Память об институтских предметах (2)
Автор: Михаил Глебов, январь 2004
Однако главный ужас подстерегал нас в другом заумном предмете, имя которому - Динамика сооружений. В принципе, дома обязаны стоять смирно, что позволяет рядовым проектировщикам довольствоваться одной статикой, т.е. их расчетом на неподвижную нагрузку. Поистине счастлива и безмятежна их жизнь! Ибо не так уж редко возникают особые случаи, как, например: (1) на высокие сооружения налетают порывы ветра, (2) по мосту, спотыкаясь, движется транспорт, (3) в цеху гремят и трясутся станки, (4) происходит землетрясение, (5) в небоскреб врезается самолет террориста. Все эти воздействия, в противоположность тупо лежащему на крыше снегу, обладают динамической составляющей, т.е. пихают и трясут здание, которому это всегда очень не нравится. Известно, что проволоку легче всего переломить, несколько раз согнув и разогнув ее в одном месте. Ясно поэтому, что динамические усилия - главным образом колебательные - требуют специальных сложных расчетов. Правда, многие типовые случаи, как и в рассмотренной выше строительной механике, давно сведены в более или менее удобные инструкции и таблицы; но наша "научная" группа, конечно, должна была искать своих путей.
На их поиск мы храбро выступили под руководством профессора К., которому уже перевалило за восемьдесят. Этот едва живой ровесник ХХ века, враскоряку бродивший по коридорам и уже ничего не смысливший, кроме дифференциальных уравнений, отличался суровым и крайне настырным нравом. Полный, сутулый и нахохленный, с красным обрюзглым лицом и торчащими седыми волосами, К. напоминал сердитого дикобраза. Он всегда ходил до блеска отутюженным, в теплом сером пиджаке, белой накрахмаленной рубашке с очень длинными рукавами и большими запонками, и черных широких штанах, благодаря которым было не видно, как из него сыплется песок.
Подойдя к доске, он вполоборота озирал притихшую аудиторию своими хитрыми блестящими глазами и, заслышав непочтительное шевеление, театрально поворачивался к тому углу. "Вы мне мешаете. Выйдите за дверь," - говорил он четко и без выражения, словно автомат. "Да я же случайно! - привстав с места, оправдывался кто-нибудь из нас, не ко времени уронивший тетрадь. - Я вас слушаю, я больше не буду…" - "Я прошу вас выйти," - монотонно повторял К., переспорить или умаслить которого было невозможно; и наконец студент, бормоча под нос нехорошие вещи, забирал свой портфель и уходил в буфет коротать время до следующей лекции. К., мумией застыв у доски, медленно поворачивал голову ему вслед. "Хорошо, - констатировал он, когда дверь с треском захлопывалась. - Если человеку неинтересно, мы не должны ему навязывать знаний. Пусть он отдохнет. А мы тем временем перемножим кси на пси…" - и тут вдруг оказывалось, что ему нужно повернуться к доске. И он, боясь от такого усилия потерять связность частей, бережно переступал ногами против часовой стрелки; к нему услужливо подскакивал староста, вручая хороший кусок мела; К. смотрел на мел, осмысливая, что это у него такое появилось в руках, и затем бережно поднимал волосатое запястье, украшенное драгоценной запонкой, и с неожиданной яростной силой принимался впечатывать в доску широкие интегралы. В противоположность расхлябанному Р. он вел свой предмет четко и никогда не ошибался в выводах формул, но результаты у обоих были сходны, ибо никто не понимал ничего и даже не мог этого толком законспектировать. Единственным спасением оставался толстый учебник, но там весь курс был изложен в другом ключе.
Как следствие, экзамен по завершении Динамики обернулся Куликовским побоищем. Потомственные отличники в десяти поколениях, боявшиеся даже помыслить о случайной четверке, ошарашенно вылетали от К. с тройками и колами и, захлебываясь от возмущения, требовали принять меры. Кто-то решился направить в деканат петицию и даже собирал подписи, более разумные попросту обратились к своим чиновным папам и мамам, и те повели на К. концентрическую атаку с разных сторон. Но это был поистине геройский профессор: он неколебимо врос в землю, словно панфиловцы под Волоколамском, отстаивая честь своего предмета. Возможно, затем ему намекнули о слишком преклонном возрасте для дальнейшей работы. Наконец стороны пошли на молчаливое соглашение: ребята вызубрили этот никчемный предмет, как вряд ли какой другой, а К. несколько сбавил прыть. Все же и на этот раз он многим испортил будущие красные дипломы. Его экзамен сделался подлинным триумфом динамики, ибо всех от нее так и трясло!
Меня К., по всей видимости, особенно не любил, справедливо считая халтурщиком и, сверх того, чувствуя критическое отношение к своей драгоценной персоне, ибо мои мысли с достаточной ясностью читаются на лице. Когда я в первый раз храбро явился к нему на экзамен, вооруженный материалами очередного Пленума, он меня просто прогнал; но поскольку вместе со мной пострадали и все остальные, эта промашка как бы не засчиталась, и при повторном экзамене я, словно великого блага, удостоился милостивой четверки.
Несмотря на болезненную любовь нашей профессуры к интегралам, они все-таки вынуждены были признать, что нормальные люди такой галиматьей не занимаются, а передоверяют расчеты компьютерам - или, как тогда назывались эти жуткие монстры, электронно-вычислительным машинам первых поколений. На месте интегралов они самостоятельно городили колоссальные системы линейных уравнений, позволявшие решать задачи с вполне достаточной точностью. На самом деле в этих уравнениях машину интересовали только коэффициенты; собранные в виде таблицы, они назывались матрицами, а вся возня с ними - матричным исчислением. А поскольку передовые советские ученые должны были уметь управляться с техникой будущего, изучение этих матриц ставилось им в прямую обязанность.
Как следствие, на третьем и четвертом курсах мы проходили предмет "Вычислительная техника". Вел ее доцент П., как две капли воды похожий на знаменитого французского артиста Бельмондо, и с такой же нагло-подвыпившей физиономией. П. был человеком свойским, являлся на лекции в грязных джинсах и водил близкую дружбу с замдекана; очень может быть, что он получил право преподавания только благодаря ему. Этот человек, подобно описанному выше математику Ш., абсолютно не владел педагогическим даром; его лекции были до такой степени невразумительны, что многие попросту их не писали, а отсутствие учебника заставляло всех надеяться на снисходительность этого беспутного человека. Так оно и вышло, ибо П., не будучи дураком и хорошо понимая свое педагогическое убожество, не решился требовать с нас ответа "по полной программе", что возбудило бы в привилегированной группе много жалоб и кратчайшим путем привело бы к его изгнанию с этой непыльной должности. Поэтому он, явившись на экзамен, с порога объявил, что будет ставить только четверки и пятерки, и те, кто претендует на "отлично", должны с ним слегка побеседовать, а желающие четверок могут просто подходить к нему с открытой зачеткой. Я со всех ног ринулся вперед, пока он не передумал, и "подошел" первым. Так безболезненно прорвался этот волдырь, грозивший нам в противном случае "второй динамикой сооружений".
Курсовые работы по этой дисциплине заключались в составлении простейших задачек для ЭВМ на тогдашнем программном языке "Фортран". В новом корпусе несколько тесных этажей были заняты вычислительным центром, куда досужих студентов брезгливо не допускали. К их услугам имелась большая комната, заставленная подобиями древних пишущих машинок, где вместо листа бумаги заправлялась длиннейшая тонкая лента, а вместо букв пробивалась соответствующая конфигурация дырок. Человек садился за этот агрегат и, стараясь не допустить ни единого ляпа, набивал с черновика одним пальцем длинную абракадабру из букв и цифр, затем сматывал дырчатую ленту и, опустив ее в целлофановый пакет, сдавал в окошечко лаборантке. Назавтра та же сонная дева возвращала ему пакет с многократно сложенной широкой распечаткой, из которой следовало, что машина, найдя ошибку, безжалостно выплюнула перфоленту, которую теперь придется набивать еще раз. Правда, среди "пишущих машинок" были и такие, которые могли автоматически передолбить верную часть ленты на новый носитель, но этой их функцией надо было еще уметь пользоваться, а здешний персонал выглядел таким премудрым и до того занятым, что студенты во избежание оскорблений доходили до всего своим умом. Мучаясь по пять-шесть раз с каждой ничтожной задачей (типа 2 х 2 = ? ), я до такой степени потерял веру в эти машины, что еще спустя десять лет яростно критиковал настоящие западные компьютеры, пока на своем опыте не почувствовал разницу.
Что касается предметов более жизненных для будущего инженера, следует прежде всего упомянуть Стальные конструкции; их вела пожилая, плохо выглядевшая и весьма бестолковая профессорша В. Избегая самостоятельности, она читала лекции строго по учебнику, который написал ее начальник. Книжка у него действительно вышла хорошей, а поскольку он занимал место заведующего кафедрой, наша дама почитала разумным строго держаться в заданном фарватере. На консультациях по курсовым работам она периодически становилась в тупик, так что лоботряс и халтурщик Михаил Глебов вынужден был предлагать ей свои варианты решения, которые иногда одобрялись. Вообще я по какой-то неясной причине оказался в любимчиках и ехал на чистых пятерках. Этому еще помогло отсутствие интегральной зауми, так что мой здравый рассудок, словно стряхнув путы, мог развернуться и заработать в полную силу. От лекций толку вышло немного, а вот курсовые работы оказались настолько полезными, что я возвращался к ним, будучи уже на работе.
Другую твердыню стоительной науки - курс Железобетонных конструкций - мы одолевали под руководством Э. Он занимал должность заместителя заведующего кафедрой и написал неплохой учебник, которым мы все поспешили обзавестись. Э. оказался до крайности эксцентричной фигурой - очень малого роста, щуплый, всклокоченный жгучий брюнет; его поминутно одолевали эмоции, так что он бегал перед доской, то бранясь, то разражаясь шутками, и потом что-то мелко писал и бубнил. В результате уже со второй-третьей лекции мы перестали за ним конспектировать, полагаясь на учебник, и под конец он-то всех и спас. К курсовым работам здесь прикладывались обстоятельные "методички", которые всякий студент, не разбираясь в существе дела, мог просто переписать, подставляя свои конкретные значения. Как следствие, эти работы прошли для нас зря.
На исходе четвертого курса я слишком затянул сдачу одной из них, и тут на меня, вопреки обыкновению, напал род истерики. Заканчивался май, и сверкало яркое солнце. Мать, видя мое тупое отчаяние, отложила свой будничный "кружок" по магазинам, взяла методичку, калькулятор и, усевшись возле письменного стола, несколько часов трудилась дуэтом со мной. В результате к ночи задание было не только рассчитано до конца, но и вычерчено на ватмане; но затем меня попрекали этой помощью несколько лет. "Кусок, который ты съел, изблюешь," - предостерегал мудрый Соломон. К экзамену я, впрочем, тоже оказался не готов, но опять ринулся первым, и вытащил самый первый билет, и не только рассказал Э. о материалах очередного Съезда КПСС, но кстати заметил, что моя мать первой в СССР применила железобетонное ядро жесткости. Э. так этому обрадовался, что увенчал мою болтовню пятеркой. И лишь когда я пришел на работу, то взялся за настоящее освоение этой жизненно важной дисциплины.
Курс Деревянных конструкций, которые вряд ли широко применяются, читал худой горбоносый старик СС., питавший к своим доскам трогательную любовь. Он завещал нам, готовя избу к зиме, набивать утеплитель по наружной поверхности стен, согласно крестьянскому правилу: "Шуба - на мороз". На его лекциях мы чувствовали себя, словно в музее, и очень радовались, что в качестве курсовой работы от нас не требуют построить Кижи. Мы конспектировали отличия древесины сосны и дуба и также разные дефекты лесоматериалов, и под конец узнали, что такое гвоздь. Я не думаю, чтобы современным инженерам всерьез пригодились эти сведения. А так как я не только знал гвозди в лицо, но даже регулярно забивал их на даче, поставить меньше пятерки мне было никак нельзя.
А вот Каменные конструкции, т.е. правила возведения кирпичных домов, мы не изучали вовсе; нам было сказано, что это - вчерашний день советской строительной индустрии. Между тем кирпич является чрезвычайно коварным материалом: он несет до смешного маленькие нагрузки, легко крошится, по всякому поводу разваливается и чреват серьезнейшими авариями. В 1990-х годах, перейдя от атомных электростанций к обычному мелкому проектированию, я, как и следовало ожидать, вплотную столкнулся с кирпичными столбами и стенами, за которых многие инженеры попросту боялись браться.
Что касается так называемых общественных дисциплин, на первом курсе у нас шла История КПСС, на втором - Марксистско-ленинская философия (диалектический и исторический материализм), на третьем - Политэкономия капитализма и потом социализма, и уже в самом конце - Научный коммунизм. На эти предметы мы собирались в огромной аудитории, числом до десяти групп, и слушали лекции, а дома конспектировали труды Маркса, Ленина, Брежнева и "материалы съездов". Бывали также "коллоквиумы", т.е. обсуждения пройденной темы, которые требовалось "сдавать". Если написанные нами конспекты казались недостаточно длинными, их не принимали к зачету. На кафедре Марксизма-Ленинизма была одна старая мегера, которая не ленилась читать все переданные ей на проверку конспекты и предъявляла замечания по каждой фразе; впрочем, наша группа к ней касательства не имела. Марксистскую философию у нас вела сорокалетняя обаятельная дама с такой изысканной пышностью форм, что мальчишки на лекциях почтительно матерились между собой. Если б не те пуританские времена, она легко могла бы стать звездой "Плейбоя": так историческая эпоха ломает человеку судьбу! Ее глубокое декольте не оставляло сомнений в сладости философии. А поскольку я всякий раз в этом старательно убеждался, то попал в любимчики и ходил с одними пятерками.
|