Стихи лета 1983 года,
написанные в военном лагере
Автор: Михаил Глебов, 1983 (комментарии 2004)
Как мы видели, стихи первой половины 1983 года были не слишком многочисленны, беспорядочны по тематике и тону и вообще выражали состояние моей усталости и душевной растерянности. И кажется вполне логичным, что к лету они постепенно сошли на нет, ибо я в значительной мере оправился от амурных потрясений конца прошлого года. Однако вспышки активности не последовало, так как она в зародыше была задавлена трехмесячным военным лагерем (завершавшим институтское обучение), после которого, в свою очередь, пришлось долго отдыхать и приходить в себя. И насколько военный быт отличался от моего домашнего обихода, настолько же иными получились и стихи. Я уже сравнивал их со "вставной челюстью", откровенно "выпадающей из ряда" моего восьмилетнего творчества.
Во-первых, все стихи июля-сентября 1983 года нацело посвящены армейской тематике; бытовые, философские и любовные мотивы полностью исчезают; зато по возвращении домой у меня, кажется, не промелькнуло ни единого стихотворения на военную тему. А отсюда напрямую следует, что главный побудительный мотив творчества состоял в стремлении облегчить душу и высказать вслух накопившийся заряд неудовольствия. Поэтому хотя среди стихов этого времени откровенно критических не так много, они все пропитаны негативным духом.
Во-вторых, изменились условия творчества. Дома в такие часы я категорически не терпел присутствия родителей и заранее защелкивал дверь своей комнаты на задвижку. Работа шла обыкновенно поздним вечером и ночью, уже раздетым и при разобранной кровати; только готовые тексты я правил и переписывал назавтра в дневное время. В лагере же, напротив, возможности уединиться практически не было, а загрузить меня каким-нибудь ненужным делом могли в любое время суток. С другой стороны, никто не интересовался тем, что я писал на рваных бумажках, ибо вокруг писали все - письма домой. В результате я стал гораздо терпимее относиться к присутствию посторонних и также меньше обращал внимания на прочие неудобства. Большая часть стихов рождалась на ночных дежурствах, и мне не мешала даже необходимость поминутно озираться, не идет ли офицер.
В-третьих, лагерная обстановка обусловила небывалую прежде публичность моих стихов, т.е. готовность показывать любую вещицу практически кому угодно (кроме начальства). С 1981 года я переписывал товарищам отдельные избранные стихи, ревниво следя, чтобы там не промелькнуло чего-либо неподходящего. Теперь я де-факто перешел в состояние "официального поэта", все стихи которого предназначены широкому кругу читателей. И если бы другие студенты проявляли к моему творчеству минимальный интерес, я бы наверняка не стал держать от них секрета. А отсюда протянулась прямая дорога к попытке опубликоваться в журнале, предпринятая полгода спустя.
В-четвертых, в лагере я прекратил сопровождать написанные стихи датами; подобная неряшливость наблюдалась у меня лишь в начале поэтического пути, весной 1976 года. Причину такого "отката назад" я объяснить не могу. На поверку, однако, так оказалось даже лучше, потому что мои стихи, лишенные дат, удалось расположить "по смыслу": сначала о приезде в лагерь, потом о занятиях, о свободном времени, о колхозных работах и пр. В результате вышел своеобразный "стихотворный отчет" о лагерной жизни, раскрывая ее шаг за шагом и во всех аспектах.
83-83
Стихи мельчают от безделья,
Как водоемы от жары.
Прости, что ссохлись, обмелели
Живой поэзии миры.
Солдат не ведает отсрочки,
И в суете бесцельной той
Рука невольно ставит точку,
Где было место запятой.
83-84
Житие ползло как надо,
Как сложилось искони.
Возникали всплески, спады,
Шли дела, мелькали дни.
Днями был я недоволен
И сверял свои рули
С куполами колоколен,
Поднимавшихся вдали.
И, всему, что незнакомо,
Создавая мадригал,
Тишиной родного дома
Невзначай пренебрегал.
Дом был вечен, бесконечен,
Крепче света самого;
Были вечными, как вече,
Привилегии его.
И минута не настала
Мне увидеть в час иной
Грань житейского кристалла
Оборотной стороной.
83-85
Домов бревенчатые клети,
Поля пшена.
Здесь спят мечты, звезда не светит
И тишина.
Здесь на опушке отдаленной
Трубят отбой,
И мир спокойный и зеленый
Грустит с тобой.
С утра в полях гуляет ветер,
Трава влажна.
Идут дожди на белом свете.
И тишина.
Поля пшена - я тогда не знал, что пшено - это крупа, а получают ее из проса. Я также сомневаюсь, росло ли это просо в окрестностях лагеря.
83-86
Силен историей одной,
Неряшлив и нелеп,
Над старорусской тишиной
Стоит Борисоглеб.
Стоит немалые века,
Неся на башнях крест;
Над ним седые облака
Проходят на зюйд-вест.
Течет спокойная река.
Осоки полоса.
По берегам шумят слегка
Сосновые леса.
На желтоватой крутизне
Под бледной синевой
Встают стволы, сосна к сосне,
Симфонией живой.
Как эхо - отзвук топора,
А дальше - глушь и тишь,
Где за полетом комара
Невольно уследишь.
Стоит Борисоглеб - городок Борисоглебский под Ростовом Великим, на окраине которого располагался наш военный лагерь.
83-88
Ненастный день в зеленой раме.
Палаток пыльные стога.
Дожди. Пустыми вечерами
Стучатся капли в полога.
И день ползет с утра до ночи
И не разгонится нигде,
И лишь пунктиры многоточий
Мелькают в дремлющей воде.
В лесу кричат под утро птицы,
И резкий крик пускает в лет
Тоску за стих, что не родится,
За мысль, что даром отомрет.
С утра до самого отбоя
Нам руки наши не даны -
И день, безликий, как помои,
Смешон и глуп со стороны.
83-89
Если солнышко не светится,
Так кому ж за то ответится?
Если искра с неба падает,
Кто об искре той досадует?
Спят палатки утомленные;
Ночи хвойные, зеленые,
И поверх меня опальное
Полотнище одеяльное,
И заела грусть-убытчица,
И сосна в палатку тычется.
А вокруг без всякой разницы
Плечи, головы и задницы;
На ногах - шинели грустные,
И капель стучит без устали:
С плачем сосны длиннохвойные
Сыплют капли бронебойные.
83-90
Ночью в палатках дыханье теснится.
Нары забиты, замерзли бока.
Снятся родные, любимые лица;
Сны водянисты, и ночь коротка.
Сны улетают за полог палатки
В вечном непрочном движеньи своем.
Снова строи, автоматы и скатки
После короткого слова "подъем".
83-91
Не волнуясь и не споря
Выпал с поля на межу
И пишу, что это горе,
Без раздумий, априори
Как-нибудь пересижу.
Проползаю дней ступени
И предчувствую вдали
Вкус малины, цвет сирени,
Свежесть радостей земли.
83-93
Дни с утра до вечера
По длине не меряны,
Памятью - отмечены,
Радостью - потеряны.
День ползет и тянется,
Недовольно хмурится,
Словно горький пьяница
По ненастной улице.
83-95
Мне на лето дали тему,
Содержанье темы - грусть.
Эту тему, как поэму,
Изучаю наизусть.
Что пестрело ярким сплавом,
Как волшебное кино, -
В соответствии с уставом
На корню изменено.
Влезли в нормы, вскрыли формы,
Перепачкали цвета;
Как последствие реформы,
Получилась пустота.
Пустота сочится в щели,
Через крыши морося,
И, меняясь еле-еле,
Одолела все и вся.
Суть военного секрета
Раскрывается вполне:
Нет движенья без запрета,
На мозги - запрет вдвойне.
От забора до кювета
Запрещать не надоест.
За кюветом - вовсе вето
С полным правом на арест.
83-98
И грустно, и уныло,
И некуда деваться,
И скручивает сила
Бессмысленного плаца.
И день встает без света
И прячется в
болото,
И тягостное лето -
Как долгая дремота.
83-100 / День в военном лагере
Припомнив свой опыт сочинения философской поэмы "онегинскими строфами" в феврале 1978 года (см. н. 78-8), я решился описать этим способом типичный распорядок дня в военном лагере.
Встает заря... а толку мало.
Едва сойдет рассветный мрак -
Встаем в палатках как попало,
Наружу лезем кое-как.
Себя не чувствуя героем,
Бегу к уборной общим строем,
И дальше паки налегке
Бежим в рассветном холодке.
Блестят пупырчатые спины,
Горит меж сосен синева,
И по песку, дыша едва,
Ползем кругом дорогой длинной
И вспоминаем в унисон
Москву, кровать и долгий сон.
Начало дня; конец не скоро.
Курсант почищен и одет:
Его воспитывают сборы
И комсомольский комитет.
Про Вашингтон, про "силу класса"
Ведут беседу
меньше часа;
Сидим, хотим кричать ура, -
Но тут уж завтракать пора.
В зеленой дощатой столовой
Забиты лавки и углы;
Уже подали на столы
Кастрюли с кашею перловой,
Которую в один присест
И пленный, видимо, не съест.
Но нам совсем немного надо,
Бесцельный сплин недопустим:
Для нас столовая - отрада,
По ней живем, о ней грустим.
Выходим, строимся, и снова
С собой припрятали съестного,
И вот осоловевший взвод
Идет на утренний развод.
Трещат на фланге барабаны,
Грохочет бубен, как набат,
Идут войска, стоит комбат -
Глаза туманны или пьяны;
Глядит на всех, кто ни на есть
И отдает спросонья честь.
Занятий легкая забава
С пассивным отдыхом в ладу,
Когда, не в силах мыслить здраво,
Идем и дремлем на ходу.
В траве раскинувшись на спину,
Бубним, как нужно ставить мину,
И, поминая чью-то мать,
Ползем порой ее снимать.
Идут часы и перекуры;
Среди желтеющей травы
Сидим, ни живы, ни мертвы;
К полудню - смотришь - лица хмуры:
Наукам, безусловно, честь,
Но не мешает и поесть!
Заев похлебкою перловку,
Закончив пищу принимать,
Спешим на самоподготовку
Писать домой или дремать.
Слегка объевшиеся в массе,
Набились в полутемном классе;
Тетрадок дряблые тела
У всех сползают со стола.
Один читает полусонно
Косноязычные слова,
И в такт ему шумят едва
Деревьев стройные колонны.
Сидим, скучаем - вот беда;
А впереди опять еда.
Еда стихает понемногу,
Когда старшины-главари
Взвода выводят на дорогу
При свете меркнущей зари.
Идем по кругу ровным строем
Со скорбным перекатным воем:
На службе заменяет вой
Полет мелодии живой.
Офонарев уже от шума,
Пересчитавшись, кто куда,
Курсантов сонные стада
К отбою тянутся угрюмо,
И я, склонившись над листом,
Смываю день косым крестом.
83-102
Совсем недолго до подъема -
Покой с рассветом миновал.
А если б жил я просто дома,
То спозаранку б не вставал.
А если б жил обыкновенно,
Где дни балласта лишены,
То не
почувствовал бы цену
Простой домашней тишины.
83-104
Однотипно, монотонно,
С грузом или налегке,
Дни проходят, как понтоны
По медлительной реке.
Солнце сядет, солнце встанет,
Цепь сместится на звено,
И понтон недвижно канет
На сиреневое дно.
83-105
Сам стих написал - сам и проиллюстрирую!
Лагеря. Ночной наряд
Под грибком - навесом.
Звезды мирные горят
Над уснувшим лесом.
Тишина. Со всех сторон
Вижу полусонно
Силуэты черных крон,
Стройные колонны.
Далеко еще заря,
Проблеск дня живого.
Тень лежит от фонаря,
Тень от часового.
Спит дневальный на посту,
Скорчившись убого…
Слишком мирную звезду
Не судите строго.
83-106
Уважаю груздь и рыжик,
Гриб, что к дереву прилип,
И упорно ненавижу
Лишь большой зеленый гриб.
У гриба в любую пору
По линейке строевой
Ходит-бродит без разбору
Одуревший часовой.
Днем и ночью, брови хмуря,
Глядя в пасмурную мглу,
Под грибом под тем дежурю,
Прислонясь к его стволу.
С сном, с едою неувязки,
Не считая остальных…
Под грибом лежат повязки,
Также Книга для больных.
83-107
Кричит скучающая птица,
Луна желта и велика,
И что-то сказочное снится
В ночи солдату у грибка.
Солдат не спит. Глаза открыты,
Хотя не видят ничего,
А сосны старые сердито
Качают хвоей на него.
83-108
Следующее восьмистишие обыгрывает какой-то давно забытый эпизод лагерной жизни. Подобные слухи быстро распространяются в армейской среде, и их обсуждение составляет главный интерес болтовни в свободное время.
Командир в глухой ночи
У сортирной стойки
Взял бутылку от мочи
И понес до койки.
Тащит пакость сгоряча,
Не соображая,
Но зачем ему моча,
Да еще чужая?
83-109 / Дежурство на КПП
На заре стоит прохлада.
Облачка над головой.
По тропинке возле склада
Колобродит часовой.
Вот и сосны посветлели,
Травы в росах, как в снегу.
Я стою в большой шинели
И шлагбаум стерегу.
Благотворная прохлада -
И без сна живой вполне.
Ясность мысли, чувства, взгляда
Пробуждается во мне.
Что порой в бессильи кроем,
Что неясно неспроста -
Все ложится ровным строем
На законные места.
Белка прыгает по елке,
Бьется дятел головой.
Из недолгой самоволки
Протащился рядовой.
Свет растет. Ложатся тени.
И текут среди росы
Дня начальные ступени -
Предрассветные часы.
83-111
Иду к Едрене Фене я,
Зевая на ходу,
Однако тем не менее
Я все-таки иду.
В руках тетрадь и книжица,
Пустая голова.
И взвод куда-то движется
Едва-едва-едва.
Под елями, под соснами
Куда - неясно всем,
Ползут четырехосные
Машины ТММ.
Змеится солнце жгучее.
Овраг. Подъем. Откос.
Пылища душной тучею
Встает из-под колес.
Дорога разрыхленная,
Примятая трава…
Ползет колонна сонная
Едва-едва-едва.
83-114
Весь хлеб в кармане съеден,
И ждем среди жары
Сладчайшей из обеден -
Обеденной поры.
А вечер тих и сносен,
И в дреме неживой
Глядим на кроны сосен
Над нашей головой.
83-115
Лес, и тучи, и пригорок,
Тишина и захолустье.
Под горой среди задворок
Протекает речка Устье.
А когда над далью пышет
Золотистый свет заката,
На пригорок всходит Миша
И глядит с него куда-то.
Подошел конец уборки,
Почернели клочья пашен.
Меркнут в сумерках задворки
И кресты церковных башен;
В писке сов, в неясном хрусте
Ночь охватывает дали.
А внизу по захолустью
Серебрится речка Устье
Тусклой лентою эмали.
83-116
Под барабанные удары
Окончен в сумерки развод.
Струна недремлющей гитары
Над сонным лагерем поет.
Тоска о женщине, о доме,
О дне, что вспыхнул и угас,
И ничего не видишь, кроме
Печально слушающих глаз.
Следующие восьмистишия до некоторой степени отходят от армейской тематики к более привычным жанрам - лирике и надеждам на лучшую жизнь.
83-117
Ушла мелодия из песни,
Садится солнце в пустыри
И крикнуть хочется: "Воскресни!
Пустую землю озари!"
Пришла пора вечерней грусти,
Закат бесцелен и жесток.
Молчит ночное захолустье
И жадно смотрит на восток.
83-118
Сотвори огонь и ветер,
Солнце в небе умори,
Исковеркай все на свете,
Только дверцу отвори,
Ту единственную дверцу,
Что смерзается зимой,
Верный путь от сердца к сердцу
По спасительной прямой.
83-119
С долгами справиться недолго,
Когда уплата по плечу.
Нередко я проценты долга
Чистейшим золотом плачу.
Его запас, увы, не вечен,
И сохранится ли до дня,
Когда случайно будет встречен
Наиглавнейший для меня?
83-120
Без вызова, само,
Осилив передряги,
Ко мне пришло письмо -
Ненужный лист бумаги.
Неделю шел ко мне,
Пробился, как ни странно,
И скрылся в глубине
Набитого кармана.
Прочтенный как-нибудь,
Навряд ли сохранится.
Его последний путь
Короче, чем страница.
83-121
Я лирику не бросил
В армейском столбняке.
Под сенью гордых сосен
Пишу - строка к строке.
Рифмую как попало
Стихи из отрубей,
А если толку мало -
Так жизнь еще глупей.
Живу, сержантам внемлю,
С курсантами в ладу,
Рифмую небо, землю
Да дрыхну на ходу.
83-122
Как много бурных весен,
Как много светлых песен!
Их круг порой несносен,
Но чаще - интересен.
Но вот цветы минули,
Вернуться им едва ли -
И сладок плод в июле,
Которого желали.
Потом - дождей истома,
Пора полуживая.
Лежит в полях солома,
Тихонько загнивая…
И ливень желтых листьев
В прогале дня резного,
Чтоб мы, сердца очистив,
К весне стремились снова.
83-123 (2)
Горят полночные огни,
Дымятся фитили.
Ночную тьму они одни
Едва превозмогли.
Горит свеча. Рассвет далек.
Всевластна тьма-советчица.
Дрожит непрочный фитилек,
И тень по стенке мечется.
83-124 / Солдат Володя
Через дорогу от наших палаток были другие; там жили солдаты местного полка. Как-то мы с товарищем познакомились с белобрысым прыщавым парнем Володей, который, несмотря на очевидную неграмотность, тоже пытался писать стихи. Сам он был с Сахалина и очень боялся за верность своей скороспелой жены. На нас он взирал как на столичных барчуков, т.е. преклонялся перед образованностью и одновременно презирал за житейскую бестолковость. Мы сидели на копне сена, читая друг другу свои творения. В конце концов он занял у нас пять рублей и благополучно исчез. Этот мелкий жулик предстал перед нами в романтическом ореоле.
( 1 )
Печален и бесцветен,
Гоним бедой одной,
Синклитом горьких метин
Предстал передо мной.
Хватил несчастья лишку.
Живет как на войне.
Стихи заносит в книжку
В вечерней тишине.
Его в безмолвье сосен
Повестка занесла,
Где день как смерть несносен,
А суткам нет числа.
Гнетет солдат орава,
Хамеют - не ори;
Бессилия отрава
Сжигает изнутри.
На подступах к столице,
Среди ростовских глин
Ему ночами снится
Родимый Сахалин,
И бровка волнолома,
И светлая волна…
Жена скучает дома -
А может, не одна?
Минует год без плода -
Переживи поди.
Ненастная погода
Да тучи впереди.
Забит и незаметен,
Душой живя в былом,
Сидит - один на свете -
С тетрадкой за столом.
( 3 )
Вдали от радостей вчерашних,
В плену военных новостей
Не потуши огня на башнях
Своих исконных крепостей.
Что было свято - будет свято,
Оно мерцает впереди,
Но через прорезь автомата
Его иным не угляди.
Храни и в дреме, и в истоме
Души ранимое зерно.
Грибы синеют на изломе,
А побелеть им не дано.
ИЗ ЦИКЛА "ГОВОРЯТ РАЗНЫЕ КУРСАНТЫ"
83-125 / Общее мнение
Уже сменяет понемногу
Багрянец желтую зарю.
"День пережит - и слава Богу", -
Я на закате говорю.
И только радоваться надо,
Что тридесятое число
По самой
грани камнепада
Без приключений пронесло.
Через досаду и тревогу
Ползут недели к октябрю.
День пережит - и слава Богу.
И я Его благодарю.
83-130 / Курсант в роговых очках
Здесь очень холодно и хмуро,
И георгины не цветут…
Хочу в Москву, в аспирантуру,
В любой научный институт.
Я испишу бумаги груду
До самой мелкой запятой,
Лишь унеси меня отсюда,
Господь великий и святой!
Домой, к родителям, на дачу,
В комфорт жилища своего,
Туда, где я хоть что-то значу;
А здесь - не значу ничего.
83-131 / Курсант с голубым конвертом
В жизни тягостно-безликой
Дни терпением дробя,
Как Орфей без Эвридики,
Я тоскую без тебя.
Целый день воюю браво,
И дарует мне отбой
Очень маленькое право -
Хоть во сне побыть с тобой.
83-132 / Небритый курсант
Мне ничего уже не снится.
Мой сон - чугунная броня.
Твои красивые ресницы
Во сне не смотрят на меня.
А только холод тянет снизу,
Нудит над ухом мошкара
И, словно капли по карнизу,
Бегут минуты до утра.
83-133 / Курсант с обручальным кольцом
Худею, друг мой милый.
Не рад сиянью дня.
Физические силы
Покинули меня.
Твои скупые строчки -
Лишь повод для тоски:
Не глажены сорочки,
Не стираны носки.
Посылки очень редки,
И снятся иногда
Салатики, котлетки -
Домашние блюда.
Живу, лечусь, худею -
Темно в моей судьбе…
Какому чародею
Молиться о тебе?
83-134 / Неунывающий курсант
Матрацы сложены горой
В грязи; и может статься,
Кому-то будет геморрой
От этого матраца.
Но я пощады не прошу
И, плюхнувшись на лавку,
Матрацем ласково чешу
Большую бородавку.
83-135 / Курсант с детским лицом
Девять палок - клеточка,
Неуютно в ней.
Как живется, деточка,
В клетке много дней?
- Я живу как можется,
Молчаливой рыбкою:
Плачущая рожица
С зыбкою улыбкою.
Как бутылку пьяница,
Спрячет память-скромница:
Что со мною станется -
Навсегда запомнится.
83-136 / Курсант с акцентом
Я сижу один, скучая
По Кавказу и теплу,
Где струи Гюльгеры-чая
Погружаются во мглу;
Где в линейку по ранжиру
Сами вырасти могли
От кизила до инжира
Все диковины земли;
Где ущелье в клубах пара,
А над ним издалека
Чинно тянется отара
По тропинке в облака.
Стало холодно и худо
На желтеющей Руси…
О Аллах! Меня отсюда
На Кавказ перенеси,
Чтоб толчком всесильной длани
Очутился на земле,
Где невесты словно лани
И шашлык на вертеле!
* * *
Дальше следуют стихи, уже явно относившиеся к сентябрю.
83-137
Сентябрьская ночь безмолвна и длинна.
Причудливых ветвей чернеют силуэты.
С редеющих берез слетают семена.
Спокойно и тепло. Уходит бабье лето.
83-138
Рифмую лежа, стоя,
Усевшись в туалете,
Созвучия
простые
Из слов и междометий.
Дежурю долгой ночью
В шинели, как в коросте,
И видится воочью,
Как рифма входит в гости.
83-139
Дымит ума палата,
Клубится пыль от ног.
Не осуждай солдата
За монотонный слог.
Он делает что может,
Работает за двух,
Но во враждебной коже
Он связан, нем и глух.
Беда - не мастерица
И с рифмой не в ладу.
Прости, как говорится,
Ему его беду.
Он встанет, он воспрянет
И ринется в зенит,
И все, что сердце ранит,
Стихами зазвенит.
83-142
День высок и светел.
Кончилось ненастье.
Тоненькие листья
Облетают с вётел.
В рощицах осенних
Чисто и пустынно,
Только монотонно
Шелестят осины,
Да горит рябина.
83-144
Холода, дожди и тучи,
В лужах мутная вода.
Ветер резкий и колючий
Нагоняет холода.
Небо пасмурней шинели.
Со стволов летит труха.
В такт склоняют сосны, ели
Кучерявые верха.
На плацу горланит что-то
И идет совсем не в лад
Замерзающая рота
Засыпающих солдат.
83-145
Однажды в середине сентября нас на неделю увезли в глушь угличских лесов для сбора картошки. Мы жили в полуразрушенной древней избе, которая разбиралась на топку с одного конца.
В комнате душно, на улице дождь.
Серенький свет из окошек струится.
Сядешь в углу в полудреме и ждешь:
Кто-то войдет или что-то приснится.
Старый бревенчатый дедовский сруб -
Русская печка, полати, подклеты.
Горбятся крыши соседних халуп
Желтой соломой, горелым скелетом.
Дождик ласкает кустов бахрому.
Здесь под дождем и пишу, и живу.
Лишь одного я никак не пойму -
Сказка во сне или сон наяву?
83-146
Идем за трактором пешком
С полунасыпанным мешком,
В мешке пылит немножко
Гниющая картошка.
Идем под солнцем и дождем
За ненавидимым вождем
С мешками, по старинке,
По разрыхленной глинке.
Желтеют клубни кое-где
На свежевспаханной гряде
И сорняки над ними
С колючками одними.
Идем по пахоте вдвоем,
С земли картошины клюем,
Дерюгу нагружая
Плодами урожая.
Трещит по швам мешок худой,
И день проходит чередой,
Усталый, изможденный,
Дождем изборожденный.
83-147
Хлябь дорог, дождей усталость,
Сел кривые купола.
Сколько жить еще осталось
Без уюта и тепла?
Сколько мчаться по дорогам
Не за совесть, не за страх,
В сером рубище убогом,
В полурваных сапогах?
Здесь, в глуши - леса и тучи,
Нет наезженной стези.
Едем в кузове трясучем,
Всюду грязь, и все в грязи.
Брызжут капли, хлещут ветки,
Гнилью веет от земли.
Дали в мутно-серой сетке,
Желтоватые вдали.
На скамью набившись тесно,
Ждем обеда одного…
Что случится - неизвестно,
А скорее - ничего.
Речь здесь идет о бесконечных переездах с одного неубранного колхозного поля на другое.
83-148
В окошко ветка свесится,
Недвижна и черна.
Желтеет вензель месяца -
Ущербная луна.
Ветвей тела ажурные
Сплетаются в тени.
Не спят одни дежурные
Военные огни.
Смешная лампа зыбкая,
Попробуй, обогрей
Бессильною улыбкою
Унынье лагерей.
83-149
Ночная бабочка с белесыми крылами,
Ночные сны над повседневными делами.
Ночные бдения в тягучем вязком мраке,
Когда туман окутывает ели,
И мысли странные, и образы двояки,
Лишь лампа тусклая мерцает еле-еле
И света полосы вокруг оцепенели.
Ночные бдения, холодные рассветы.
Поляны в инее, в туман стволы одеты.
Рассветный дрозд летит.
Рассветный ветер веет.
Иголки желтые слетают с мокрых веток.
Восток смеркается, серея и светлея,
И наконец отмыты силуэты
Неяркого осеннего рассвета.
83-150
Редеет серенькая вата
Подслеповатого утра -
Пора раздумий для солдата,
Его свободная пора.
Иного нет, а то - далече,
И ты - не ты, а твой двойник…
Солдат сидит, ссутуля плечи,
Подняв под утро воротник.
Уходит время без возврата;
Сгорают в пламени костра
Ничем не памятные даты -
Сегодня, завтра и вчера.
Иного нет, а то - далече…
В каком краю, в каком году?
Терпи, всесильный человече,
Неодолимую беду.
Считая дней тяжелый ход,
Вот так и я смотрел когда-то
Глазами серыми солдата
На замерзающий восход.
83-151
Грипп, ангина и простуда
Нагоняют в лагерь страх.
Зябко спать, работать худо,
Мерзнут ноги в сапогах.
Кто-то тянется к санчасти,
Кто-то, дав врачам отбой
И отдавшись Божьей власти,
Помирает сам собой.
Прячась в спальнике от стужи,
Утепляюсь как могу,
И пока еще не в луже,
Но уже на берегу.
83-152
Грустная пора,
Тусклые цвета.
Шесть часов утра -
Мрак и темнота.
Офицер-верблюд
Прокричал подъем.
Все дрожат, встают
С желтым фонарем.
…И был вечер, и было утро.
Серые шатры палаток остались за поворотом дороги.
Жизнь снова вошла в привычную, мирную колею.