Проектный институт в разрезе (1)

Автор: Михаил Глебов, май 1999

Сейчас мы обратимся к типичному проектному институту, каким он был в поздние советские времена, от Хрущева до Горбачева включительно. Мы надрежем его хирургическим скальпелем сверху вниз и, отогнув переднюю стенку, ознакомимся с тем, что копошится внутри.

Я не стал останавливаться на проектных организациях сталинского периода, потому что система тогда еще только складывалась. Маститые архитекторы имели собственные мастерские, промышленные наркоматы создавали у себя конструкторские бюро, а для строительства крупных объектов типа Дворца Советов (так и оставшегося на бумаге) и "сталинских высоток" учреждались особые управления, которые по окончании работ, сменив вывеску, приступали к другому объекту.

Когда при Хрущеве развернулось массовое строительство, массовым поневоле стало и проектирование. Разнокалиберные формы проектных организаций унифицировались, словно партизаны, став регулярной воинской частью. Отныне все они имели типовую организационную структуру, схожие плюсы и минусы, уровни зарплаты и условия труда. Поэтому для сотрудников, кочевавших с места на место, менялась только станция метро, на которой они по утрам выходили, да физиономия начальника (каждый последующий был противнее).

Вестибюль и столовая

Всякий уважающий себя проектный институт занимал отдельное многоэтажное здание поблизости от метро. Над входом нависал обширный аляпый козырек, наглядно демонстрировавший любовь местного начальства к архитектуре. С боков козырька стекала дождевая вода, а под ним кучковались сотрудники, в четвертый раз за день вышедшие покурить. На заднем плане темнело несколько дверей, все из которых, кроме одной, были предусмотретельно заперты уборщицей, чтобы ей было меньше подтирать. По сторонам от входа маячили большие черные доски с названием института, где мелким шрифтом указывалась его ведомственная принадлежность и краснел советский герб.

Наружные двери вели в более или менее просторный вестибюль, с одной стороны которого была раздевалка, а другая охранялась вахтером, выглядывавшим из своей будки, словно собака из конуры. На будке висели директорские распоряжения дисциплинарного характера и строгое требование предъявлять пропуск в развернутом виде. Начиная с 1970-х годов здесь нередко ставились турникеты, словно в метро, куда сотрудники при входе и выходе втыкали специальную карточку с личным кодом. С началом рабочего дня все турникеты, кроме одного, автоматически отключались, а единственный оставшийся фиксировал имена опоздавших.

По ту сторону укреплений и под их надежной защитой располагался холл побольше, густо уставленный цветами в горшках и фикусами в кадках. Между широкими оконными стеклами на солнечной стороне грелись ряды мелких колючих кактусов. На стене красовалась институтская Доска Почета с рядами сытых, улыбающихся фотографий, а по соседству мраморные плиты увековечивали золотыми буквами павших на фронте сотрудников. Среди фикусов бродила уборщица с лейкой, на диванчиках у окна сплетничали дамы, опасливо поглядывая, не идет ли начальник. Напротив окон, у вереницы глухих темных дверей толпились сотрудники с чертежами, стараясь угадать, какой из лифтов подойдет раньше. Из дальнего конца, где располагалась столовая, тянуло яблочным компотом, кефиром и еще чем-то жареным и невкусным.

В большом помещении, хаотично заставленном шаткими столиками и стульями, приглушенно гудели голоса, и от самого входа к раздаточной тянулась извилистая очередь. Всякий вошедший загодя запасался подносом, которых всегда было много меньше, чем посетителей. Толстая потная повариха смачно шлепала в тарелку бледно-серые котлеты с давно остывшей вермишелью и поливала их коричневым пресным соусом. Из дальней части прилавка по рукам передавали стаканы с желто-бурым компотом. Стоявшие впереди с полными подносами не двигались, ожидая, когда из кухни принесут наконец чистые вилки. На свисавших с потолка липучих лентах густо чернели мухи; дохлые тараканы, пострадавшие от последней санитарной обработки, валялись вдоль стен. Грязная посуда медленно уползала по движущейся резиновой ленте куда-то в недра кухни.

Дирекция

Второй этаж чаще всего отводился начальству и считался аристократическим. Коридор здесь был устлан толстым и довольно чистым ковром, со стен глядели пейзажи в золоченых рамочках, под ними располагались мягкие кресла с журнальными столиками, которые всегда пустовали. Рядовые сотрудники по возможности обходили эти апартаменты стороной, или, уж если было необходимо, проносились сквозь них на крейсерской скорости.

Большая стеклянная дверь на середине длины коридора вела в приемную, где было прохладно, в гнетущей тишине тикали стенные часы с большим маятником да стрекотала машинка накрашенной секретарши. Вдоль коричневых, отделанных под мореный дуб стен тянулись стулья для ожидающих приема. Окна с тяжелыми портьерами смотрели на замусоренный верх входного козырька. Дверь с одной стороны приемной вела в кабинет директора, напротив - к главному инженеру. В целях звукоизоляции двери эти делались двойными и разделялись крохотным тамбуром.

Директорский кабинет обыкновенно был просторнее, чем ожидалось, и изобиловал стульями, часть которых тянулась по ковровой дорожке вдоль бесконечного стола для заседаний, а прочие, резервные, опоясывали стены. Сам директор торчал из кресла в дальнем конце, осененный сверху портретом Ленина или правившего генерального секретаря; перед ним пестрели телефоны городской, местной и селекторной связи. Всякий звонивший сперва попадал к секретарше, которая придирчиво допрашивала о целях беседы и лишь затем переключала аппарат на своего шефа. За спиной директора возвышались стеллажи с важными документами. Здесь же была потайная дверь в так называемую "комнату отдыха", где хранились спиртные напитки, стоял телевизор и даже кушетка, позволявшая гораздо ближе познакомиться с секретаршей и другими сотрудницами. Кабинет главного инженера был лишен этих преимуществ, что накладывало на его волевое лицо отпечаток некоторой мрачности.

Неискушенным людям казалось, что директор правил институтом с неограниченной властью, словно феодал своей вотчиной. Малейшие его прихоти подобострастно исполнялись, и рядовой сотрудник, подвернувшийся под горячую руку, мог нажить себе крупные неприятности. По счастью, с директором мало кто сталкивался, потому что он редко выглядывал из своего кабинета, а жизнь коллектива на других этажах текла своим чередом.

Если директор, одержимый честолюбием или новаторскими идеями, желал что-нибудь радикально изменить в организации к лучшему, коллектив возмущался нарушением своего спокойствия и давал ему дружный отпор. Следовала вереница скандалов и жалоб в инстанции, вследствие чего горе-новатора без лишней огласки переводили в совсем другой институт, а коллектив жил себе по-прежнему. Если же директор благоразумно никуда не лез и ни во что не вникал, его считали хорошим, поскольку он не создавал трудностей ни подчиненным, ни вышестоящим министерским начальникам (которые больше всего не любят, чтобы их беспокоили). Сотрудники наперебой хвалили такого шефа, начальники отделов уважали, а секретарша заходила в комнату отдыха чаще обычного.

Главной задачей директора были представительские функции, а также выбивание заказов на работу и, следовательно, денег из вышестоящих главков и министерств. Мыкаясь целыми днями по высоким приемным, одаряя шоколадками секретарш и стойко перенося чиновное хамство, он сполна расплачивался за свою призрачную власть. Важнейшим козырем его должности был контроль над денежными средствами института, что позволяло, заручившись поддержкой главного бухгалтера, отводить небольшой ручеек в свой карман. Когда же при Горбачеве государственный надзор за финансами мало-помалу сошел на нет, ручеек этот, ничуть не изменив своей природы, вздулся до масштабов полноводной реки, откуда и выросли все состояния так называемых новых русских.

У директора было несколько заместителей, отвечавших за отдельные участки работы. Главный инженер активно участвовал в принятии важнейших проектных решений, разбирал производственные споры начальников отделов и технические разногласия с заказчиками. Заместитель по общим вопросам ведал хозяйственными делами организации и ее имуществом.

Партийная власть

Все важнейшие организационные решения в институте принимались директором по согласованию с секретарем парторганизации. На крупных предприятиях с большим числом партийцев секретарь был освобожденным работником, т.е. не занимался ничем, кроме партийных дел. Формально власть его была почти равна директорской, так что если на эту должность попадал человек волевой и агрессивный, директору приходилось солоно. Ему было стратегически важно продвинуть в секретари мягкого, покладистого человека, что без труда достигалось соответствующей обработкой членов институтского партбюро, голосованием которых и определялся выбор.

Параллельное существование административной и партийной власти вело свою историю с революционных времен, когда буржуазный специалист (без которого при всем желании не могли обойтись) руководил делом, а стоявший рядом комиссар наблюдал, чтобы эта контра не выкинула чего-нибудь вредного. Но в послевоенное время директора сами поголовно стали партийцами. Гласный контроль за ними осуществлялся вышестоящим главком и местным райкомом, негласный - многочисленными осведомителями госбезопасности, не говоря уже о начальнике Первого отдела.

Реальная власть навсегда ушла из рук секретаря парторганизации, взамен ему была оставлена роль ширмы, которая вместе с регулярной политучебой создавала в глазах рядовых работников образ вездесущей и всемогущей Коммунистической партии. Секретари искусно поддерживали общее заблуждение, что партбюро служит противовесом директорскому произволу, так что обиженные администрацией работники - "истинные хозяева Страны Советов" - поощрялись искать себе в парткоме защиту. Однако на деле партбюро и директор всегда выступали вместе, и на кого обрушивался один, того пинал и другой.

В результате секретари парторганизаций, сохранив на бумаге все свои права, мало-помалу оказались на задворках управления предприятием, автоматически присоединяя свой голос к директорскому по любому обсуждаемому вопросу. Целыми днями они сидели в своем парткоме, разбирая вороха сыпавшихся на них сверху циркуляров и отсылая назад бесчисленные (и бессмысленные) рапорты о проделанной работе: сколько новых людей принято в партию, какие выпущены стенгазеты и что в них написано, как ведется подготовка к празднованию очередной годовщины Октября, и т.п.

Просторное помещение парткома изобиловало красным цветом, включая даже сиденья стульев. В окна ярко светило солнце, пронизывая пыльный, пахнувший старыми бумагами воздух. Горы этих бумаг захламляли все горизонтальные поверхности и особенно стол секретаря, располагавшийся в конце длинного стола для заседаний. Со стен смотрели благосклонные лица членов Политбюро, а их никем не читанные тома сочинений дремали за стеклами книжных шкафов.

Раз в неделю здесь заседало партбюро, состоявшее из нескольких человек, ежегодно избираемых закрытым партийным собранием организации. Бюро обсуждало пустые вещи, потому что вещи реальные определялись директором или напрямую министерским начальством. Члены бюро ведали сбором партийных взносов, занимались наглядной агитацией, стенгазетами, политучебой сотрудников и руководством молодежью.

Время от времени на суд партбюро выносилась какая-нибудь междоусобная склока рядовых партийцев или вконец осатаневшая жена требовала примерно наказать изменщика-мужа. Тяжелее всего доставалось партийцам, допустившим крамольные высказывания или застигнутым на церковной службе. Тут скандал разворачивался всерьез, виноватый плакал, каялся - и большей частью получал снисхождение, потому что передача дела в высшие инстанции автоматически клала пятно на данную парторганизацию в целом.

Принципиально можно утверждать, что партийные комитеты претендовали в советских коллективах на ту же роль, что до революции - приходской священник, ибо во всяком здоровом и дееспособном человеческом обществе это место вакантным оставаться не может. В то время как чиновники, купцы и прочие хозяева ведали обыденной стороной жизни обывателей, священник направлял их нравственно и духовно. Таким образом, для каждого человека жизненные цели-максимум диктовались церковью, а цели-минимум - ближайшим начальством, и они не противоречили друг другу, поскольку находились в совершенно разных плоскостях.

Но коммунистическая религия могла владеть умами и душами лишь до тех пор, пока в массах сохранялась надежда на достижение обещаемого блаженства уже в этой жизни (ибо в загробную верить запрещалось). Вот почему Хрущев столько кричал о построении настоящего коммунизма к 1980 году, т.е. в пределах досягаемости его современников. Но только осел способен без конца идти за пучком сена, привязанным к палке впереди него. Люди мало-помалу разуверились, а потом даже стали презирать новоявленную религию и смеяться над ней. Тем более что сами партийцы, растеряв остатки не то что идейности, но даже простой человеческой порядочности, превратились в обыкновенных карьеристов и стяжателей, для которых партийность стала орудием достижения их личных корыстных целей.

В каждом институтском отделе, где насчитывалось хотя бы три коммуниста, формировалась первичная ячейка, подчинявшаяся парткому.

Прочие управляющие структуры

Самым незаметным в институте всегда оставался Первый отдел, возглавлявшийся штатным сотрудником госбезопасности. Расположенный подальше от глаз, в самой отдаленной части здания, он имел на дверях многочисленные кодовые замки, и зайти туда без спроса было столь же дико, как выпрыгнуть из окна. В бдительно охраняемых глухих шкафах хранились досье на всех сотрудников института с подколотыми к ним доносами.

Когда институт приступал к проектированию какого-нибудь "секретного" объекта, соответствующие инженеры направлялись в Первый отдел, заполняли там множество длинных бумаг и в результате получали допуск к секретности той или иной степени. С этих пор им разрешалось пользоваться документацией, которая неизвестно кем и почему была признана секретной. Если человеку был оформлен допуск достаточно высокой степени, ему даже доплачивали за молчание. С другой стороны, он терял всякую надежду вырваться в командировку или туристическую поездку за рубеж.

С Первым отделом был непосредственно связан Отдел кадров, ведавший личными делами сотрудников института и хранивший их трудовые книжки. Всякое изменение в должности или размере зарплаты немедленно отражалось в документах отдела. Желающие поступить на работу приходили сюда на собеседование, которое гарантированно кончалось ничем, если за данного человека не ходатайствовал кто-нибудь из институтского начальства.

Директору в его тяжелых трудах помогал Плановый отдел, прикидывавший доходы от выполняемых институтом заданий и расходы на заработную плату сотрудникам и прочие статьи. Тут сидели совершенно никчемные людишки, как правило чьи-нибудь протеже, носившие гордое звание инженеров-плановиков. Настоящие инженеры от всей души их презирали. Штат отдела почти исключительно состоял из женщин. Здесь всегда было жарко натоплено; со шкафов, забитых пыльными папками, ниспадала сочная зелень комнатных растений, под потолком вдоль натянутых нитей вились лианы, и изо всех углов застенчиво выглядывали чайники.

В Бухгалтерии, загроможденной шкафами с отчетностью, копошились несколько женщин. Главный бухгалтер занимал отдельный кабинет, смотрел властно и отчужденно, будто следователь на преступника, придирчиво обнюхивал подаваемые бумаги и затем, удостоверившись, аккуратно шлепал круглую печать. Он назначался и снимался с должности районным финансовым органом, директора слушался чисто формально и контролировал расходы организации от имени государства. Поэтому директор всегда устанавливал с ним дружеские отношения, и они воровали вместе.

Никакой настоящей бухгалтерии (в западном понимании этого слова) в советские времена не существовало. Деньги выделялись предприятию из бюджета, прибыль шла обратно в бюджет, и главным занятием бухгалтерии было начисление и выдача сотрудникам заработной платы. Здесь, напротив, существовал безнадежный лабиринт так называемого трудового законодательства, в котором значились десятки мелочных надбавок и удержаний по самым разным причинам.

Зарплата выдавалась дважды в месяц: в двадцатых числах - аванс, составлявший обыкновенно 40% номинального оклада, и в начале следующего месяца - выплата под расчет, куда включались все остальные деньги и вычитался подоходный налог. Цифра всегда выходила некруглая; получатели, вооружившись карандашами, вели собственные подсчеты и затем шли ругаться в бухгалтерию. Поэтому с 1970-х годов к деньгам всегда прикладывалась распечатка, выполнявшаяся громоздкими, размерами в целую комнату, ЭВМ (электронно-вычислительными машинами) советского производства. В распечатке все удержания и начисления были выписаны в столбик, и снизу подводился итог. Отныне сотрудники ходили ругаться в бухгалтерию, размахивая распечатками, а там оправдывались, что машина опять дала сбой.

Деньги выдавались либо через окошечко специального помещения кассы, либо избранный сотрудниками представитель отдела получал там деньги сразу на всех и потом раздавал на рабочих местах под роспись в особой ведомости. Если кто-нибудь отстутствовал, деньги возвращались в кассу и клались на депонент, чтобы он мог получить их впоследствии. Однако гораздо чаще один из сотрудников расписывался и получал деньги за него, чтобы не связываться с кассой, которая то не работала, то не имела наличности, и я не помню, чтобы из этого выходили конфликты.