Сад моего детства (1)
Автор: Михаил Глебов, май 2002
[...] Все участки были строго единообразны по площади, форме и основным чертам планировки. По фасу (вдоль дороги) они составляли 24 метра и еще 50 метров вглубь; итого выходило 1.200 кв.м, или 12 соток.
Изгороди в коммунистическом товариществе настрого запрещались и спорадически начали появляться лишь через тридцать лет. Вместо них по периметру тянулись маленькие разграничительные канавки - кюветы. Переступать через кювет на чужую сторону почиталось тягчайшим преступлением, особенно в первые годы. Если один сосед желал заглянуть к другому, он выходил на линию (улицу) и уже оттуда являлся через основной вход. Передняя канава служила для стока дождевой воды с верхних участков, поэтому ее регулярно прочищали, не забывая свозить нарытую землю с мусором и пиявками на свой огород. Задний и боковые кюветы (за вычетом стока от водопроводного крана) большей частью едва угадывались в траве; всякая попытка их "чистить" неизбежно приводила к трениям между соседями, ибо каждый считал, что канава расширяется за счет его стороны.
Спереди по участкам, на полметра от кювета, тянулась черная, сантиметров двенадцать в диаметре, магистраль водопровода. Ее периодически красили от ржавчины "кузбасс-лаком", весьма похожим на битум; чтобы она не касалась земли, метра через полтора под низ всовывали обрубки. Прилегающую полоску земли, кювет и обочину линии требовалось регулярно обкашивать. Правление очень следило за порядком с трубой и принимало меры к лентяям. От магистрали к каждой паре участков отходила тонкая трубка. Она шла вдоль бокового кювета метров на десять вглубь территории и там оканчивалась двойным краном - нашим и вашим. Трубки, идущие к участкам на другой стороне линии, пронзали на небольшой глубине проезжую часть и иногда повреждались колесами самосвалов.
С той стороны дороги водопроводной трубы не было, зато стояли электро-столбы с невысоко натянутыми проводами. Деревья под ними следовало укорачивать во избежание замыканий. Там, где провода ответвлялись к конкретному дому, под ними также выстригалось свободное место.
Через передний кювет на участки вели деревянные узкие мостики. Если владелец имел машину, он городил массивное бревенчатое сооружение для заезда на свою территорию. Через некоторое время здесь самовольно разворачивался самосвал с коровьим навозом и проваливал мостик. Поэтому многие хозяева соорудили шлагбаумы из длинной жерди, которую иногда красили полосатой. Часть из них поднималась на петле вверх, другие отводились в сторону, а у нас была палка, просто лежавшая в развилках двух тополей. И лишь в конце 1970-х годов вечно гниющие и проваливающиеся бревенчатые мосты начали заменять бетонными канализационными трубами.
Когда к какому-нибудь хозяину прибывал грузовик с песком, торфом или навозом, он редко заезжал на участок, но храбро сваливал всю гору поперек дороги. Тогда поднимался крик от водителей легковушек, которые из-за кучи не могли добраться к себе домой или, напротив, выехать из товарищества. Положение еще усугублялось в дождливые дни, когда запруженный кювет выходил из берегов, затопляя участки соседей вверх по течению. Тогда счастливые владельцы навоза дружно выскакивали с лопатами из своих хибар и первым делом отгребали многотонную кучу в сторону, освобождая минимальный проезд, затем кое-как перекидывали ее на участок, прочищали канаву и уже потом, спокойно и основательно, перевозили тележкой на дальние задворки.
Сразу вслед за водопроводной трубой, от одного края участка до другого тянулось колючее заграждение из дальневосточной морщинистой розы - Rosa Rugosa Rubra. Сегодня она часто встречается даже в Москве, но тогда казалась диковиной. Правление выбрало ее за беспардонную колючесть и целебные свойства плодов, аналогичных простому шиповнику, только гораздо более сочных. Когда в июле отцветали малиновые махровые розы с желтыми сердечками, на их месте формировались круглые, сплюснутые сверху шарики диаметром 1,5-2,5 см - сперва зеленые, потом желтые и к осени - оранжевые до ярко-красного. Из них следовало варить целебный компот, но к тому времени большая часть урожая становилась добычей червей. Шарики рогозы были отличным метательным материалом; их попадание (если не в глаз) было не смертельно, но очень чувствительно.
Рогоза, высаженная вдоль улицы в линию, была совершенно непроходима из-за своих черных, сплошь покрытых иглами веток. Некоторые стволики вырастали такой толщины, что их даже не брал секатор, и приходилось пилить. Иглы торчали сплошь, словно шуба, вытягиваясь до сантиметра в длину; одно счастье, что они не имели крючков. При касании они легко обламывались и становились занозами. Первоначальные кусты рогозы быстро вырождались, но давали многочисленные корневые побеги, обильно прораставшие там и сям. Оттого исходное узкое заграждение делалось рыхлым, беспорядочным, кое-где вымирало совсем, а в других местах решительно лезло на улицу и вглубь сада. В этом хаосе возникали свои потайные поляны, пролазы в колючках, наблюдательные пункты и вообще все условия для детской игры. Главная беда заключалась в обилии крапивы. Это был настоящий симбиоз: стоило где появиться рогозе, как ее тут же обрамляла крапива. Наиболее высокие ветви кустарника вымахивали до двух метров, но крапива не уступала и все равно высовывалась еще выше своими рыхлыми метелками.
На этой ученической акварельке под названием "Шиповник" старательно изображен цветок нашей розы-рогозы.
Кое-где среди обильно цветущей малиновой рогозы попадались ярко-белые цветы - Rosa Rugosa Alba, смежный подвид. Все медоносные цветы осаждались пчелами, которых в те времена было очень много. Впоследствии же их потравили колхозными ядохимикатами.
На первых порах рогозу требовали чистить, чтобы участки имели пристойный вид. Однако это до крайности трудоемкое, а между тем, с точки зрения урожая, никчемное занятие всем быстро наскучило, и начиная с 1970-х годов линии с обеих сторон обрамлялись темно-зеленым колюче-крапивным бурьяном, из которого там и здесь торчали корявые засохшие ветки.
Рогоза неплохо закрывала с дороги участки на высоту около метра; однако хозяева инстинктивно стремились вовсе уединиться от чужих взглядов и потому сразу вслед за колючками высаживали нечто высокое - сирень, боярышник, орешник и даже лесные деревья, большей частью дубы и березы. Был один остолоп, насадивший впереди своего участка осины. Они тут же пустили корневые побеги и создали ему персональную рощу. Однако вообще деревьев избегали: на нашей (северной) стороне линии они, вытянувшись, могли затенить участок, а напротив, через дорогу, им мешали расти провода.
На нашем участке вопрос о "второй линии заграждения" был решен оригинальным, хотя и не самым удачным образом. Кислая болотная почва служила причиной быстрой гибели культурных яблонь; от их корневой шейки на другой год обильно разрастались побеги дичков. Родители, подумав, решили их не корчевать, а просто подсаживали сзади к рогозе. Так составился второй ряд - из диких яблонь, груш, вишен и слив. Все они чувствовали себя очень неплохо (особенно в связи с тем, что рогозные заросли отсасывали от корней излишнюю воду), вымахали по 4-5 метров, совершенно затенив переднюю часть сада, и наконец украсились россыпью кислых, горьких, терпко-вяжущих, абсолютно несъедобных плодов. Среди них неожиданно выявилась ценная крупноплодная китайка: это был подвой какого-то безвременно усопшего селекционного ранета. Осенью мы собирали ярко-красные яблочки, и отец варили их по-особому, целиком, вместе с веточками, за которые их следовало вытаскивать из сиропа.
Дачный домик
А в этом домике, который деревянный, Который называется избушка, В котором огонек блестит и шевелится, Кто в этом домике живет? (Д.Хармс)
Как ни странно, я очень неплохо помню ту, давнишнюю планировку сада (1968-й год не оставил от нее камня на камне). Я даже, наверное, смог бы вычертить точный план с соблюдением масштаба, если бы это хоть для чего-нибудь было нужно. Однако, в целях экономии времени, гораздо разумнее посвятить этой теме одну-две Главы - может быть, скучные для сторонних глаз, но исторически необходимые в той же степени, что и описания обстановки комнат в квартире на Третьей Фрунзенской улице.
Естественным центром участка был деревянный домик, состоявший из двух частей: комнаты и примыкавшей сзади террасы. Высота помещений была чуть выше стандартной двери, т.е. около двух метров и даже на меня производила гнетущее впечатление. Комната имела размеры 3 х 3 метра, терраса - 3 х 2,5 метра. Собственно говоря, комната и составляла самый домик, терраса служила пристройкой. Снизу они опирались на кирпичные столбики, почти не заглубленные в землю; однако я не помню, чтобы весной постройку перекашивало. Все стены снаружи и терраса внутри были окрашены масляной краской умиротворяющего салатного цвета.
Домик, согласно инструкции правления, располагался в 10 метрах от проезжей части и ближе к левой границе сада. Единственное окно комнаты выходило на фасад, т.е. в южную сторону, и на зиму обычно закрывалось тяжелыми дощатыми ставнями с висячим замком. Общий вход в домик был справа, на террасу, и прямо из этого угла террасы - налево, в комнату. Здесь было крохотное крылечко с одной ступенькой и таким же игрушечным навесом из рубероида. Слева перед крылечком имелась добротно сделанная песочница для моих нужд.
Терраса, выходившая на север, с трех сторон имела сплошное остекление, характерное для подмосковных дачных веранд: там шли три ряда очень мелких подслеповатых стекол общей высотой чуть больше метра. Из-за толстых планок обрамления на террасе всегда было пасмурно, что еще усугублялось тем обстоятельством, что окна никогда не мыли. Там содержался полный ассортимент мух и прочей живности, меланхолично ползавшей в разные стороны. Чтобы они не оскорбляли нашего взора, на окнах висели старенькие занавески, которые никогда не раздвигались с западной стороны, откуда вечером светило солнце и глазела соседка Кулигина. Другой сосед, Ренат Кукин, громогласно окрестил нашу террасу "свинюшней", чем до смерти оскорбил Ларионовых, хотя, по совести, с ним трудно не согласиться.
Раннюю обстановку террасы я совершенно не помню, потому что она целиком переменилась летом 1966 года, когда, в преддверьи переезда на новую квартиру, Ларионовы вывезли сюда свой круглый обеденный стол, диван с высокой спинкой, на котором прежде спала Валентина, маленький холодильник "Газоаппарат" и, наконец, огромный, почти двухметровый китайский шкаф с кухни. Все это великолепие набилось сюда с той же плотностью, как это обычно бывает в купе.
Вход на террасу, как уже было сказано, осуществлялся через скрипучую дверь в юго-восточный угол. Сразу левее был вход в комнату, причем дверь отворялась наружу. Там, где она кончалась в распахнутом состоянии, начинался белый китайский шкаф и шел до упора. Из-за распахнутой двери комнаты, около шкафа, выглядывали старинные синие ходики с гирей-шишкой, которые Рита в 1941 году на руках вывезла с дачи в Вельяминово. Дальняя (западная) стена террасы была занята диваном. Сразу справа от наружной двери стоял небольшой самодельный комод, на котором готовили; внизу за дверцами скрывались две полки с утварью. Дальше, в углу, стояла крохотная плита о две конфорки, и следом - холодильник "Газоаппарат". Оставшееся место у правой остекленной стены занимал круглый обеденный стол, покрытый клеенкой. Бабушка и дед за едой размещались на диване, прочие сидели на каких-то скамейках, которые совершенно стерлись из памяти. Ночью диван занимала Ольга, стоически перенося холод неутепленного помещения. До перевоза мебели она спала здесь же на раскладушке.
Пол состоял из толстых досок и был выкрашен темно-фиолетовой краской. В нем на самой дороге имелся люк в "подвал", т.е. в промежуток между полом и землей. Там едва умещались ведра с картошкой и другими припасами, не влезавшими в тесный холодильник. Устройство реального погреба было невозможно из-за близких грунтовых вод. С потолка террасы свисала лампа с маленьким - возможно, жестяным - абажуром.
Жилая комната подавляла своей темнотой, ибо ее окошко, хотя и выходившее на юг, было до такой степени маленьким, грязным, да еще нацело затянутым изнутри марлей от комаров, что с террасы внутрь падало больше света, чем через него. Даже днем приходилось зажигать лампу на потолке; абажур я также не помню, смутно чудится что-то белое. К лампе по стене и потолку тянулся желтоватый витой провод на роликах; иногда по нему, цепляясь лапками, бегали мыши. Стены комнаты были оклеены серебристо-розовыми полосатыми обоями в мелкий цветочек, потолок также был оклеен чистой бумагой.
Вход в комнату располагался с северо-восточного угла. Слева под потолком была прибита маленькая вешалка, дико загруженная вещами. Дальше вплоть до передней стены шли деревянные нары с наматрасником, где спали бабушка с дедом. Под самым окном был объемистый, глубокий комод с лекарственным запахом внутри, там хранилось белье, рубашки и пр. Похоже, его купили сюда специально. Сверху на нем стоял тяжеленный синий графин для воды с крышкой и граненым стаканом, а также - иногда - букетики полевых цветов, собираемые мамой. Справа, симметрично, тянулись такие же нары для родителей. В простенок справа от двери как раз умещалась моя колыбелька, которую отец с годами все удлинял. Около двери, над моими ногами, пощелкивал черный электросчетчик. Маленький клочок незанятого пола перед комодом был застелен каким-то половичком. В холодные ночи там уютно светилась оранжевыми спиралями электропечка.
Крыша домика была очень пологая, покрытая толем, двускатная - на юг и на север, где она переходила в еще более пологую крышу террасы. Прямо под коньком с западной стороны имелась маленькая дверца на чердак, но там всегда жили осы. Они охраняли старые пожитки, каждую весну вывозившиеся из квартиры. Однажды дед приставил лестницу, дернул за дверку - и повредил осиное гнездо. Сей же момент он спланировал вниз со скоростью, не подобающей работнику Совмина, и в дальнейшем зарекся туда соваться. Возле дверки была прибита высокая железная труба с двумя изоляторами, загнутая на конце. Она называлась "утка". Провода приходили со столба на изоляторы, ныряли в загнутый конец трубы и внизу через дырку в стене вели к счетчику.
Сзади террасы, возле угла с плитой, стоял вместительный железный ящик для двух газовых баллонов. Одним из них пользовались, другой хранился про запас. Дверцы всегда были заперты висячим замком. При отъезде с дачи газовый вентиль в ящике перекрывался.
Кроме того, к западной стороне дома, как раз под дверцей с осами, примыкали два больших деревянных сундука ("рундука") длиной в человеческой рост и сечением метр на метр, со скошенными крышками. Один из них был выкрашен в зеленый цвет ("дедов рундук"), другой нацело обит черным толем ("бабушкин"). В них хранились крупные садовые инструменты - лопаты, тяпки, грабли, а также, по всей видимости, химические удобрения. У меня есть догадка, что эти уродливые твари были централизованно розданы садоводам от правления в те времена, когда никакие сараи для хранения инвентаря еще не дозволялись.
|