Прогулки (1)

Автор: Михаил Глебов, май 2002

Очень весомой частью моей дошкольной жизни были прогулки. Как уже говорилось, в будни меня выводили дважды: подольше до обеда и поменьше - после. Район Третьей Фрунзенской улицы всегда выгодно отличался зеленью и широкими тротуарами, в том числе и во дворах. Зимою в те времена дворники не бездельничали, хотя зимы были суровыми и снежными. Одним словом, путь от порога лежал на все четыре стороны, и выбор большей частью оставлялся на мое усмотрение.

Раньше всего мы, конечно, освоили собственный двор. Огромный, прямоугольный в плане, он был окольцован проездом с кое-где припаркованными машинами; связь с внешним миром поддерживалась двумя подворотнями на Третью Фрунзенскую улицу, еще одной подворотней - на Комсомольский проспект и небольшим разрывом домов в западном направлении. Через этот прогал вечером в окна дедовой комнаты било заходящее солнце, а подворотня, глядящая на проспект, ярко сияла насквозь. Бабушка называла ее "золотыми воротами". В упомянутом прогале имелась небольшая детская площадка с качелями и разными фигурными лесенками; лесенок я боялся, а на качелях меня умеренно развлекала Ольга.

В центре двора, помимо огороженных площадок детсада, электробудок и еще каких-то сараев, было много зелени, в том числе две укромных полянки в сырой гуще кустов, где вокруг клумб с плохо цветущими флоксами стояли приземистые скамейки, по вечерам от души используемые пьяницами. Сверху их конспиративные сборища освещал белый матовый фонарь. Я часто тянул сюда Ольгу, чтобы бегать вокруг клумбы. В соседних дворах также встречались подобные ухоженные площадки, и в ранние годы прогулка часто вырождалась в странствие от одной клумбы к другой.

Сейчас я с удивлением вспоминаю, что были такие части двора (очень порядочные), куда мы с Ольгой категорически ни разу не заходили. К примеру, вся дворовая сторона дома, выходившего на Третью Фрунзенскую, была "табу". Я никогда не спрашивал Ольгу, почему там нельзя ходить, и даже не был уверен, что нельзя, но никогда не порывался в ту сторону, хотя тротуар там был буквально усеян канализационными "люками", на которых ведь так сладко прыгать! То же касалось и прочих дворов: через иные мы таскались едва ли не ежедневно, в другие же я из любопытства заглянул лишь в тридцатилетнем возрасте. Мертвое табу, к примеру, лежало на дворах тех домов, которые обрамляют угол Фрунзенской набережной и Третьей Фрунзенской улицы, а также Фрунзенского (ныне Хамовнического) вала и Комсомольского проспекта. Напротив, вокруг помпезного сталинского "Пятидесятого" дома мы непрестанно шлялись во всех направлениях. Невольно вспоминается рассказ Сандерсона о джунглях, что животные ходят по лесу не абы как, а незримыми тропинками, и никогда не сбиваются в сторону.

Очень симпатичная аллейка шла непосредственно перед окнами нашей квартиры. Вдоль нее тянулся проезд, а на той стороне начиналась территория школы, в которую, по всей видимости, я со временем должен был пойти. От проезжей части к подъездам нашего дома вели асфальтированные дорожки, пересекающие аллейку. Но двери подъездов с этой стороны, как уже говорилось, были наглухо заперты, сверху разрослись ветвями яблони, вязы и липы, и эти асфальтированные тенистые тупики именовались мною "берлогами". Всего было четыре берлоги: папина возле Третьей Фрунзенской, затем моя, бабушкина и дедушкина.

Вокруг разлапистого в плане "Пятидесятого" дома было много всевозможных аллеек и сквериков. Самый большой из них смотрел в сторону набережной; там росли редкие породы деревьев, а в середине широкой прямоугольной площадки стоял монумент: две девушки на лавочке с книгой. Эта гипсовая скульптура дожила до Перестройки, когда ее раздолбили хулиганы. Здесь как-то раз я подбежал к старику, кормившему голубей, и мы кормили их вместе, а вечером Ольга с ужасом рассказала родителям, что это был Каганович. Высокие окна первого этажа "Пятидесятого" дома были занавешены белыми шторами, и когда я начинал капризничать, Ольга сурово говорила: "Пойдем к коменданту!" - и волокла меня в сторону окон. Я совершенно не понимал, что такое "комендант", но дико пугался и приходил в полное повиновение. Впоследствии выяснилось, что там была районная библиотека.

С противоположной стороны Третьей Фрунзенской вовсю шло строительство нынешнего балетного училища. Весь участок от улицы до улицы был огорожен забором, а на углу возле детской поликлиники высилась гора земли, вырытой из котлована. Она даже успела зарасти какой-то зеленью. По стройплощадке лениво ползала техника, главным образом сваебойная. Расположившись напротив распахнутых ворот, мы с Ольгой наблюдали, как паровой молот взметывался по двум высоким черным направляющим и с оглушающим треском падал на оголовок сваи. Но еще интереснее было смотреть на "бабу", которая висела на тросе небольшого гусеничного крана. Это была цилиндрическая, заостренная книзу чушка едва не в человеческий рост; по всей видимости, ею разбивали остатки фундаментов прежних строений, сохранившиеся в земле.

* * *

Очень скоро ближние прогулки стали казаться нам с Ольгой слишком короткими и в дальнейшем практиковались лишь после обеда, и то не всегда. Все чаще наши пути выходили за границы квартала, причем в двух противоположных направлениях - к набережной и в усачевские переулки. Прилегающих улиц (кроме набережной) Ольга почему-то не любила, хотя они были широкие, зеленые и словно специально созданы для прогулок с детьми. Яблоневым бульваром Третьей Фрунзенской мы пользовались лишь для того, чтобы добраться к реке; на Валу появлялись эпизодически, а Вторую Фрунзенскую игнорировали вовсе, и в таинственной нелюбви к ней мы с Ольгой были молчаливо согласны.

Под "набережной" понималась дорожка вдоль парапета с его "трубами" [отверстиями ливневой канализации в граните]; я инспектировал их практически каждый день. В одну сторону маршрут пролегал до Строительной выставки, в другую - до Окружного (Андреевского) моста. Здесь, на углу Вала, мы как-то наткнулись на съемки военного фильма: поперек набережной были навалены мешки с песком, в промежутках торчали стальные ежи, а человек десять военных шли, с трудом удерживая на веревках толстенную колбасу аэростата заграждения. Фильм этот прошел на экранах незамеченным, и лишь в конце 1990-х годов, когда по телевизору сделались модными архивные изыскания, я случайно попал на знакомый эпизод. Фильм оказался комедией про офицера, назначенного командовать взводом зенитчиц, а эпизод, съемки которого мы видели с Ольгой, служил его самым началом.

Иногда мы через дворы напрямик выходили к мосту, чтобы, пройдя под ним (сверху всегда противно капало), смотреть серебристые вентиляционные трубы, ползущие вверх по стенам фабричного корпуса, который фасадом глядел к железной дороге. Между кирпичным заводским забором (с шариками на столбах) и насыпью тянулся очень приятный, тихий, чистый проезд, обсаженный липами; я его почему-то звал "маминым валом"; сейчас его подмяла эстакада Третьего Кольца.

Так выглядел Окружной (Андреевский) железнодорожный мост, Фрунзенская набережная и Фрунзенский (Хамовнический) вал в годы моего детства.

Либо мы шли дальше по набережной в сторону стадиона. Этот участок - безлюдный, узкий, с редко проезжающими троллейбусами - я не любил из-за конструкции старинного парапета с чугунным плетением поверху, белокаменного, отвесно уходившего вниз. Из-за этого, даже перегнувшись, нельзя было разглядеть никаких "труб"; впрочем, я с пароходика отыскал здесь лишь несколько "маленьких круглых". Гораздо интереснее был завод - нагромождение неряшливых кирпичных сараев, поверху обросших разнокалиберной вентиляцией. Я с нетерпением выглядывал одно место, с которого в прогал этих сараев различался целый куст чудовищно толстых черных башен с плоскими крышками. Они казались мне средоточием зла. Возможно, это были какие-то плавильные печи.

Дальше начиналась территория стадиона с зеленой прибрежной аллеей, уходившей под Метромост; на месте нынешнего Дворца спорта "Краб" пестрели заборчики теннисных кортов. Дальше Метромоста мы заглядывали редко, тем более, что Ольга не любила присущего стадиону безлюдья. Гораздо чаще мы сворачивали направо вдоль стадионного забора и возвращались по Комсомольскому проспекту, либо, пройдя чуть дальше, садились на конечной станции в абсолютно пустой троллейбус и с комфортом катили домой.

Время от времени мы взбирались по узкой изогнутой лестнице со старинными резными перилами на Окружной мост, где боковая асфальтовая дорожка вела на ту сторону. По мосту то и дело грохотали в обе стороны тяжелые грузовые составы. Их вели пугающие, башнеобразные тепловозы с пятью вертикальными лобовыми стеклами; когда они издавали рев, деревья лишь насилу удерживались корнями в земле. Мост дрожал и трясся до последнего болтика, мы не сговариваясь прибавляли ходу, в особенности когда с противоположной стороны надвигался другой состав. На том берегу такая же лестница вела вниз, к узкому проезду Пушкинской набережной, густо обстроенной деревянными и кирпичными домишками. Набережную эту Ольга тоже не любила, и мы пологой дорожкой поднимались обратно вдоль насыпи; высоко над головой, среди старых вязов и лип, зеленел дощатый забор "Детского городка".

Там, над самым обрывом, раскинулся "живой уголок" - длинные деревянные витрины, разбитые на мелкие секции и затянутые спереди сеткой. В закутках на соломе сидели многочисленные кролики, белые и черные, куры с петухами, попугайчики, хвостатые фазаны и какая-нибудь несчастная ворона, которую юннаты выходили с птенца. Время от времени попадались ежи, лисята, флегматичные морские свинки. В половине случаев животные прятались от докучливых посетителей в особых закутках и домиках, не реагируя даже на корм. Посередине живого уголка росло старое дерево, служившее центром обширного вольера. В нем на корявых сучьях недвижно сидели черные грифы с голыми, противными шеями.

В теплое время Ольга иногда жертвовала целых двадцать копеек, и мы отправлялись в плаванье на белом, словно лебедь, прогулочном катере "Москвич". Несмотря на плотное расписание, у пристани всегда собиралась очередь. Под красно-вишневым деревянным помостом плескалась вода, а ветер нес влажные речные запахи, не достигавшие асфальтовой набережной. Матрос в бескозырке (все как положено) дежурил возле веревочки, перекрывавшей брешь в ограждении причала, ловко ловил брошенный с борта канат и опрометью наматывал его восьмерками на чугунные кнехты. В борту растворялась дверца, другой матрос выпихивал оттуда узкие серые сходни, на этой стороне наконец снимали веревочку, и очередь жаждущих покататься чинно, отдавая билеты, переходила на гудящую, шаткую палубу. Канат снова отвязывался, за кормой вырастал бурун пенной воды, и могучий крейсер, рассекая волны, отправлялся в путь к следующему причалу.

От пристани Третьей Фрунзенской улицы было два равноценных маршрута - к центру до Новоспасского моста и от центра - до Киевского вокзала. Направление к центру я не любил, хотя мы проплывали мимо Кремля, и возле Каменного моста можно было увидеть "трубу" Неглинки. Гораздо приятнее было плыть долгой дорогой между зелеными берегами стадиона и крутых Воробьевых гор с торчащим лыжным трамплином. Там, у подножья, мы иногда высаживались и по крутому, узкому проселку с растресканным асфальтом (явно уцелевшему от времен деревни Воробьево) взбирались до смотровой площадки, а потом спешили назад, к обратному пароходику.

Однако чаще мы доезжали до Киевского вокзала. Справа от него пестрела мелочь деревянных домишек с большим (давно уничтоженным) павильоном метро на углу. При входе в метро был киоск, торговавший горячими пончиками. Железный агрегат внутри позвякивал, чмокал, и наконец по длинному желобу выезжал очередной пончик. Ольга, к моей радости, покупала несколько штук на обратную дорогу. Обратно всегда почему-то случалась задержка; мы с Ольгой уходили в привокзальный сквер с тенистыми липами, где на центральной площадке красовался памятный гранитный камень. Вокруг цвели цветы и петляли дорожки, утрамбованные красным молотым кирпичом. Я бегал по всем дорожкам и прыгал на люках. На причале меня ожидал другой сюрприз: прямо в него упиралась здоровенная "труба" тоннельного типа; причал здесь немножко отодвигался от берега, и с дальнего торца можно было заглянуть в зияющую черную пасть. От нее вглубь берега, слегка залитый водой, уходил бетонный коридор с выключенными лампочками на потолке и метров через двадцать поворачивал вбок. Лишь много лет спустя я по чистой случайности выяснил, что это была "речка Буданка" - один из бесчисленных городских ручьев, взятых в коллекторы.