Переезд на другую квартиру
Автор: Михаил Глебов, октябрь 2002
Уход Алексея Ларионова на пенсию мгновенно привел к тому, что в Совмине о нем забыли, и он стал абсолютно никому не нужен. Конечно, за ним сохранилось медицинское обслуживание в Кремлевской поликлинике и некоторые другие мелочи, однако по крупному счету все двери перед ним были отныне закрыты. Но в обществе, где сколько-нибудь сносная жизнь зависит единственно от должностных привилегий, такая перемена выглядела поистине смертным приговором. Алексей это очень хорошо понимал, поэтому он и медлил с пенсией до самой последней возможности, пока его чуть не хватила кондрашка. Он и тогда не угомонился, пристроившись ревизором в правление садоводческого товарищества, где и собрал заключительный урожай мелких плюсов. А между тем над обеими семьями внезапно нависла беда.
Дом номер семь по Третьей Фрунзенской улице, где они проживали уже восьмой год - пусть без особого удовольствия, но все-таки просторно и благополучно, - считался довольно привилегированным совминовским жилищным фондом. Возможно, в 1959 году, по сравнению с настоящими сталинскими постройками, он и не слишком котировался, потому пострадавший по службе Алексей и смог-таки вселиться туда. Но теперь по всей Москве расплодились дешевые хрущобы, и в Совмине справедливо решили, что самую мелкую плотву - а тем паче пенсионеров - следует расселять в тамошние клетушки, дабы они не занимали ценную жилплощадь. И вот появилась некая начальственная шишка, заинтересовавшаяся беззащитной просторной квартирой.
Летом 1966 года Алексея вызвали в Управление и предложили не мешкая выехать в одну из предлагаемых на выбор квартир. Тот сразу понял, что дело проиграно, и, разумеется, не стал спорить. Он только смиренно ходатайствовал, чтобы, по причине его старости, семья его дочери переехала вместе с ним. Начальник любезно согласился; через несколько дней к подъезду подали белую "Волгу", мы все пятеро кое-как уселись в нее и поехали на смотрины.
Я смутно помню, как мы бесконечно колесили по всему городу, поднимались по темным лестницам, осматривали голые комнаты. Одна квартира была где-то на проспекте Мира, и даже в сталинском доме, но окнами выходила прямо на узловую станцию Рижской дороги. Видимо, лишь поэтому нам ее и предложили. Валентина в голос завопила, что поезда сведут ее в гроб, и мы поехали дальше. Другая квартира оказалась в более новом доме, выходящем на шумный Бородинский мост, - истерика повторилась. Были еще квартиры, которые я позабыл. Судя по всему, агент Управления начал с оптимальных вариантов и последовательно переходил ко все более неказистым. Валентина с негодованием отвергала их все. И вот уже в самом конце, изрядно уставшие, мы оказались по соседству с нашим прежним жилищем, где красовался только недавно построенный кирпичный дом типа улучшенной хрущобы.
Поразительно, но я даже помню, как его строили. Временами Господь устраивает так, что человек будто случайно попадает на то место, с которым впоследствии будет надолго завязана его жизнь. Пойми только заранее, какой это случай и к чему он относится! Однажды мы с Ольгой значительно отклонились от прогулочного маршрута: двинулись по Комсомольскому проспекту к центру и потом вдруг свернули в проходной двор. Ольга, вероятно, хотела напрямик выйти к набережной, но не смогла: двор упирался в стройплощадку, корпус, смежный с нашим, был уже готов, а в нашем будущем доме каменщики выкладывали уровень третьего-четвертого этажа. Мне запомнились большие поддоны с желтым облицовочным кирпичом. Ольга развернулась, и мы вышли обратно на проспект.
Итак, мы сунулись в темный подъезд, поднялись на четверый этаж и зашли в тесную малогабаритную квартиру на три крохотных комнаты. Окна все выходили на север! Валентина привычно подняла крик; но тут Алексей, понимая, что действительно хорошего все равно не дадут, и выйдя наконец из себя, заткнул ей рот. Тогда вся четверка принялась тасовать варианты, сравнивая плюсы и минусы, и наконец объявила о желании вселяться именно сюда. Мне трудно сказать, насколько их решение было разумным и в какой степени железнодорожный или автомобильный шум заслуживал, чтобы ради него существенно жертвовать площадью. Откуда-то появился небольшой и весьма незрелый арбуз, и мы на радостях съели его тут же на грязном подоконнике моей будущей комнаты.
Несмотря на новизну дома, квартира была уже не первой свежести: здесь года полтора провело семейство неких Миротворцевых с большой собакой. Валентина все скулила, что вынуждена ходить по обгаженному собакой паркету. Паркет, впрочем, был еще ничего, но вот уцелевшие обои внушали действительный ужас: похоже, что та собака умела бегать по стенам и даже по потолку.
Между тем нашим соседкам также предложили выселяться. Однако Анна Васильевна устроила в Управлении жуткий скандал и твердо заявила, что никуда выезжать не будет. Времена, однако, были еще советские. К дому неожиданно подъехал большой грузовик с рабочими в сопровождении милиционера. Анна Васильевна со своей дочерью не успела ничего предпринять, как рабочие потащили в машину все их пожитки и сей же час увезли в грязную, паршивую хрущобу где-то на Мосфильмовской улице: судя по всему, им в отместку за строптивость выделили наихудшую изо всех возможных квартир. С тех пор мы о них ничего не слыхали, и несколько дней, оставшихся до нашего отбытия, я с любопытством бродил по их недоступной прежде, опустелой комнате.
Наш переезд на новую площадь также совершился стремительно, буквально в несколько дней: та начальственная шишка, конечно, не могла долго ждать! Сборы я помню плохо; известно лишь, что мелкие вещи возил на машине Иван, некоторые перенесли на руках прочие члены семьи, а крупногабаритную мебель под конец доставили грузовиком. Кроме того, несколько старых и не слишком нужных предметов - громадный платяной шкаф из коридора, китайский двухметровый кухонный шкаф, старинный диван, самодельный комод с балкона и паршивенький холодильник "Газоаппарат" - Алексей другим грузовиком вывез на дачу, где все они с диким напряжением разместились на крохотной террасе. Валентина плакала, провожая в ссылку драгоценное имущество, которое в новой квартире было попросту некуда ставить.
Самым показательным моментом во всей этой катавасии был раздел комнат между Ларионовыми и Глебовыми. На Третьей Фрунзенской в 1959 году Алексей забрал себе большую комнату, да еще выходившую на северо-запад, а Глебовым уступил меньшую, куда весь день беспощадно жарило солнце. Мало того, третья комната, отвалившаяся к Анне Васильевне, первоначально также предполагалась для его личного пользования - может быть, он собирался там устроить себе кабинет? И Глебовым даже в голову не пришло спорить, они с радостью приняли, что дают, лишь бы выбраться из опостылевшей восьмиметровой конуры.
Теперь опять пришлось делить комнаты. Их было три, и все мелкие. Валентина затребовала себе самую большую, с балконом, да в придачу еще какую-нибудь. Но Глебовы ответили твердо, что поскольку их теперь трое, им должны принадлежать целых две комнаты; а на ту, что с балконом, они не претендуют: на фига им, в самом деле, балкон? Раньше такое нахальство попросту невозможно было представить. Но Алексей… безропотно согласился. И это было первое следствие изменившегося паритета сил, которое проявилось вовне. Ибо Алексей понимал, что в противном случае последует размен, а размен такой маленькой квартиры, как эта новая, неизбежно вышвырнет его с Валентиной обратно в какую-нибудь треклятую коммуналку. Вот и сиди там опять с примусом… В сущности, Управление Совмина сделало ему прощальный подарок, больше на их помощь рассчитывать не приходилось.
Паралельно с перевозкой вещей в новой квартире шел срочный ремонт: белились потолки, цыклевались полы, стены оклеивались новыми обоями, после вонючих Миротворцевых была заменена вся сантехника. Чтобы следить за порядком и заодно охранять перевезенное, Ларионовы переехали несколько раньше; кроме того, кажется вероятным, что Валентина опасалась, как бы в ее отсутствие Глебовы самовольно не захватили большую комнату (адский человек всегда подозревает своего ближнего в различных гнусностях). Примерно через неделю окончательно переехали и мы.
30 сентября 1966 года, скушав полдник, мы с тетей Олей отправились с Третьей Фрунзенской на прогулку в парк гораздо позже обычного. Бродили по дорожкам, качались на качелях; потихоньку начало смеркаться. Вот мы выходим за ворота - и вдруг поворачиваем не направо, домой, а налево. "Тетя Оля, ты куда-а?" - "Домой, Миша. Теперь ты будешь жить в другом месте."
Поднимаемся по тесной лестнице - то ли дело прежняя! - заходим в темную, маленькую прихожую. Она еще пуста, на полу разбросаны газеты, обрывки обоев. В комнате Ларионовых горит голая лампа и сверкают восхитетельные лимонные обои с белыми солнышками. "А вот и Оля с Мишей пришли! Ну все, теперь переехали."
|