Строен, весел и ветвист,
Но - увы - недолговечен.
30 сентября 1982
82-21
Утка смотрит хитрым глазом,
Щиплет свежую траву.
Младших братьев малый разум
Наблюдаю наяву.
А в сумятице столицы
На дистанции прямой
Бестолковые девицы
Наблюдают разум мой.
30 сентября 1982
82-22
Просить любви не в нашей власти,
Не нам зажечь ее огни.
Мы, сердце разорвав на части,
Тоскуем, словно Хагани.
Мы одиноки в этом горе.
Когда ж твой друг, тебя любя,
Задастся целью априори
И пожалеет вдруг тебя?
30 сентября 1982
82-23
Следующий стих я, сам того не понимая, фактически написал о себе:
Огонь высокого накала
Порой струится с облаков,
Пугая слабого шакала,
Скликая мух и мотыльков.
И мотыльки, мечтой объяты,
Летят в оранжевую мглу,
И их комочки белой ваты
Переплавляются в золу.
30 сентября 1982
82-24
Я был лентяем по природе,
Решать задачки не хотел,
Писал о годе, о погоде,
О состояньи личных дел.
Не все дела давались сладко,
Тоска проскальзывала в стих.
Забыта старая тетрадка,
Но старый гений не утих.
Когда работы станет много,
Я подхожу к календарю.
"Дела, уйдите, ради Бога!" -
С большой досадой говорю.
Средь духоты и беспорядка
Сижу, задумчивость ценя.
Пока сползает стих в тетрадку,
Дела, уйдите от меня!
30 сентября 1982
82-25
Данный стих ни в малой степени не является религиозным, а возник в качестве шутки:
Ты не порть кофейной гущи,
Всуе карты не тасуй,
Стон надежды вездесущей
Прямо небу адресуй.
Бог, презрев святые кущи,
Простоту души любя,
В неприятностях текущих
Разберется за тебя.
30 сентября 1982
82-26
Наконец я сам удивился обилию и легкости рождавшихся у меня стихов, так что сравнил нынешнее положение с "урожайным" 1978-м годом. Однако в действительности поэтическая горячка, которая теперь только начинала раскручиваться, вскоре оставит прежние рекорды далеко позади.
Сегодня я не знаю меры,
Рифмую строчки, как шальной,
И позабытые примеры
Уже встают передо мной -
Примеры канувшей эпохи,
Давно минувших дней, когда
Стихи рождались, словно блохи,
Без напряженья и труда.
30 сентября 1982
82-28 / Переход на зимнее время
Как раз в эти дни в нашей стране был впервые осуществлен переход с летнего времени на зимнее. До 1982 года страна жила по так называемому "декретному" времени, установленному еще до войны. Декретное время опережало поясное на 1 час и отныне сделалось "зимним", тогда как "летнее" сдвинулось относительно поясного на целых 2 часа.
Опять в завершение долгого года
В осеннюю спячку впадает природа,
Опять самовольно зиме подгадали:
У солнца отрезали, звездам отдали.
По зимнему времени - сутки короче,
По зимнему времени - долгие ночи,
По летнему времени, солнцем согреты,
Степные закаты, лесные рассветы.
И я возмущался строками декрета:
Не видано это, не слыхано это!
Но сдвинули стрелки, до солнца я падок -
И стал безраздельно за новый порядок.
1 октября 1982
82-29
Вот выходит Бармалей
В модных джинсах и ветровке;
У него пятьсот рублей
Для растраты по путевке.
Бармалеева ль вина,
Что, забыв любви напевы,
Под холодный плеск вина
Бармалеев любят девы?
1 октября 1982
82-30
Живут волшебники в пещере.
Весной глядят они в окно:
Господь земле, любимой дщери,
Дарует листьев полотно.
Но не получится рассказа
И не пойдут мои дела,
Поскольку эта глупость сразу
Случайно в голову пришла.
1 октября 1982
Ясно, что подобную глупость нельзя изобрести специально, она рождается в голове сама собой… только, говорят, умные люди не спешат оглашать это вслух.
82-31
Затем мне припомнились астры, которые отец ежегодно пытался выращивать на даче. Той осенью они отчего-то действительно выросли и радовали наш взор во всех комнатах.
Будто с наговору, с глазу,
Черт-те как и черт-те где
Зацвели вдруг астры сразу
На лысеющей гряде.
Зацвели вдруг астры сразу -
Мы и начали их рвать.
Все забиты в доме вазы,
Астры некуда девать.
Где же тут мораль рассказа? -
Ты горячку не пори:
Аккуратно вымой вазу,
Астры милой подари.
1 октября 1982
82-32
Попугай наш говорящий
Всех трещоток обогнал.
Тарахтит в столичной чаще
Попугай-оригинал.
Диалектом говорливым
Изливает виражи,
И над каждым переливом
Восторгаются ханжи.
Где бессмыслица в почете -
Для халтуры рай земной,
Но кого же увлечете
Вы бессмыслицей одной?
Не трещи всему народу,
За успехом не гонись,
Смыслу здравому в угоду
Твердой рифме поклонись.
Отрешась от скучной прозы,
Воспевай цветы в цвету,
Человеческие грезы,
Тишь, покой и красоту.
1 октября 1982
82-33
Следующее стихотворение непонятно откуда взялось, однако понимающий человек сразу заметит, что оно не могло быть "высосано из пальца", а вылилось на бумагу уже практически в готовой форме.
Античная химера!
Стихи благослови!
Молюсь, святая Вера,
Надежде и Любви.
Поверишь вдруг в объятья
С Надеждой без ума -
И странной благодатью
Придет Любовь сама.
Любовь закроет вежды,
Но Вера - се ля ви -
Под знаменем Надежды
Пойдет к другой Любви.
В года тоски и мора
Выходит на парад
Поддержка и опора -
Святой триумвират.
1 октября 1982
82-34
Треугольник - это плохо:
Хоть фигура и прочна,
Не бывает без подвоха
Ни едина сторона.
Там углы без разговоров
И без джентльменских слов
Бьют несчастных Пифагоров
За теорию углов.
1 октября 1982
82-35
Глупый дядька лез устало
На высокий пьедестал,
А свалившись с пьедестала,
Он со зла кусаться стал.
Чтоб и все за ним не стали
Гавкать, ползая в пыли, -
Пожалей о пьедестале
И совсем его спили.
1 октября 1982
Опять неясно, к чему это относится. Просто в тот день я превратился в трубу, через которую непрестанно изливались различные стихотворные осколки.
82-37
Искрясь потоком света,
В обычные труды
Врывается комета -
Предвестница беды.
И каждый цепенеет,
И на лице мольба:
Спасет ли, пожалеет
Коварная судьба?
И только бодрым басом
Смеется тварь одна,
У коей прежде с мясом
Душа удалена.
1 октября 1982
82-38
Полночь думами объята,
Рифмы носятся над ней.
Утро темного заката
Вряд ли будет мудреней.
На лазоревом рассвете
Замолчат колокола:
Там прочны дневные сети,
Густо ползают дела.
Не пристало индивидам,
Посвятивши ночь мечтам,
Осовело - сонным видом
Оскорблять знакомых дам.
1 октября 1982
82-39
Поэтическая дрожь,
Говорят, от Бога.
Если в ней заложен грош -
Не напишешь много.
Если ж более гроша -
Наблюдать могли вы,
Как, волнуясь и дыша,
Создается диво.
1 октября 1982
82-40
Наконец вдохновение пошло на убыль, я угомонился и напоследок высказал вот что:
На дворе уж третий час -
Ночи, а не дня.
Сон моих не тронул глаз,
Позабыл меня.
Завтра рано в институт.
Надо к девяти.
Там нелепицу плетут -
Может, не идти?
Что-то грусть меня взяла,
Я у ней в долгу?
Все гуляю у стола,
Рифму стерегу.
Что ни день - то горячей
Мне стихи идут,
Рифмы пенятся в ручей;
Что за дьявол тут?
Что-то будет впереди,
Что-то ждет меня
В неизведанной сети
Завтрашнего дня?
Верю нюху своему,
Прорицать горазд:
Бог такую кутерьму
Просто не создаст.
1 октября 1982
82-41 / Бурунная степь
На следующий день я уже привычным порядком открыл новый "творческий вечер" стихотворением, посвященном Кавказской поездке, - в данном случае описанию степей за Тереком. Однако на том мои успехи закончились, и вдохновение отлетело от меня до следующего месяца.
Уходили в изгнание карлики,
Умирали дорогою длинною,
И простые могильные валики
Поднимались над голой равниною.
Степи юга богаты курганами,
Золотыми сухими барханами,
Где когда-то путями туманными
Проходили купцы с караванами.
И верблюды терпели лишения,
И от зноя куда же деваться им? -
И в широкой степи без движения
Вырастали над ними акации.
И поныне, сухие и низкие,
По барханам, без края, без берега
Расстилаются степи Каспийские
За блестящею лентою Терека.
Там струятся пески непочатые,
Белый тмин поднимается ватою,
Там куланы дорожки печатают
И удоды живут полосатые.
2 октября 1982
82-43
Я так хотел тепла,
Стремился к страстным взглядам,
И чтоб она была
Всегда со мною рядом. -
Настали холода,
Профессор смотрит жгуче,
А рядом лишь одна
Стихов ненужных куча.
Октябрь 1982