Инженер за работой (3)

Автор: Михаил Глебов, сентябрь 1999

Стандарты черчения

Зная пристрастие советских чиновников ко всеобщей стандартизации, странно было бы ожидать, что эта напасть минует такую важную отрасль экономики, как проектное дело. Однако то ли чиновники остерегались залезать в слишком мудреные для них дебри, то ли сохранялось еще уважение к техническому творчеству, то ли других дел хватало, - только вплоть до 1970-х годов инженеры чувствовали себя вольготно. Правда, у машиностроителей были кое-какие правила черчения, имевшие скорее характер традиции, чем принудительного стандарта. Формально эти правила распространялись на всю выпускавшуюся в государстве техническую документацию. Но поскольку чертежи строителей, электриков, электронщиков и множества других специалистов не имели ничего общего с машиностроительными, применить к ним означенные правила было физически невозможно, и оттого все они благополучно существовали вовсе без правил.

Каждый вновь созданный проектный институт или конструкторское бюро постепенно вырабатывали свой стиль оформления чертежей. Со временем он превращался в неписаную традицию и становился общеобязательным для всех сотрудников. Главным плюсом такого положения было максимальное соответствие формы чертежа его содержанию. Ибо строительство многолико, и чертежи жилого здания не имеют ничего общего с проектом плотины или шоссе. Попытаться свести их все к единой стандартной форме - то же, что одеть всех людей в костюмы одинакового фасона и размера. И если в армии нечто подобное удается, то вряд ли кто из солдат испытывает от этого радость. А поскольку каждый институт занимался проектированием какого-нибудь определенного профиля, то его чертежная традиция наилучшим образом подходила к этому профилю.

Главным минусом такой чересполосицы была невозможность стороннему человеку быстро найти в комплекте чертежей требуемые сведения. Если, положим, он искал перечень примененных балок, то в одних институтах его помещали на первом листе, в других - на последнем, в третьих - приписывали в мелких таблицах к каждой схеме. Конечно, для всех инженеров существовали некоторые основополагающие правила. К примеру, любой комплект открывался "Заглавным листом", куда вписывались общие рекомендации и большая часть таблиц. На размерных линиях делались засечки (а не стрелки, как в машиностроении). Но уже в обозначениях материалов (бетона, кирпича, стали) начинался разнобой. Одни показывали бетон частой косой штриховкой, другие - пунктирной штриховкой, третьи вообще замазывали его желтым карандашом, чтобы на синьке он получился равномерно темным. Отсюда теоретически возникала возможность недоразумений, хотя даже самый пьяный прораб вряд ли мог перепутать железобетонную колонну с кирпичной стеной.

В 1968 году по этой казацкой вольнице был нанесен первый удар. Были созданы Единые Стандарты Конструкторской Документации (ЕСКД) - огромный конгломерат из сотен взаимосвязанных ГОСТов. Все они обозначались как "ГОСТ 2.103-68", где "2" указывала на принадлежность к ЕСКД, а "103" означала порядковый номер в его пределах (правда, номера почему-то давались не подряд).

В этих ГОСТах с невероятной дотошностью и мелочностью было регламентировано, каких размеров (в миллиметрах) должны быть чертежные листы, какими их оформлять рамочками и какой толщины рисовать линии этих рамочек. Последний вопрос рассматривался в особом ГОСТе; там была таблица с дюжиной вариантов толщины карандашных линий. Другой ГОСТ поучал инженера, как ему писать буквы. Предлагалось несколько шрифтов, где каждая буква была прорисована по миллиметрам. Крупность всех надписей также нормировалась. Угловые штампы - визитная карточка любого чертежа, - составлявшие прежде особую гордость институтских умельцев, свелись к четырем невзрачным типам, и было разъяснено, в каком случае какой из них применять.

Обозначения (цифровые шифры) чертежей, также присваивавшиеся в каждом институте по собственной удобной системе, превратились в длиннейший цифровой ряд, состоявший почти из одних нулей, разделенных точками. Первые группы цифр между точками должны были означать что-то глобальное и общегосударственное - код отрасли экономики по всесоюзному классификатору, код министерства по другому классификатору, код данной инженерной специальности по третьему, и т.п. Разобраться в этих беспросветных нулях обыкновенному человеку не представлялось возможным.

Однако ЕСКД, по счастью, был разработан все для того же многострадального машиностроения. Прочие институты, переняв оттуда некоторые самые общие черты (вроде отмеченных выше), продолжали выпускать проекты по старинке в надежде, что беда обойдет стороной. Не тут-то было. Разделавшись с машиностроителями, чиновники спохватились, что их заботами не охвачены инженеры других отраслей. На них, как из рога изобилия, посыпались собственные системы стандартов, опиравшиеся на ЕСКД тем же порядком, как законы страны опираются на ее конституцию.

В строительстве такой системой стали Стандарты Проектной Документации Строительства (СПДС). Они были организованы подобно своему старшему брату, ЕСКД, и почти так же многочисленны, только вместо базовой цифры "2" значилось "21". Теперь уже для проектировщиков не осталось никакого продыху. Отдельный стандарт регламентировал все таблицы и надписи Заглавного листа, который отныне велено было звать "Общими данными". Архитектурные планы и разрезы, схемы железобетонных конструкций, спецификации, ведомости материалов - все подпало под какой-нибудь норматив. Орудия мелкого калибра били по смежникам, унифицируя схемы разводки труб и условные обозначения унитазов.

Власть нормоконтроля

Такой чумы не ждали даже самые отъявленные пессимисты. В отделах началось брожение. Лучшие специалисты, в особенности пожилые, закатывали начальству истерики, пугая увольнением. Они чувствовали то же, как если бы в их собственной квартире поселился милиционер и стал указывать, куда класть какую вещь, где можно и где нельзя сидеть и лежать, и вообще превратил бы их дом в аракчеевскую казарму. С другой стороны, на начальников отделов давили директора во исполнение грозных министерских циркуляров. Начальники вертелись ужом, умасливая своих и поддакивая вышестоящим, и дело не трогалось с места до тех пор, пока какой-то умник не додумался ввести в проектных организациях аналог заводского ОТК (Отдела технического контроля).

Тогда вышел указ об учреждении нормоконтроля. Каждый проектный отдел должен был выделить одного сотрудника, который оканчивал специальные курсы и, выучив назубок все шрифты, таблицы, штампы и рамочки, с триумфом возвращался назад. Числясь и получая зарплату в отделе, он, тем не менее, подчинялся напрямую директору института и потому мог проявлять строптивость. Сам он уже больше не выпускал чертежей, но только проверял чужие: мерил линейкой рамочки, следил за правильным наклоном шрифта и т.п. Комплект чертежей ложился к нему на стол уже после главного конструктора, который, таким образом, оказался ступенькой ниже его.

Учиться на должность нормокотролера обыкновенно направляли самых негодных сотрудников (толковые были нужны в работе, да и сами они категорически уклонялись от такой чести). Эти бездари, получив непропорционально большую власть, начинали глумиться и куражиться, отказываясь подписать какой-нибудь лист перед самым выпуском единственно из-за того, что таблица там была нарисована не справа (как требовал ГОСТ), а слева. Но срыв выпуска был чреват неприятностями начальству и лишением премии. И вот руководители групп и даже главные конструкторы, словно мальчишки, обхаживали и умасливали новоявленного вельможу, клятвенно обещая исправиться и в следующий раз неуклонно соблюдать государственные стандарты. Тот открывал книжечку ГОСТа на первой странице, где жирная надпись гласила, что его "несоблюдение преследуется по закону", и с важностью отвечал: "Я не могу взять на себя такую ответственность".

Сейчас, рассуждая в ретроспективе, уже трудно оценить, какую лепту внесло это безрассудство в общий развал советского проектирования; ясно лишь, что не маленькую. Больше всех, как водится, пострадали наиболее талантливые, квалифицированные и полезные работники. Ибо в своих проектах они были озабочены содержанием: прочностью, надежностью, инженерной стороной дела. Они по опыту знали, какие недоразумения может вызвать на стройке заумно вычерченная схема или мелко написанные размеры. Поэтому в оформлении листов они стремились единственно к наглядности и удобству пользования. Они делали скидку на разгильдяйство прораба - и повторяли ключевые указания по нескольку раз, да еще обводили жирной рамкой. Они помнили, что РЭМ не протирают спиртом, - и писали цифры крупно, разборчиво, чтобы их можно было прочесть даже на "слепой", смазанной синьке. Нередко прорабы - вчерашние безграмотные каменщики - сами просили их чертить подробнее или расписывать, что и в каком порядке следует делать. И инженеры всегда соглашались, потому что прочность здания была для них дороже всего.

Такова была реальность; но кабинетные юристы, разработчики ГОСТов, не знали ее, точнее, не желали знать. Они изучали должностные инструкции прорабов, мастеров и рабочих, а там значилось, что они обязаны уметь то-то и то-то. И когда затем юрист брал чертежи хороших инженеров, он видел в них много такого, что идеальный (взятый из инструкции) прораб, мастер или рабочий должен был знать сам без чужой подсказки. И тогда юрист возмущался, что инженер тратит свое время на сущие пустяки, и запрещал ему впредь заниматься этим. Юрист хотел, чтобы прораб был прорабом, - но в действительности прораб был в лучшем случае мастером, мастер - полуграмотным рабочим, а рабочий - вообще деклассированным пьянчугой. И когда к этим людям поступали чертежи, рассчитанные на их должностной уровень знаний, они только пялились в них и либо - в лучшем случае - требовали разъяснений, либо, махнув рукой и пропустив с горя по стаканчику, отважно лепили все навыворот.

Поэтому перед хорошими инженерами встала проблема: или с тяжелым сердцем выпускать чертежи "по правилам" в надежде, что "кривая вывезет", или стоять на своем, тщетно взывая к рассудку институтской бюрократии. Не счесть измотанных нервов и севших голосовых связок, лишений премии и увольнений по собственному желанию. Многие пожилые работники, способные принести еще немало пользы, едва досиживали до пенсии и в сердцах хлопали дверью.

Однако шли годы, и накал страстей понемногу утих. С одной стороны, люди привыкли к новому порядку и научились находить в нем лазейки, сквозь которые протаскивали все, что считали нужным. Образно говоря, если раньше хозяин свободно заходил в свой дом через дверь, то теперь, украдучись и озираясь, просачивался в форточку, но тем не менее все-таки попадал внутрь. С другой стороны, нормоконтролеры нащупали пределы своих возможностей и не замахивались слишком высоко. Ведь срыв сроков ударял не только по отделу, но и по директору, которого жучили в министерстве, поэтому излишняя принципиальность не встречала понимания. В результате основная склока переместилась на уровень руководителей групп, с главным конструктором нормоконтролер спорил на равных, дружеских советов начальника слушался, а к директору не ходил. Казалось, со временем всю эту глупость удастся тихо похоронить или хотя бы сделать чистой формальностью, - если бы не одно обстоятельство.

Дело в том, что введение нормоконтроля, серьезно ущемившее толковых инженеров, вдохновило и обрадовало бестолковых, которых с годами в отделах становилось все больше. Бессильные разобраться в конструктивных вопросах, они все свое рвение направили на оформительскую сторону, прикрывая этим свою умственную нищету. Озабоченность инженера соблюдением чертежных правил стала отныне верным индикатором его профессиональной непригодности. Такие люди дружили с нормоконтролером и учились у него уму-разуму, а тот неожиданно обрел поддержку значительной части коллектива, опираясь на которую, нахальничал еще злее.

Вся эта компания, утробно ненавидевшая талантливых инженеров, получила удобное оружие для борьбы с ними. Когда человек производил сложный расчет или принимал нестандартное решение, завистники тянулись к нормоконтролеру с жалобами на нарушение чертежных стандартов. Тот требовал провинившегося пред свои очи, мерил линейкой и обнаруживал, что высота строчек в таблицах составляет всего семь миллиметров вместо положенных восьми. Происходила дикая склока, на шум являлся начальник, и если уже подкатывал срок, оплеванный и униженный инженер получал на этот раз милостивое снисхождение. Окружающие кривили губы: что возьмешь с человека, который даже простую таблицу не умеет нарисовать правильно?

Нормирование труда

Другим камнем преткновения была принятая в проектных отделах система оплаты труда.

Существуют две принципиальные системы: повременная и сдельная. В первом случае работник получает строго определенную зарплату за отработанные дни (часы) вне зависимости от того, сколько работы он успел выполнить. Во втором случае платят именно за количество сделанной работы (чертежей, шестеренок, погонных метров вырытой канавы), а затраченное на нее время никого не интересует.

На первый взгляд сдельная система гораздо лучше повременной, поскольку она побуждает человека трудиться изо всех сил, а в результате и он получает больше денег, и дело спорится. Во все времена работодатели и чиновники клевали на эту слишком очевидную удочку, не желая понять, что работа работе рознь. Одно дело, когда рабочий чеканит на станке одинаковые болты. Сдельная оплата приохочивает его к трудолюбию, заставляя избегать лишних перекуров и даже находить более рациональные способы управления своим станком. Но ведь работа его - чисто механическая, не требующая никакого творчества. Любой школьник согласится, что можно принудить себя переписать за час известное количество текста, но нельзя обязаться ежечасно решать по три задачки. Потому что задачи бывают разные. Иные мы щелкаем по штуке в минуту, а потом попадется такая, с которой и за день не сладишь.

Тут-то сдельная система оплаты и дает сбой. Конечно, она понуждает работника делать больше, - но лишь в тех случаях, когда он физически способен это сделать. А способен он в случаях простейших, неквалифицированных, когда работают руки, а голова дремлет. Но поставьте в эти условия человека творческого, - и вы кратчайшим путем отобьете у него охоту заниматься своим делом. Ибо суть творчества - в озарениях, а не в унылом рутинном труде. Каменщик может за смену, поднатужившись, возвести перегородку известной высоты. Но инженер, распутывая головоломную проблему, хотя и торопится, но не знает наверняка, каким образом и в какие сроки сумеет ее победить. И до тех пор, пока он не знает, сдельная система отказывает ему во всякой оплате.

Единственным формальным мерилом инженерной работы в советские времена служило количество выпущенных чертежей. С этим еще можно было кое-как согласиться, пока разговор шел об одном вычерчивании. В самом деле, если чертежнику даны все эскизы для тупой перерисовки, сдельная оплата прибавляет ему энтузиазма. Но опытный чертежник знает, что даже и лист листу - рознь. Мелкие форматки можно щелкать по штуке в четверть часа, большие схемы при удачном раскладе займут два-три дня, а листы с мелкими узлами и деталями едва закончишь в неделю. Не беря уже неизбежных во всяком проектировании перетирок и переделок.

Приняв к сердцу вопли чертежников, министерские чиновники составили шкалу коэффициентов, согласно которой каждый вычерченный лист большого формата А1, принятый за единицу, домножался на известный коэффициент в зависимости от того, что и как на нем изображалось. Отправной точкой служили большие схемы расположения железобетонных конструкций; их коэффициент равнялся единице. Листы с мелкими узлами домножались на 1,4; очень многодельные чертежи марки КМ (стальные конструкции) - на 2. Вообще двойной коэффициент был абсолютным максимумом. С другой стороны, форматки домножались на 0,4, а листы привязанных типовых проектов - даже на 0,2. Другой коэффицент учитывал масштаб изображения: чем оно было мельче, тем коэффициент, естественно, оказывался выше. Низшие "инженеры", проводившие все дни в черчении, аккуратно вносили свои успехи в записные книжечки и по окончании месяца предъявляли начальству в ожидании надбавок и премий.

Понятно, что стоило такому человеку поручить самостоятельную разработку, как его формальная производительность резко падала вниз. Творческая составляющая труда коэффициентами не учитывалась, из-за чего снижалась оплата. В результате низшие инженеры, и без того некрепкие умом, бегали от самостоятельности, как черт от ладана, требуя, чтобы сторонний дядя давал им готовые решения, да еще без переделок.

Еще хуже приходилось этому дяде. Занимаясь разработкой конструкций, он не мог одновременно их вычерчивать - и оказывался как бы вне системы. Конечно, отдельское начальство, не заинтересованное в его уходе, подкидывало ему небольшие премии, но всегда затруднялось подыскать им законное основание. Чертежник, размахивая записной книжкой, мог в поисках справедливости дойти до директора; но у разработчика такая книжка оставалась полупустой, и он жил как бы за счет чистой благотворительности начальника, а исполнители, перечерчивая его эскизы, глухо негодовали, что часть общей премии безо всяких оснований выделяют ему.

Правда, для расчетчиков существовал смехотворный норматив: двадцать страниц расчетов приравнивались к… одному вычерченному листу! И если хороший чертежник успевал выпукать в месяц до десяти листов, то расчетчику, чтобы угнаться за ним, требовалось исписать 200 страниц - целую книгу! Это было невозможно даже в простейших рутинных расчетах, не говоря уже о серьезных проблемах, которые подстерeгают инженера на каждом шагу. К тому же расчеты по разным причинам требуют бесконечных переделок и корректировок. Многие инженеры вместо этого переписывали расчет столько раз, сколько требовалось переделок, и предъявляли к оплате общее количество страниц. Понятно, что впоследствии в этой каше уже никто не мог разобраться.

Справедливости ради надо сказать, что сдельная система оплаты в чистом виде применялась в проектных организациях только в сталинские времена и только по отношению к низшим работникам. Все дальнейшие попытки встречали такое сопротивление людей и вызывали столько скандалов и дрязг, что начальники отделов в интересах собственного спокойствия старались свести дело назад к уравниловке. Обыкновенно сдельщина определяла размеры премий, а оклад начислялся по повременной схеме. Премии же были малы, особенно для низовых работников, и имели скорее моральное значение. Поэтому никто не видел смысла надрываться зря, по справедливости выбирая лишнюю чашку кофе, выпитую в приятной компании, лишнему сделанному листу.