Фрагменты вступления (1)

Автор: Михаил Глебов, 1999

Рукопись "Родословная книга" была опрометью создана в начале 1999 года как необходимое предисловие к анализу собственной биографии. Анализ же этот, в свою очередь, совершенно необходим любому мыслящему человеку, озабоченному делом своего спасения, поскольку мы должны знать как нынешнее свое состояние, так и пути, которыми оно складывалось, не говоря уже о тысячах житейских уроков - полезных, но плохо осмысленных. Поэтому осенью того же года, не удовлетворенный краткостью и слабой аналитичностью текста, я произвел его тотальный пересмотр, добавив много глав, так сказать, теоретического характера. На данной странице приведены фрагменты вступительной части, которые могут представлять некоторый интерес для постороннего читателя.

Людям надобится прошедшее, когда они уяснят себе связь
и характер текущих явлений и начнут спрашивать,
откуда эти явления пошли и к чему могут привести. (Ключевский)

"Напиши" означает, чтобы это могло быть в воспоминание потомкам.
(Сведенборг, AR 639)

Как же у неглупого человека в нескольких пудах сочинений
не найти удачной мысли? (И.Гончаров)

Монтень начал предисловие к своим знаменитым "Опытам" словами: "Это - искренняя книга, читатель!". А закончил его другими, весьма гуманными: "Содержание моей книги - я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь легковесному и ничтожному. Прощай же!". Но тот, кто великодушно решил не прощаться, тут же оказывается в необходимости штудировать несколько толстых томов.

* * *

Дурное предисловие еще более растягивает дурную книгу.
(Вовенарг)

Мои писания обладают удивительным свойством расти в оба конца сразу. По мере того, как я последовательно излагаю на бумаге все, что хотел сказать, в самое начало текста выдавливаются оговорки и предупреждения о том, каким образом следует понимать написанное, чтобы оно было понято правильно.

Эти спонтанно возникающие отрывочные фрагменты до того загромоздили первые страницы рукописи, что я счел за благо собрать их вместе, в том порядке, как они были написаны, и условно разделил на главы, следя лишь за тем, чтобы каждая из них не превышала полутора страниц Word'a. Я заметил, что главы больших размеров оставляют гнетущее чувство, словно длинная лестница без промежуточных площадок, тогда как излишне короткие пестрят в глазах и оставляют лоскутное впечатление. Но одна страница - воистину золотая мера, которую можно прочесть (и написать) на едином дыхании. Чувствуешь, что дыхание подходит к концу - а тут, по счастью, и глава завершилась!

Примечание (2010). Любопытное свидетельство о моей "писательской продуктивности" того времени. Дело в том, что всякий маховик раскручивается постепенно, и достижения, казавшиеся серьезными на первых этапах, с течением времени неизбежно (и необратимо) падают в цене. Так, первые рукописи цикла, посвященные семейной истории и строительному проектированию (1999), состояли из мелких глав, каждая из которых рождалась с известным напряжением. Но уже с 2002 года средний размер главы вырос до 2-3 машинописных страниц, и поскольку раздувать их еще больше казалось неудобно с композиционной точки зрения, в 2004 году этих глав ежедневно писалось по 2-3, а иной раз и больше. Хотя после каждого существенного (несколько месяцев) перерыва в работе приходилось затрачивать известные усилия, чтобы снова втянуться в ритм.

* * *

Если вам заранее ясна ваша картина, можно ее и не писать.
(Сальвадор Дали)

Конечно, только очень наивный или самоуверенный человек может рассчитывать уложиться со своей сорокалетней биографией в рамки небольшого компактного очерка. Более того, едва он всерьез возьмется за дело, как тут же выяснит, что без описания жизни родителей биография его получается, словно дом без фундамента; родители, в свою очередь, тянут за собой целую толпу предков и родственников, которые горохом рассыпаются по несчетным страницам. Но поскольку характеры их всех нуждаются хотя бы в кратких психологических комментариях, комментирует же всякий согласно своему мировоззрению, то выходит, что чем дальше его мировоззрение отстоит от общепринятого, тем в большей степени он должен вдаваться в абстрактно-философские тонкости, поясняя и доказывая, почему он думает именно так, а не этак. Если же ко всему прибавить еще неизбежные экскурсы в область быта или социальных отношений известного периода (без которых действия всех описываемых людей словно повисают в воздухе), то в результате выходит гигантская, аморфная и совершенно не упорядоченная рукопись.

Все это я, к сожалению, осознал слишком поздно, когда, состряпав около сотни глав, вместо заслуженного триумфа обнаружил себя еще в самом начале пути. Тогда я обиделся и решил не гнаться за порядком, стройностью или завершенностью изложения, а просто пустить дело на самотек, регулярно прицепляя к готовому тексту очередную главу, словно вагон к хвосту бесконечного поезда, и заниматься этим ровно до тех пор, пока не надоест. (...)

* * *

Произведения, не подчиненные строгому литературному канону,
более непосредственно связаны с реальностью.
(Один умный критик)

Сейчас, когда моя рукопись подобралась к двухсотой странице Word'а, т.е. достигла размеров внушительной книги, можно наконец определить жанр, в котором она - независимо от моих сознательных намерений - пишется. Это не автобиография в общепринятом смысле, где автор, сосредоточенный на своей драгоценной особе, излагает в хронологическом порядке приключившиеся с ним внешние события. И не автобиография в интеллектуальном смысле, вроде "воспоминаний" философа Бердяева, который ограничился развернутым перечнем собственных бредней. В еще меньшей степени мою рукопись можно считать механическим конгломератом очерков на узкоспециальные темы, как-то: вопросы религии, психологии, отечественной истории и даже строительной механики. Тем не менее все эти элементы здесь присутствуют в разных пропорциях, переплавленные моим личным опытом, спаянные между собой и введенные в единый контекст живой биографии и ее религиозного понимания. Ибо дух человека сложен, многомерен, и память прожитых им десятилетий никак не может быть сведена к какой-либо одной составляющей, будь то реестр внешних событий, зигзаги духовного роста, профессиональные интересы или окружающий быт.

На нас непрерывно влияют тысячи разнородных обстоятельств, незаметно обтачивая душу, словно капли, долбящие камень; оттого память наша выходит объемной, ее невозможно вытянуть в простую нить хронологии. Если же дать ей волю (что я и сделал), изложение потечет неисповедимыми, непредсказуемыми путями, подобно ручью, извивающемуся под уклон. В результате получается, на первый взгляд, вовсе не упорядоченный текст, свободно перетекающий от темы к теме. Я пробовал иногда спрямлять эти излучины и с удивлением обнаружил, что всякая ампутация лишнего разрывает общую цепь, оставляя в моих руках пригоршни распавшихся звеньев.

Так происходит потому, что память руководствуется внутренней логикой, скрытой от нашего взгляда и никогда не подчиняющейся формальным требованиям композиции. Иначе говоря, приходится выбирать: либо живой дух при композиционном хаосе, либо мертвечина в канонически правильной упаковке. Впрочем, так бывало всегда: какой-нибудь сентименталист или романтик, отчаявшись втиснуть свое творение в жесткие рамки классицизма, невольно взламывал их, и его творчество, свободно растекаясь в стороны, застывало в некой принципиально новой форме.

Поэтому я бы определил данную рукопись как своего рода Книгу Жизни - некий комплексный конгломерат всего, что я пережил сам, что видел вокруг, о чем думал, чем интересовался и что мне казалось важным, т.е. все, что так или иначе сформировало мою личность. Этот бескрайне широкий подход упраздняет всякие потуги на единство композиции, и я слежу лишь за тем, чтобы общий поток рассказа хоть как-то следовал хронологии и возможно реже перескакивал на полвека назад, чтобы начать новую линию. С другой стороны, теряется из виду финишная черта работы (к примеру, довести повествование до конца ХХ века), ибо я могу, медленно продвигаясь от года к году, бесконечно разрастаться отступлениями вширь.

Это обилие и тематическая непредсказуемость отступлений убивает самую возможность ясной постановки цели работы: я рассказываю и то, и это, и двадцать пятое, и ничто не принуждает меня на чем-либо остановиться. Следовательно, я в принципе не могу завершить свою работу в общепринятом понимании, но остановлюсь на каком-то случайном месте, когда мне наскучит или появятся другие заботы; однако впоследствии с той же легкостью могу возобновить рассказ с прерванного места (так уже бывало). Поэтому рукопись моя будет (а) всегда оборвана по форме и (б) всегда завершена по содержанию, в противоположность роману с недописанной последней главой.

Всякий пишущий человек, задумывался он об этом или нет, обязательно сочиняет для кого-то, хотя бы этот "кто-то" был вымышленной фигурой. Так, Пришвин, сидя с блокнотом на пеньке в лесу, представлял, что на другом пеньке напротив сидит его читатель, и он рассказывал ему о красоте леса. Такой же вымышленный читатель регулярно потреблял мою собственную писанину, потому что с тех пор, как в 1979 году умер единственный слушатель - дед, я представить себе не мог свои письменные размышления (хороши или плохи они были по существу) в руках окружавших меня реальных людей. Ибо редчайшие попытки превратить мифического читателя (слушателя) в настоящего неизменно приводили к непониманию и вытекавшему из него осуждению, обосновать которое всегда затруднялись. Шли годы, я взрослел, набирался опыта, критически перечитывал свои тетради и без сожаления отправлял их в мусорное ведро до тех пор, пока они не оказались там все.

Сегодня я наконец могу твердо назвать свою будущую "читательскую аудиторию": это родные и притом духовно близкие мне люди: я сам, моя Жена (с большой буквы) и - в особенности - мои дети, когда они родятся и подрастут. Именно эти последние заставляли меня в некоторых случаях говорить излишне просто, доводя иные объяснения до сущего примитива. Ибо эта рукопись в первую очередь адресована им. Она может казаться скучноватой по форме и непригодной для легкого чтения, но молодой человек, желающий "понять жизнь" (над чем в свое время отчаянно бился я сам), найдет здесь много ценного и интересного.

* * *

Однако принятый мною откровенный способ изложения (без чего исследовательская цель данной работы попросту не могла бы быть достигнута) заставляет специально оговорить меры безопасности. Данная рукопись в ее полном виде не должна попасть не только в недобрые, но вообще в любые чужие руки, ибо никто не может предвидеть, какие выводы сделают из нее непреобразованные, злые, адские люди и какую клевету могут затем распространить среди себе подобных.

Вспоминается один характерный случай. Осенью 1995 года я заносил в компьютер философско-религиозные очерки и поленился защитить их паролем. Однажды компьютер сломался, и я потащил системный блок в хозяйственной сумке на работу, где под присмотром хорошего мастера действовала целая локальная сеть. Поломка оказалась серьезной; пробившись около часа зря, мастер погрузил сумку в пикап и увез к себе в фирму. Когда на другой день он вернулся, его словно подменили: улыбка пропала, лицо сделалось напряженным, глаза настороженными; он подошел ко мне как-то боком и все озирался, будто я хотел его укусить. Вначале я не мог понять такой перемены и лишь впоследствии догадался, что он, завершив починку, принялся, как это водится, лазить по файлам в поисках "клубнички", наткнулся на мои очерки, почитал немного, - и кто знает, какая каша заварилась в его голове?

Возможно, он счел меня каким-нибудь религиозным сектантом, возможно, просто сумасшедшим. Ибо заурядный главный бухгалтер заурядной строительной фирмы, отправляющий по утрам скучные платежки в банк и выдающий рабочим справки о начисленной зарплате, в принципе не может, оставаясь в здравом уме, написать то, что он у меня прочел. А я, как нарочно, пытался вникнуть в учение Сведенборга о троичности Небес. И вот несчастный мастер, желавший отыскать что-нибудь пикантное, эротическое и слегка поразвлечься после дневных трудов, вытаращив глаза, читает о жизни небесных и духовных ангелов, притом в таких подробностях, как будто этот бухгалтер по совместительству выдавал зарплату и им. А поскольку источник такой осведомленности неизвестен, на ум сама собою приходит Канатчикова дача.

По счастью, мастер отличался сдержанностью, и случилось невероятное: свои подозрения он оставил при себе. Во всяком случае, впоследствии этот инцидент никак о себе не напоминал. Но прежние легкие, почти дружеские отношения больше уже не восстановились. (...)

Далее, совершенно бессмысленно читать мою рукопись тому, кто еще не знаком с учением Сведенборга, хотя бы поверхностно, или кто считает его ложным. Ибо в рукописи много рассуждений, и все они в конечном счете основаны на этом учении. Если же некоторые из рассуждений кажутся слишком трудными, то я сделал все возможное, чтобы их упростить. В то время как любую земную проблему знающий человек способен растолковать слушателям буквально на пальцах, вопросы духовные имеют глубину, которую в принципе невозможно свести к уровню так называемого кухонного мышления. Во всяком случае, я старался, чтобы мои мысли были выражены четко и не имели двойного толкования.

Касательно стилистики замечу, что моей целью было максимально сжатое, лаконичное изложение, приближающееся по своей "плотности" к конспекту. Если я где-нибудь замечал лишнее слово, без которого можно обойтись, я его убирал. Такой подход, конечно, существенно затрудняет чтение и уж точно не позволит расслабленно скользить глазами по строчкам.

Кроме того, я бы не советовал измерять прочитанное количеством страниц, как это обыкновенно делается в беллетристике. Ибо детектив и любовный роман рассказывают сплетню, измеряемую количественно в длину, а здесь на первый план выходит понимание, т.е. глубина. Заглатывать по многу страниц такого текста за раз - значит потерять все ценное, что в нем содержится.

Поскольку мое изложение затрагивает самые разные предметы, наверняка окажется, что некоторые из них не представляют для читающего никакого интереса. Тем не менее я очень не советую огульно пропускать эти фрагменты, поскольку в них говорится не столько о предметах как таковых, сколько об их месте и значении в общем раскладе нашей жизни. Кроме того, всякая начатая тема буквально пестрит различными отступлениями, иногда вовсе о чем-нибудь другом (хотя, конечно, в связи с обсуждаемой темой). Вообще данное чтение нельзя рассматривать в качестве развлекательного; это - работа, и если кто не желает исполнять ее как следует, пусть не берется совсем.