Дружба со Светой (2)
Автор: Михаил Глебов, ноябрь 2002
Очень скоро сложилось (и потом закрепилось на долгие годы) так, что мы играли со Светой ежедневно до и после обеда. Однако утром у Черниковых всегда были дела: во-первых, Света исполняла трудовую повинность в саду, а во-вторых, когда на Пятой линии открылась продуктовая лавка, ее стали ежедневно к 11 часам командировать туда за свежим молоком. Время от времени я сопровождал ее на велосипеде, но все-таки до обеда на игру, как правило, оставалось лишь малое время. Всякая еда в обеих семействах была таким делом, при котором чужие не присутствовали; когда Татьяна Федоровна или моя мама, высунувшись с крыльца, вопила на все товарищество: "Обе-е-е-е-едать!", мы тут же бросали свои дела и расходились врозь. Потом, минут через тридцать, каждый начинал бродить недалеко от рогозы и, увидев приятеля в той же позиции, радостно бежал навстречу. Если один из нас медлил, другой мог даже зайти в сад до террасы, но, увидев головы за обеденным столом, тут же, смутившись, улепетывал назад.
После обеда и до вечернего приезда родителей мы были неразлучны - и так же мгновенно расставались, едва наш "Москвич" или соседская "Победа" неуклюже въезжали на мостики. Затем был ужин, солнце клонилось к закату, и тут, потерпев долгое время, мы вновь сходились для игры в бадминтон, пока окончательно не стемнеет и не позовут спать. Кажется, мы никогда не наскучивали друг другу - и, тянись лето все двенадцать месяцев, как на экваторе, мы так бы и развлекались без перерыва.
На первых порах между семействами еще случались откаты к "холодной войне". Так, однажды великий Феоктиcт Евлампиевич, выйдя на мостик и застав недалеко Валентину, высокомерно сделал ей какое-то замечание. Та обернулась фурией и выплеснула назад столько отборной брани, что Феоктиcт Евлампиевич, подскакивая, удалился вглубь своих владений и там, сверкая очками, раз и навсегда запретил Светке иметь дело с этими мерзавцами. Света послушно согласилась - и тут же тайными тропами полетела сквозь рогозу ко мне. В этой экстренной ситуации было решено у самого мостика Черниковых засунуть в бурьян пустую майонезную банку для обмена записками, а чтобы ее родители не смогли их прочесть, я снабдил Свету самодельным шифром (1968), разработанным для нужд снигальской армии. Света, несмотря на плохую успеваемость, на другой день его выучила и, для конспирации порвав бумажку, стала строчить мне послания. По нескольку раз в день она тайно пробиралась к банке за почтой; я следил за ее маневрами в щелку чулана мансарды. Черниковы, конечно, тоже это приметили; среди них вновь начались разногласия; одним словом, не прошло и недели, как Феоктиcт Евлампиевич пошел на попятную, и мы снова стали играть вместе.
Как раз в это время Иван, питавший непонятную склонность к разведению огурцов, затеял строить неподалеку от сарая два длинных и до крайности неудобных "парника". Целыми днями он молотил и пилил на своем хлипком верстаке; я же, приткнувшись около шпалы, выполнял вспомогательные работы: распиливал дощечки, выпрямлял гнутые гвозди. Очень скоро Светка стала прибегать прямо сюда; ей очень нравилось плотницкое дело; она с удовольствием вжикала пилой, строгала и заколачивала гвозди, так что мне лишь с большим трудом удавалось отвлечь ее на другие занятия.
Как-то утром возле шпалы обнаружился дохлый крот; может быть, его ночью задушила бродячая кошка. Мы со Светой пришли в страшное волнение и придумали операцию "А" (или "Арбуз"), заключавшуюся в том, чтобы тайно вынести трупик с участка, не попадаясь на глаза моим родителям и особенно Валентине; операцию "Б" (или "Бабушка") по захоронению его на поле позади сада Черниковых; и операцию "В" (или "Вилка"), когда надо было сколотить надгробный памятник. Мы уложили крота в игрушечное ведерко, припорошили травой и, озираясь во все стороны, проползли по бурьяну вдоль границы с Кулигиными, и потом, воспользовавшись тем, что Татьяна Федоровна ушла сплетничать к соседке, пролетели насквозь до выхода в поле. Там, под развесистой березой, злосчастный вредитель садовых растений был с почестями предан земле. Что же касается памятника, на котором особенно настаивала Светка, я внезапно уперся, и тут мы чуть не поссорились; как бы то ни было, памятник так и остался несделанным.
Впереди дома, под окнами Ларионовых и рядом с огромной песчаной кучей, стояла моя старая детская песочница, в которую Иван позабыл насыпать песку. Там, в низком дощатом ограждении, разрослась буйная флора из подорожников, спорыша, гусиной лапки, пушистой осоки и других трав. Мы со Светой придумали сделать парк на манер японского садика; травы казались нам деревьями, а мох - травой. Мы аккуратно пропололи аллею из одного угла песочницы к другому, засыпали песком, по краям уложили камешки и затем стали выборочно дергать травинки, чтобы божьим коровкам было красиво ползать. Этих коровок мы в изобилии приносили со ствола тополя, что у крана, но они не могли понять наших благодеяний, расправляли свои крылышки-скорлупки и летели обратно к тополю.
Тем временем отец сколотил первые начатки "парадного крыльца", которое вело в сад прямо с террасы, и тут мы придумали новую забаву, вообще говоря, для меня не свойственную. Неподалеку стояла большая железная бочка из-под какой-то химии; внутри у нее остались вязкие коричневые подтеки. Сама бочка была цилиндрическая, из нержавейки, метр в высоту и полметра в диаметре, с гофрированными стенками. Мы взяли две длинных доски и положили поверх ступенек, словно рельсы, по ним кое-как втаскивали бочку, потом один забирался внутрь, а другой пускал ее по тем же направляющим вниз. Мир летел и кружился в наших глазах; бочка, раскатившись, уезжала далеко и иногда стукалась о ствол яблони. В первый же день я в кровь расцарапал себе хребет, и родители сочли такое развлечение слишком опасным.
Немалую часть времени мы проводили за настольными играми: летом на даче всегда присутствовал комплект немецких игр, а у Черниковых были карты, и я обучил Свету тому скромному ассортименту, которым владел сам. Татьяна Федоровна покрутила головой, но вмешиваться не стала. По счастью, Света не рвалась к выигрышам, мало задумывалась, чем бить, и никогда не запоминала сброшеных карт; едва вытянув козыри, мы немедленно пускали их в дело; оттого игра выходила глупой, но рыцарски-открытой и потому захватывающей. В карты мы резались на лужайке перед домом Черниковых, где, между прочим, висел хороший гамак и стояли качели, добротно - с резными балясинами - сделанные Валерием. Или же мы залезали к нам в мансарду, где имелся детский бильярд; иногда в наших соревнованиях принимал участие Иван. Ежедневно раза по два мы выезжали на велосипедах и, сверх того, много времени проводили на поле, по ту сторону сада Черниковых.
Вечером в выходные оба семейства, одевшись поприличнее, шли в новенький, пахнущий деревом клуб на какой-нибудь художественный фильм. При въезде в товарищество на сторожке вывешивалось объявление: в субботу, в 19 часов, в клубе пойдет фильм "Партизаны побеждают фашистов". Мы, оседлав велосипеды, летим к воротам - и радостно привозим это известие. "Да ну их, этих партизан!" - жалобно говорит папа. - "Ну пошли же!" - "Я не пойду", - отрезает мама. - "Па-ап, ну пошли-и!" - Иван вздыхает и понуро отправляется в комнату надевать чистые брюки. Я вприпрыжку бегу к Черниковым. Там у крыльца уже топчется грустный Валерий, осаждаемый Светкой. - "Вы идете?" - "Идем, идем, - успокаивает Валерий, - сейчас мама оденется". Действительно, с крыльца нисходит Людмила, зябко уткнув свою кроличью мордочку в шерстяной свитер. "Пошли-и-и!"
Солнце уходит за лес, сплошная тень от которого протянулась до наших участков. В зарослях рогозы чирикают кузнечики, из Большой канавы тянет промозглой сыростью. Там и тут вверх по дороге видны пары и группки людей, спешащие к клубу. Вдалеке, за Третьей линией, в лабиринте глубоких дренажных канав краснеет суриком вместительный ангар клуба. При входе толстая баба в элегантной соломенной шляпке принимает по двадцать копеек, отрывает билетик и тут же, за ненадобностью, рвет его в мелкие клочья. Внутри - жесткие стулья во много рядов, с центральным проходом; какие-то мальчишки бегают перед экраном, где сколочено подобие сцены; соседи переговариваются между собой, курят, и смешанный запах табака, свежей древесины и пыли гуляет по широкому помещению.
Вот баба захлопнула дверь (кружевом светятся щелястые стены), в кинобудке кто-то спьяну подавился, сплюнул, - и вдруг вспыхивает белый квадрат экрана; по нему, крича, бегают партизаны с ружьями, но отчего-то вниз головой. - "Э-эй! Сапо-о-ожники!" - Экран гаснет, в кинобудке слышится брань, что-то со звоном падает на пол. - "Э-эй, фильм дава-ай!" - Ага, вот теперь правильно: появляются титры - генерала Иванова играет артист Сидоров. Вот и немецкие черно-белые танки тарахтят по шоссе на деревню. Эсесовцы вытаскивают из избы молодую колхозницу; Валерий заинтригованно сопит. Я волнуюсь: а партизаны-то где? Света, поглядывая на меня, тоже начинает ерзать. Да вон они, из-за кустов смотрят! Погоди-ка, вон и пулемет потащили. Сейчас они… - Сухой треск, пленка рвется, экран делается чисто-белым. "Э-эй! Сапо-ожники!" - "Ну что же за безобразие такое!" - "Пленка старая, - извиняется билетерша, до времени вновь отворяя дверь, куда тучами устремляются комары. - Ее, почитай, уже десятый год крутят".
Но вот пристрелен последний фашист, звучит бравурная музыка, с боковых мест уже потихоньку засеменили на выход. Валерий благоразумно придерживает нас до окончания толкучки. Снаружи желтеет над дверью лампочка, очерчивает песчаный круг у крыльца, а дальше - тьма, мохнатые кроны старых елей, звездное небо в прогалах и смутные фигурки, балансирующие по доскам через дренажные канавы. В торцах линий, словно маяки, светятся другие желтые лампочки. Лес за околицей непрогляден, в садовых зарослях проблескивают окна домов. "Вон Большая Медведица!" - авторитетно показываю я. "Под ноги смотри", - советует Валерий. Мы со Светой убегаем вперед, стараясь не потеряться из виду. Далеко впереди, за Можайкой, восходит огромная желтая луна, смотрит пустыми глазницами.
Вот уже и мостик - "До свиданья" - "До свиданья" - "Ну, что же, неплохо сходили!" - "Спокойной вам ночи!" - Ярко вспыхивает окно черниковской мансарды, посветилось минуты три и потухло. Не зря, не зря прошел вечер! А завтра еще один фильм: "Комиссары не сдаются!"
|