Появление садового участка (1)

Автор: Михаил Глебов, май 2002

Летом 1956 года на службе у Алексея началось брожение. Старые работники, помнившие дореволюционные времена, и те, кто в двадцатые годы уехал из деревни в город, не на шутку взволновались: словно вернулось старое доброе время, и теперь можно получить надел земли и стать каким-никаким хозяином. Как водится, сыскались активисты, начались собрания, составление списков, вовсю шел дележ шкуры неубитого медведя. Сотрудникам на выбор предложили несколько мест, более или менее неудачных (людей прямо предупреждали: дадим бросовые земли, хотя никто толком не понимал, что значит "бросовые"). Алексею больше всего приглянулся вариант по Белорусской дороге: они с женой недавно отдыхали в совминовском санатории под Одинцово и остались очень довольны. Валентина, в свою очередь, благоволила к Белорусской дороге, по опыту довоенных дач считая ее сухой и красивой. Ее сестры Ольга и Софья становились естественными помощниками. Однако без молодых сил Ларионовым пришлось бы трудно. К счастью, Рита с Иваном были не прочь поиграть в садоводство, - не исключено, что с прицелом на дачу для будущего ребенка. Как бы то ни было, консенсус был достигнут, и общий труд в значительной мере сплотил обе семьи.

Энтузиазм совминовцев был так силен, что верхушки заволновались и стали активно вставлять палки в колеса. Людям решительно запретили всякую самодеятельность: если уж садоводческое товарищество названо коллективным, его члены под страхом исключения обязаны воздерживаться от малейшей частной инициативы. Коммунистический бюрократизм вступил в борьбу с частнособственническим инстинктом граждан, которая с переменным успехом шла тридцать лет, до начала Перестройки. Однако, по правде сказать, самые строгости схлынули уже в первое пятилетие, затем единое товарищество фактически распалось на суверенные участки, и придирки шли уже главным образом к размеру возводимых строений. Но об этом разговор впереди.

Итак, в ту же осень, оформив необходимые бумаги, правление новоявленного "товарищества" (куда в роли ревизора удалось протиснуться и Алексею) приступило к освоению целины. Из колхоза пригнали технику и для начала повыдергивали осины и ивы, мешавшие фруктовому изобилию. Затем пустую территорию обнесли по периметру забором из мощных столбов, в лучших бериевских традициях переплетенных колючей проволокой. Тремя сторонами забор тянулся вдоль леса, а четвертая отсекала товарищество от урезанного клеверного поля. На тот случай, если клевер загорится, вдоль внешней стороны ограды пустили глубокий противопожарный ров. В разных концах забора сделали добротные калитки со щеколдами, которые требовалось держать закрытыми, а в юго-восточном углу - сторожку и главные ворота.

Затем от Можайского шоссе, оставшегося метрах в пятистах к югу, вдоль опушки проложили асфальтовую дорогу, которую окрестили Центральной линией или просто Централкой. Эта дорога, шириной только для проезда машины, шла на метровой песчаной насыпи и, миновав ворота, дотягивалась вдоль опушки до дальнего угла территории. По легенде, ее строили пленные немцы, хотя такая версия кажется мне сомнительной. Внутри товарищества дорогу с обеих сторон обрамляли часто посаженные бальзамические тополя. Таким образом, если взглянуть на карту, территория вышла как флаг, развевающийся к западу, а Централка играла роль древка.

Внутри товарищества от Централки до противоположного края провели параллельно четыре грунтовые дороги, которые назвали Линиями, от 1-ой, ближайшей к воротам, и до 4-ой назади. Полосы земли между линиями нарезали прямоугольниками по 24 метра параллельно дороге и по 50 метров вглубь от нее. Каждый участок, таким образом, составлял ровно 12 соток - недосягаемый предел мечтаний садоводов позднейших лет. Участки между линиями располагались спиной друг к другу, и лишь те, что тянулись между 1-ой линией и полем, и те, что замыкали 4-ую линию, не имели соседей сзади. Несмотря на строго прямоугольную форму территории, все линии оказались разной длины, последовательно убывая с ростом их номера, потому что в их конце располагался участок невырубленного старого леса. Самая длинная из них, Первая линия, насчитывала около 900 метров, а перепад высоты от Централки вниз составлял порядка 6 метров.

Такая протяженность улиц, конечно, требовала поперечных проездов, которые и были проложены в третях длины. В дальнем конце, противоположном Централке, вместо официального проезда образовалась доморощенная колея, по которой очень любили разворачиваться грузовики, переезжая с линии на линию. Позади всех участков, вдоль заднего края, глухо упиравшегося в лес, была еще 5-ая линия, самая короткая, обслуживавшая хозчасть. Здесь стояли прокуренная избушка правления, черная водонапорная башня с резервным баком, длинный дощатый сарай для удобрений и огромный, заросший бурьяном холм овощехранилища. С годами по соседству выросли две продуктовые палатки, навес для ожидающих своей очереди покупателей, телефонная будка, конура сторожевой собаки, вонючий сортир и даже домик врача.

Каждая линия была такой ширины, что две легковушки насилу могли разъехаться. Ее середина чуть не ежегодно засыпалась песком; но песок вскоре куда-то пропадал, и в ненастные дни дорога выглядела сплошным морем грязи. Наиболее каверзные рытвины автомобилисты чинили подручными средствами, и это продолжалось до тех пор, пока в начале семидесятых годов правлению не пришла в голову гениальная мысль закупить невероятное количество строительного мусора. Грузовики друг за другом вываливали в грязь горы битого кирпича, осколки бетона, щебень и даже старый асфальт с шоссе. Все это со временем утрамбовалось колесами и качеством ненамного уступало Централке.

Кроме проезжей части, у линий были обочины, которые владельцы соответствующих участков были обязаны регулярно выкашивать. Участки отделялись от дороги мелкими кюветами, по которым стекала дождевая вода, а после учреждения водопровода - и результаты всякого бытового мытья. Между собою участки также разделялись кюветами, и все к этому настолько привыкли, что вплоть до 1990-х годов никому и в голову не приходило огораживаться забором. Больше того, за такие буржуазные замашки строго взыскивало правление и от души презирали соседи. Через кюветы с дороги перекидывались мостики - поуже у простых смертных, пошире у владельцев машин.

Вся западная сторона товарищества, противоположная Централке, была заболочена. Для борьбы с этой напастью за пределами территории углубили близлежащий ручей, а внутри забора сотворили гигантский ров типа противотанкового: он имел метра три в ширину, пару метров вглубь и именовался "большой канавой". Все уличные кюветы стекали туда.

Общий уклон территории товарищества шел от северо-восточного угла к юго-западному. Следовательно, первые дома Четвертой линии находились на самом высоком месте, а последние дома Первой линии - на самом низком. Честное слово, будущие владельцы участков придавали этому обстоятельству слишком большое значение. Они, наверно, думали, что вода в земле, словно в графине, располагается горизонтально, тогда как в действительности она следует рельефу, стекая вдоль водоупорного слоя (в нашем случае - рыжей глины). Больше того, недалеко за северо-восточным углом в лесу начиналось новое громадное болото, откуда вытекала целая речка. Грунтовые воды, просачиваясь из этой емкости, фильтровались в подпочве по направлению к Большой канаве, так что мокро было всем. Другой вопрос, что майские холодные туманы, скапливаясь в низкой части, нередко губили вишневый и яблоневый цвет, тогда как на верхних участках урожай оставался в целости.

В результате отчаянной борьбы всех против всех земельные наделы были наконец распределены. При этом, естественно, самые крупные начальники отбили себе участки повыше, а в дальних концах линий сгруппировалась разная мелюзга. Алексей, только накануне из-за амурного скандала потерявший свое реноме, был вытеснен в самое гиблое место по соседству с Большой канавой. С одной стороны от него расположилась буфетчица, с другой - механик совминовского гаража. Такое унижение, конечно, еще надо было вынести.

Той же осенью 1956 года земля между линиями была сплошь перепахана, на углах участков с точностью расставлены вешки, по ним глубоким плугом прорыты канавы. Все наделы были обязаны иметь строго одинаковую планировку. Яблони высаживались квадратами по шесть метров; экскаватор колесил от одного края товарищества до другого, устраивая посадочные ямы. Вдоль заднего края каждого участка полагалось высадить по два ряда малины, в промежутках между яблонями - десятка два кустов черной смородины. Ближе к дороге яблонь не было, там с интервалом в три метра высаживались вишни и сливы. Передний край вдоль кювета обрамлялся дальневосточным шиповником (Rugosa Rubra), которую все именовали розой-рогозой. После красивого цветения оставались толстенькие румяные плоды, из которых осенью делали витаминный компот.

Отдать должное совминовскому начальству, оно озаботилось превосходным качеством саженцев. Все шестнадцать яблонь были разных сортов и всех сроков созревания, начиная от традиционных Антоновки, Грушовки и Штрейфлинга до древнерусской Боровинки, экзотической Бельфлер-китайки и селекционных карликовых ранетов Победа и Гном. Были также груши, районированные в Московской области - Бессемянка и Тонковетка, разнообразие вишен и слив; но все это было зря. Ибо гнилая, кислая, болотистая почва оказалась несовместима с жизнью фруктовых деревьев. Из 16 яблонь через несколько лет осталась лишь половина, а к началу 1990-х годов они вымерли все, и вслед за ними погибло еще несколько поколений более молодых яблонь. Что же касается вишен и слив, к 1970-му году от них уже не осталось и помина.

Жестко ограничивая численность плодовых деревьев и ягодных кустарников, правление непримиримее всего боролось с возведением на участках каких ни есть хибар. Здесь возникало много конфликтов, потому что люди должны были где-то пережидать ненастье, или оставаться на ночь, или хотя бы спрятать свои лопаты и грабли. Для последнего случая было разрешено делать дощатые запирающиеся сундуки, вроде тех, что иногда стыдливо прячутся в скверах за кустиками. Алексей раздобыл две штуки и потом, узнав, что в инструкциях ничего не говорится о землянках, сотворил нечто вроде погреба, слегка заглубленного вниз; стены были выложены из кирпича, потолок из досок, а сверху насыпано много земли. Со стороны эта дикость выглядела обыкновенной компостной кучей. Там до 1968 года хранился весь наш садовый инструмент.

Вскоре, поддавшись неутихающему натиску садоводов, члены правления (которые ведь тоже страдали от идиотских запретов) сделали еще одну уступку: дозволили делать навесы размером не более 2х2 метра, но только без стен. Потом обнаружили, что внутрь засекает дождь. Тогда стены разрешили, но только из рубероида. Затем выяснили, что рубероид рвется, и дозволили мастерить их из тонких дощечек. Вся эта волынка тянулась около пяти лет. Затем было принято революционное решение: строить нормальные утепленные домишки в одну комнату размером не более 3х3 метра, с маленьким чердачком и открытой террасой площадью 2х3 метра. Но поскольку на этих террасах членов правления заели комары, садоводам было позволено застеклиться.

Еще худший скандал разгорелся вокруг сортиров. Руководящие работники, по всей видимости, считали, что советский человек вовсе не должен заниматься таким постыдным делом. Представьте теперь несчастных тружеников лопаты и лейки, брошенных на произвол судьбы средь чиста поля, в трехстах метрах от ближайшей опушки (до которой еще следовало преодолеть проволочное заграждение) и на глазах у сотен своих сослуживцев! Дикие вопли скорбных желудком вынудили правление возвести несколько общественных клозетов по сию сторону забора в разных местах. Один из них, двухместный и вонючий до омерзения, некоторое время возвышался на пустом клочке аккурат перед садом Ларионовых.

Конечно, это не решило проблем, в особенности для владельцев срединных участков, и наконец, уступив ярости обкакавшихся сотрудников, правление разрешило делать индивидуальные нужники, оговорив их конструкцию сотней дурацких ограничений. Они должны были быть узкими, тесными, неудобными и обязательно без выгребной ямы. Такие ямы признавались негигиеничными; гораздо лучше было испражняться в ведро и потом выливать его где-нибудь на участке (последний случай именовался "гигиеничным туалетом"). Каков этот вариант был в действии, хорошо знали соседи, периодически во время обеда затыкавшие себе нос.

Однако русский человек непобедим в своем упрямстве. Сколько ни злобствовало правление, а люди себе и строили, и сажали, и какали привычным манером; некоторые из них попадали в серьезные разбирательства, но из товарищества не выгнали никого, а другие между тем знай гнули свою линию, пока год за годом не перемололи вдрызг все коммунистические глупости.