Два брата

Автор: Михаил Глебов, февраль 1999

[...] Старший сын дяди Федора Владимир вырос невысоким, стройным, физически слабоватым и без твердого нравственного стержня в душе. У него были не очень темные волосы, украшенные ранней сединой, тонкое, приятное, открытое, располагающее к себе лицо и грустная полуулыбка смирившегося со своей судьбой человека. Он непрестанно курил, а язва желудка ограничивала его в спиртном. Уйдя от шумного застолья на кухню, он любил поговорить по душам, задумчиво роняя короткие фразы в перерывах между затяжками и порой мучительно заикаясь. Тональность его речей была светлой, печальной и безнадежной, ибо такова жизнь. Он охотно прощал людям свои обиды, но они ныли у него в сердце. По складу ума Владимир был скорее поэтом, чем аналитиком; он не верил в Бога, но верил в своенравную и непредсказуемую судьбу и в собственное перед ней бессилие. Сам факт, что он смотрел на жизнь под таким отвлеченным углом, резко выделял его из сонма остальных родственников, мысливших конкретными житейскими случаями, которые при пересказе неминуемо обращались в сплетни.

Школьные годы Владимира перемолола война. Учился он худо и по окончании десятилетки попал в армию. Служба забросила его в Гагры, где он навсегда заболел морем. По его возвращении тесная комната дяди Федора превратилась в музей всевозможных моделей теплоходов и парусников, часть которых Владимир охотно раздарил знакомым. Легкий в общении, веселый, душевный и с очевидностью без камня за пазухой, он обзавелся множеством приятелей и весело проводил время. Осилив кое-как машиностроительный техникум, он работал в заводских КБ на низших инженерных должностях.

Как-то на очередной вечеринке он познакомился с девушкой Валерией, едва окончившей институт. С первой встречи они влюбились друг в друга без памяти, и эта страсть стала доминантой всей его жизни. Наскоро поженившись, они переехали к родителям Валерии, занимавшим просторную квартиру напротив Симонова монастыря. Отец Валерии был полковником, мать сидела дома и, будучи родом из Архангельска, знала множество простонародных частушек. Но вскоре что-то не сложилось, и молодожены перебрались к Владимиру. Там против них неожиданно выступил дядя Федор. Промучившись вместе около трех лет, они развелись, и вся их странная одиссея покрыта непроницаемой тайной.

Освободившегося Владимира скоро прибрала к рукам его сотрудница Галя; Валерия тоже за кого-то вышла, и время от времени они тайком встречались в кафе. С Галей жизнь у Владимира не заладилась, зато появилась дочь Ольга. Галя не обременяла себя уходом за ней, и Владимир целыми часами выгуливал коляску на Цветном бульваре. Наконец последовал разрыв, и совершенно выбитый из колеи Владимир уехал в Ленинград, подальше от своего прошлого. Однажды, спустя много лет, он внезапно явился на день рождения дочери. Дверь ему открыла незнакомая чужая девушка; сказавшись дальним родственником, он сунул ей подарок и поспешил прочь.

В Ленинграде Владимир поступил на судостроительный завод в отдел снабжения и со временем даже возглавил его. Постоянная работа с людьми, командировки и выбивание комплектующих как нельзя лучше подходили к его общительному характеру. Каждый месяц он наведывался в Москву, странствовал по министерствам, очаровывал секретарш и щедро раздавал им коробки конфет.

Как-то раз он добыл путевку в захолустный дом отдыха под Волгоградом, и там его настигла третья жена, Аграфена, по странному стечению обстоятельств жившая и работавшая буквально обок с ним. Происходила она откуда-то из-под Гатчины, где еще оставалась на хозяйстве ее мать. К сорока пяти годам Аграфена была молодящейся крашеной блондинкой, соблюдала диету, боготворила Пушкина, фальшиво изображала радушие и была блудливой до неприличия. Детей у них с Владимиром, конечно, не появилось.

Вскоре молодожены выбили отдельную двухкомнатную квартиру за Обуховской Заставой, в пяти минутах от работы, и жили на этой окраине, будто в маленьком городишке. Единственная бесконечная улица, прорезавшая бледные ленинградские новостройки, по вечерам наполнялась пьяными, которые, словно мухи, бесцельно ковыляли и ползли во всех направлениях. Автобусы привычно тормозили, пьяные от испуга роняли бутылки. В темном подъезде грязный лифт натужно вез меня на последний этаж. Переднюю загромождали самодельные стеллажи с барахлом; на двери уборной висела фигурка мальчика без трусов, шокировавшая советского обывателя. Вся жизнь этой пары проходила на микроскопической кухне, где приткнулся небольшой телевизор, и в спальне с двумя узкими кроватями и мрачным тяжелым шкафом. Большая комната была для гостей: там стоял диван, стол и несколько книжных шкафов с тщательно подобранными по цвету корешков собраниями сочинений. За плоскими крышами пятиэтажек просвечивала стальная лента Невы. Летом на потолке тучами отдыхали мелкие комары; однажды я побил их тапочком и сильно испачкал побелку.

Мой приезд всякий раз обращался в маленький праздник, на который приглашались местные знакомые Аграфены, ибо гость из Москвы поднимал реноме хозяев. После торта включали магнитофон, и я некоторое время топтался с нею на пятачке между столом и диваном.

Неупорядоченная жизнь и семейные травмы рано сделали Владимира язвенником. Лечение не помогало, и наконец ему вырезали половину желудка. Ездить в командировки становилось все труднее. Не дождавшись пенсии, он пристроился в местный Дом Культуры, получал мизерную зарплату и еле сводил концы с концами. Летние месяцы они с женой проводили в ее родном домишке около Гатчины, где имелась банька и порядочный огород. Однажды, когда они мирно копались на грядках, загорелся дом. По всей видимости, там замкнула проводка. Владимир бросился на кухню отключать газ, но обратно выйти уже не смог и сгорел заживо.

* * *

Младший сын дяди Федора, Борис, по характеру оказался диаметрально противоположен Владимиру, и они друг друга не любили. Среднего роста, плечистый, плотный, с большой цилиндрической головой, выступающим подбородком и упрямым лбом, всегда подстриженный, выглаженный и отутюженный, Борис был олицетворением победоносной уверенности в себе. Школу он закончил круглым отличником, легко поступил в престижное Бауманское училище и вышел из него с красным инженерным дипломом. Родители в нем души не чаяли. Будущее, усыпанное розами, покорно лежало у его ног.

Дядя Федор устроил его на работу в министерство. Борису, однако, не понравилась жизнь низшего служащего и придирки столоначальников; он хотел свободы, самостоятельности и денег. Месяца через два он неожиданно для всех завербовался мастером на строительство газопровода в Казахстане, работал вахтовым методом и по окончании смены отдыхал дома. Однажды в середине 1960-х годов он заехал в Ленинград к Владимиру и случайно познакомился там с Еленой. Елена была амбициозной дочерью крупного профессора, жила в огромной квартире и заканчивала аспирантуру. Ей понравился молодой самоуверенный бычок, для которого все казалось по плечу, и случайная беременность лишь ускорила официальную регистрацию брака.

Последовала чехарда: Борис должен был ездить в Казахстан, жена - тянуть учебную лямку; Борис не терпел возражений своего ученого тестя, Елена презирала простодушную свекровь. Несколько раз они, при помощи дяди Федора, со всем скарбом переезжали из Москвы в Ленинград и обратно. Между собой они тоже не могли поладить: каждый видел в другом лишь вспомогательное орудие для удовлетворения своих амбиций и не желал ничем поступаться в его пользу. В конце концов они расстались, причем оба так и не нашли себе новой пары. Их сын, брошенный и забытый, воспитывался у дяди Федора.

Перевалив за тридцать, Борис обнаружил, что остался у разбитого корыта. Газопровод не принес ему служебного роста, а деньги разошлись на семейные неурядицы. Он попросился назад в министерство. Но старенький дядя Федор давно растерял связи, а лощеные столичные чиновники не желали иметь дело с грубым и несговорчивым прорабом. Борис снова бросился в Казахстан. Но удача окончательно покинула его. Пьяный монтажник сваривал трубу не по правилам и погиб; комиссия вскрыла нарушения в технике безопасности, и Борис едва избежал суда. Лишенный права занимать руководящие посты, с убийственной характеристикой в кармане, без профессии и без денег, он вернулся в свою пустую московскую комнату, запил и тронулся умом.

Ему захотелось написать большой роман о своей загубленной жизни, прославиться и войти в историю. Больше всего его затруднял выбор псевдонима, о чем он долго советовался с окружающими. Привычный к вахтовой работе, он устроился проводником пассажирского поезда и все свободное время отдавал сочинительству. Готовая рукопись, неряшливо перепечатанная под копирку, едва умещалась в большой кожаной папке. Для начала Борис предложил ее на наш суд. Был он худой, сутулый, сбросивший половину веса, с землистым цветом лица, а под мышкой у него торчала папка. Роман у Бориса получился удивительный: наивный юноша вопрошал о жизни, а бывалый мужчина давал развернутые мрачные ответы. Этот нескончаемый бессмысленный диалог до смешного напоминал учебники схоластики раннего средневековья. Папа читать Борисово творение отказался; мама осилила несколько страниц и растерянно спрашивала папу, что ей следует говорить, чтобы не обидеть человека.

Само собой, роман так и не был напечатан, и Борис окончательно впал в апатию. Ему было сорок, но выглядел он больным стариком. Однажды он познакомился с приятной простоватой блондинкой, и они заехали к нам в гости. Борис вздыхал, сутулился и нес ерунду; женщина, потупившись, мяла в руках платочек. В тот же вечер она с ним рассталась.

Дальнейшая судьба Бориса печальна. Ему удалось сменять отцовскую комнату на маленькую квартирку в отдаленном пригороде; он жил в ней один, пил и подрабатывал дворником. Отмечая свою сорок шестую годовщину, он перепился сильнее обычного. Наутро его нашли мертвым.