Прогулки (2)

Автор: Михаил Глебов, май 2002

Если одна прогулка в день посвящалась набережной, другая, как правило, нацеливалась в противоположную сторону. Ибо между двумя магистралями Лужнецкой излучины - Комсомольским проспектом и Большой Пироговской улицей - на всю длину протянулся обширный район более или менее грязных переулков, собирательно именуемых "Усачевкой". Он явственно делился на две половины - "старую" и "новую", гранью между которыми служили упоминавшийся выше Детский парк и Хользунов переулок. Последний долгое время был для наших прогулок непреодолимой чертой; другими границами являлись Малая Пироговская улица и улица 10-летия Октября. После переезда на новую квартиру этот ареал дополнился к северо-востоку кварталами вплоть до Оболенского переулка и улицы Льва Толстого. Дальше мы никогда не заходили и, что удивительно, я не испытывал ни малейшего исследовательского любопытства. Просто это была чужая территория, а чужой земли, как известно, нам ни пяди не нужно.

Наиболее отдаленной точкой этого круга земель являлся Новодевичий монастырь, к которому Ольга по религиозным причинам питала большую склонность. Хотя и в те времена там существовала действующая церковь, мы никогда в нее не заходили, - равно как и на соседнее правительственное кладбище. Пройдя сквозь арку облупленной надвратной церкви, мы оказывались в царстве черных мраморных крестов, над которыми господствовал массивный собор с центральным золотым куполом. Возле действующей церкви всегда паслись тучи голубей, и старушки, сидевшие на лавочках под древним раскидистым тополем, исправно подбрасывали им хлеба.

Вниз от монастыря блестела череда прудов, на которых полагалось "смотреть уток". Здесь были только обычные кряквы, да еще лебеди, которые в холодное время теснились в специальной незамерзающей выгородке и брали хлебные корки почти из рук.

Зимние блуждания по переулкам были увлекательны еще тем, что где-нибудь обязательно встречалась "снегочистилка" - уборочная машина с загребающими лапами впереди и задранным назад транспортером. Дворники с ночи гребли отовсюду снег на края проезжей части (припаркованных машин практически нигде не было), и когда сугробы вырастали едва не в человеческий рост, являлась спасительная снегочистилка. Она медленно ползла вперед, а железные лопасти, захлебывающиеся в снегу, исправно проталкивали его на транспортер. Иногда впереди попадался уж слишком крутой сугроб, и на лопасти обрушивалась подрезанная глыба; тогда транспортер переполнялся, роняя комья в сторону, и дворники лопатами наскоро исправляли огрехи. Куцые грузовички наполнялись один за другим; особенно меня сердило, когда водитель продолжал подставлять уже перегруженный кузов, и снег понапрасну скатывался с него обратно на тротуар. Мы с Ольгой подолгу следовали за снегочистилкой, и лишь отсутствие порожнего самосвала, тормозившее работу, вынуждало нас идти своей дорогой.

На набережной возле стадиона было специальное место, где осенью разбирался парапет, а вместо него для невнимательных граждан натягивались цепи. Сюда чередой подъезжали грузовики со снегом, иногда штуки по четыре в ряд, и мы специально ходили смотреть, как медленно, с натужным жужжанием задирался кузов, с верхушки слетали отдельные комья, и вдруг на петлях откидывался задний бортик, и вся громадная масса с громким плеском рушилась в воду. За парапетом кипело и пенилось грязное крошево, медленно относимое течением.

Дома я часто играл в снегочистилку. Для этого бралось много старых газет, я рвал их в мелкие клочья и рассыпал по комнате длинными грядами, а затем, усевшись по-турецки, ехал на заднице вперед, рукой, словно лопастью, пропихивая "снег" под левой коленкой. В результате вся бумажная гряда аккуратно смещалась влево, и теперь можно было ехать тем же порядком в обратную сторону.

Со временем центр тяжести блужданий в усачевских переулках все явственнее смещался к Детскому парку. В те времена не было еще и намека на Дворец Молодежи, станция метро "Фрунзенская" имела большой наземный павильон (впоследствии встроенный в тело Дворца), а между ним и серыми пятиэтажками улицы Ефремова тянулась огороженная забором, захламленная территория, посередине которой одиноко торчала маленькая дощатая градирня. Здесь оканчивалась Малая Трубецкая, еще не имевшая выхода на проспект. Улица Ефремова продолжалась до Хользунова переулка между этим забором и более изящной оградой Детского парка. Ближе к метро ограда углублялась полукругом, и между двух башенок были ворота. Сразу за ними на площадке, откуда расходятся две главные аллеи, среди цветов стояла небольшая гипсовая скульптура Володи Ульянова в возрасте лет семи; он опирался рукой на какую-то тумбочку с книгами и, со своими курчавыми волосами, сильно смахивал на ангела. Вокруг громоздились яркие плакаты идейной направленности.

Слева, в сторону пруда и недалеко от громадной ивы, располагалась детская площадка с двумя-тремя качелями, скрипучими каруселями, лавочками для бабушек, песочницей и двумя старыми липами. Ольга, опасаясь заразы, не пускала меня в песочницу, и я персонально качался на удалении от прочих ребят. Кроме того, требовалось бегать вокруг лип, временами обнимая их шершавые стволы. Накачавшись и накрутившись до одури, мы уходили вглубь парка, "смотрели деревья" и обязательно заглядывали в "живой уголок" напротив Несвижского переулка, где в двух длинных витринах (подобных описанным выше) содержались почти исключительно кролики. Нынешний угол парка, прилегающий к метро и слабо засаженный зеленью, был занят почерневшими от времени двухэтажными избами; к ним тянулись с проводами столбы, а на тротуаре Хользунова переулка еще действовали две водоразборные колонки.

Старый павильон станции метро "Фрунзенская" (в середине 1970-х его встроили в объем Дворца Молодежи)

Перед ступеньками, ведущими в метро, наклонно рос симпатичный ясень - очевидно, ровесник станции. Прямо через переулок возвышался четырехэтажный жилой дом в стиле конструктивизма; он всегда был выкрашен зеленым, а его более нарядный скругленный торец смотрел в сторону казарм (ибо в тридцатые годы никакого проспекта еще не было). Вдоль Несвижского переулка прямо из тротуара торчали старые корявые ивы; некоторое их количество росло и во дворах; весной 2002 года я обнаружил, что спилили последнюю. Вдоль Хользунова переулка и особенно по Оболенскому вздымались толстые, высокие тополя. В том числе был один особенно громадный, наклонно росший из-под стен древней хибары и своими корнями, словно рычагом, явно отдиравший ее от земли. Противоположная от казарм сторона Несвижского переулка была занята довоенными одноэтажными бараками рабочих общежитий, и их как раз ломали, чтобы строить кирпичные башни совминовского жилья.

По ту сторону Детского парка, на улице Усачева и особенно на Малой Пироговке мы попадали в царство сломанных троллейбусов, гнездившихся в обширном депо. Они существенно мешали работать снегочистилкам. Однако Малая Пироговская улица была хороша тем, что на ней располагались старинные кирпичные корпуса завода "Электросвет", изобиловавшие серебристой вентиляцией. От улицы Усачева прямо напротив бань отходил короткий тупик, называвшийся 1-ым Шибаевским переулком. Оттуда еще издали воняло керосином. Ольга, привыкшая дома к примусу, иногда захватывала с собой бидон, и мы заходили в темную, донельзя грязную лавочку из рода тех, что описаны Гиляровским; здесь в тесноте были навалены и развешаны вперемесь гроздья доморощенных хозтоваров, а при входе стояла громадная керосиновая бочка с краником и мерным черпаком.

В теплое время мы с Ольгой наведывались в Филевский парк. Доезжая до одноименной станции, мы брели широкой, несколько провинциальной Минской улицей, обстроенной пятиэтажками, к опушке леса. На некотором расстоянии просека выводила к реке, причем надо было долго спускаться с косогора по лестнице вниз. Там, на удивление, тоже была пристань, хотя очень безлюдная, и как-то раз мы с Ольгой исхитрились уплыть оттуда катером до знакомого Киевского вокзала. Тогда я впервые увидел гигантские черные ворота Мневниковского шлюза в обрамлении отвесных гранитных берегов; светофор перед шлюзом показывал красный. Река здесь текла практически по сельской местности и даже без набережных; в Западном порту нас встретили кивающие стрелы подъемных кранов. Это путешествие, конечно, было неслыханной удачей; но вообще Ольга не стремилась искать новых путей.

Из числа сюрпризов вспоминается также посещение Бородинской панорамы. Мы с Ольгой долго толклись возле кассы, ожидая начала экскурсии, затем с группой прошли по залам с картинами, поднялись на смотровую площадку панорамы. Я, не будучи просвещен исторически, хлопал глазами и ушами, но особенно меня поставили в тупик кирасиры, которые храбро изгоняли французов с Батареи Раевского. Незнакомое слово ассоциировалось у меня со знакомым вонючим керосином; но, представив, как толпы чумазых бочек из Шибаевского переулка устремляются навстречу оторопевшим французам, я заподозрил, что здесь что-то не так. И когда под конец экскурсии гид милостиво разрешила задавать вопросы, я, неожиданно для Ольги, выступил вперед и пискляво спросил:
- Скажите, пожалуйста, а кто такие керосины?
Это было мое первое выступление на публике.

Если мы с Ольгой, словно крысы, шастали преимущественно по закоулкам и избегали открытых пространств, то воскресные променады с родителями, напротив, осуществлялись по Комсомольскому проспекту, по основной аллее набережной и вообще везде, где только встречались магазины. Следует помнить, что магазины советской эпохи диаметрально отличались от нынешних: теперь везде много товаров и почти нет людей, тогда же, напротив, было до ужаса много людей и очень мало товаров. Возле касс и прилавков выстраивались километровые очереди, которые задерживались еще тем, что всякий продукт следовало отрезать, взвесить, завернуть, прикинуть на счетах цену. Штучные упаковки были великой редкостью. Люди исхитрялись, занимая очередь в десяти местах сразу, и это, конечно, могло бы ускорить движение, если бы другие покупатели не занимались тем же самым. Длительное стояние в очередях казалось невыносимым, но отец философски замечал: "Кушать ведь ты захочешь?" Я все-таки был сторонником волшебного появления продуктов, и эти воскресные прогулки обычно бывали в тягость.

Правда, выпадали денечки, когда мы, позавтракав, отправлялись пароходиком на ту сторону реки в Парк Культуры кататься на большой, настоящей карусели, на колесе обозрения и других аттракционах. Отец тянул меня пострелять в тире, но я этого не умел и боялся. Мне вообще не доставляли веселья густые толпы народу, осаждавшие питейные заведения, и заплеванные аллеи с белыми гипсовыми скульптурами. На этом "празднике жизни" я чувствовал себя каким-то лишним и гораздо больше любил тихий Нескучный сад, но его не любил отец. Набродившись вдоволь в толкучке и гаме, мы обратным пароходиком возвращались обедать домой.

Дважды в год, на майские и ноябрьские праздники, мы все втроем отправлялись "смотреть парад" (с начала семидесятых годов парады устраивались только 7-го ноября). На Красную площадь, конечно, нас не пускали, но, проявив смекалку, можно было перехватить колонны уходящей техники на улицах города. Пехота, к примеру, грузилась в крытые кузова, и ее увозили через Москворецкий мост; самые крупные ракеты стратегического типа, не способные поворачивать в узких местах, следовали за ней до Садового кольца и затем ползли к северу через Крымский мост; бывали случаи, когда я успевал заметить над рекой эти гигантские туши. Но основная масса военной техники - пушки, танки, ракеты помельче - двигалась от Кремля по Кропоткинской набережной, и здесь возле бассейна "Москва" (т.е. против нынешнего Храма Христа Спасителя) ее можно было очень неплохо рассмотреть.

Поэтому, наспех позавтракав и вооружившись фотоаппаратом, мы приезжали на станцию "Кропоткинская". С возвышения в торце бульвара открывался вид на бесконечную колонну демонстрантов с красными флагами и плакатами; она выливалась с Кропоткинской (Пречистенки) на Волхонку, где было пошире. Люди тащили бутафорские гвоздики, надувные шары, кое-где везли громоздкие тележки с названиями районов или предприятий. Громко играла музыка; организаторы с рупорами бегали вдоль колонны, наводя порядок. Милиция бдительно следила, чтобы посторонние не пристраивались к демонстрантам (Брежнев трясся за свою шкуру), а нам необходимо было пересечь на ту сторону, чтобы выйти к набережной.

Отчаявшись добиться толку на площади возле метро, любители парадов толпой устремлялись к улице Рылеева (Гагаринский переулок) и, обежав квартал, делали новую попытку выше по течению. Когда между отдельными частями колонны возникали зазоры, милиционеры понимающе отворачивались, и тогда мы резвой трусцой поспешали вниз по переулкам к реке.

Проезжая часть набережной, довольно широкая перед бассейном, была наполовину забита любопытными. Милицейские "Волги" барражировали туда и сюда, оттесняя толпу к тротуарам. Со стороны Кремля пока ехали только генеральские "Газики", один-другой вспомогательный грузовик, и желающие еще могли перебежать через дорогу. Тут всегда начинался снег, желательно мокрый; люди поднимали воротники и вставали на цыпочки, чтобы разглядеть причину нараставшего гула. Было заметно, как по ту сторону Каменного моста накапливается что-то густое и темное. Отец, отозвав нас с матерью к речному парапету, успевал сделать несколько снимков, когда толпа приходила в волнение - "Едут! Едут!", - и голоса людей тонули в нарастающем реве моторов.

Впереди пролетают открытые газики со знаменосцами в белых перчатках и несколько крытых фургонов пехоты. Пауза. Рев усиливается. И вот между почтительно раздвинувшимися рядами зрителей появляются бронетранспортеры и танки - сперва легкие, десантные, а там и тяжелые, с широкими котлами круглых башен. Еще знаменосцы, некстати затесавшиеся грузовики, один опоздавший танк… а вот уже артиллерийские тягачи везут на прицепах пушки - от смешных, самых маленьких, которые бы и Наполеону сгодились, до гигантских стволов тяжелой артиллерии с огненной внутренностью сквозных дул. Их сменяют странные драндулеты с локаторами на крышах, гвардейские минометы о сорок стволов, грузовики с серебристыми зенитными ракетами. Эти ракеты становятся все длиннее, уже не помещаются сверху, и их волокут на прицепе. И вот, наконец, кульминация: ракеты тактического назначения. С интервалами друг от друга, тяжело сотрясая набережную, ползут циклопические бандуры с двумя водительскими кабинами, между которыми покоится цилиндр диаметром метра два с красной пупочкой на носу. Следом еще поспешает какая-то мелочь, но всем уже ясно, что представление окончено, и толпа, удовлетворенно гудя, рассеивается к метро.