Цветы

Автор: Михаил Глебов, январь 2003

Думаю, любой человек, даже никогда не бравший в руки лейку, представляет, сколь велико разнообразие цветов, описанию которых посвящены десятки толстых справочников. Поэтому я не стану пускаться в классификацию, а только скажу, что все цветы, касательно агротехники, делятся на однолетние, двухлетние и многолетние.

Однолетние цветы более всего подобны огородным культурам: по весне они вырастают из семечек, летом цветут, а осенью гибнут; следовательно, морока по уходу за ними аналогична той, которую мы уже видели в огороде. Двухлетних цветов не так много (к примеру, анютины глазки); в первый год они образуют только розетку листьев, во второй же цветут и погибают. Но поскольку их обычно продают на рынках уже годовалой рассадой, мы можем смело приравнять их к предыдущей категории. Многолетние цветы, теоретически, способны сидеть на одном месте до ближайшей ядерной войны, в особенности если их хотя бы изредка пропалывать; это "удобство эксплуатации" компенсируется не слишком изящным видом. Наконец, существует отдельная группа луковичных и клубневых растений, требующая к себе повышенного внимания, зато и цветы у них первосортные.

В принципе, количество однолетних цветов на участке служит верным индикатором его ухоженности: там, где не хватает желания или рук, никто не станет вбухивать уйму труда в хлипкие и абсолютно несъедобные растения. У нас цветы всегда входили в компетенцию Риты, но поскольку она не проявляла горячего энтузиазма, я могу лишь упомянуть анютины глазки, которых высаживалось по нескольку штук, бархатцы и ноготки, почти не требующие ухода, и великолепную настурцию.

Настурция - истинный цветок моего детства: вся длиннейшая клумба от старой террасы и до беседки, обрамленная ирисами и флоксами, посередине кипела ее буйной зеленью. Мне нравилось, как из-под округлых листьев выглядывают рыжие граммофончики цветов, и когда они увядали, мы с мамой собирали в коробку большие гофреные семена. А этот странный, чуть вяжущий, почти медицинский запах, восходивший от потревоженных стеблей! Странно, что после неразберихи 1968 года настурция у нас больше ни разу не высаживалась.

Когда же Ларионовы отошли от дел и садовые хлопоты целиком легли на родителей, однолетние цветы вовсе покинули наш участок, за единственным исключением. Однажды в начале 1970-х годов отец случайно купил пакетик неизвестных семян и раскидал их на клумбочке перед террасой. Это была годеция - крепенький жизнеспособный цветок, имеющий отдаленное сходство с гвоздикой. Семена прекрасно взошли и целое лето радовали нас множеством красных и розовых бутонов. С тех пор пакетики семян годеции покупали уже специально, но необходимость хотя бы минимальной прополки весьма тяготила мать, так что вскорости клумба окончательно заросла травой.

Через несколько лет отец внезапно пристрастился к разведению астр. Он покупал дорогие семена типа какой-нибудь "Мэри Блю" и проращивал их на работе в пластиковых стаканчиках. Готовая рассада в конце мая высаживалась на скверно подготовленную грядку, и там ее иногда поливали. Несмотря на угнетенный вид и жидкую зелень, эти астры все же цвели. В теплые и дождливые годы папина грядка отличалась невероятной пышностью:

Будто с наговору, с глазу,
Черт-те как и черт-те где
Зацвели вдруг астры сразу
На лысеющей гряде.

Зацвели вдруг астры сразу -
Мы и начали их рвать.
Все забиты в доме вазы,
Астры некуда девать!

Что касается луковичных растений, к ним в первую очередь относятся тюльпаны и гладиолусы. Луковицы высаживают под зиму или весной, выкапывают же после цветения. Отец много раз пытался развести хорошую грядку тюльпанов, но они не росли, потому что требовали совсем иного качества почвы. Кроме того, их цветение приходилось на конец мая, когда мы еще не жили на даче. С гладиолусами толку вышло больше: отец взрыл длинную гряду в самом неподходящем и мокром месте - там, где прежде было "квадратно-гнездовое" земляничное поле, - и безалаберно тыкал в грязь холеные чешуйчатые луковицы. Как ни странно, гладиолусы на него не обижались, вырастали большими и обильно цвели:

На огороде грядки голы,
Трава пожухла, и над ней
Цветут на клумбе гладиолы
Струей малиновых огней.

Чтобы уж закончить с луковичными, упомяну о двух видах многолетних лилий, сидевших на глинистой и всегда заросшей сорняками клумбе перед "парадным" крыльцом. Они там неплохо себя чувствовали, цвели большими оранжевыми граммофончиками, и потом даже покинули гряду и расползлись по окрестностям.

Из числа цветов, разводимых клубнями, прежде всего следует отметить георгины, о которых я рассказывал; каждую весну отец высаживал их заново, пока клубни не сопрели. Георгины, таким образом, сделались еще одним символом нашего участка дошкольного времени. Кроме того, мать упорно высаживала целую грядку ирисов с длинными синеватыми листьями-мечами; ирисы плохо себя чувствовали и практически не цвели, а если когда и решались, это происходило в мае, т.е. в наше отсутствие. Трудно сказать, что заставляло ее так за них цепляться. Но поскольку в поступках родителей вообще господствовала алогичность, задавать вопросы "почему" и "зачем" представляется бесполезным.

Некоторые садоводы уделяли разведению цветов очень большое внимание; так, например, у Черниковых для них был отведен большущий квадрат между мостиком и террасой, который по контуру огибала кирпичная дорожка. Чего там только не росло! В нашем же саду цветы представляли единичные явления; никто за ними специально не ухаживал, и потому костлявая рука естественного отбора оставляла в живых лишь наиболее неприхотливые многолетние виды.

На первом месте, без сомнения, нужно упомянуть флоксы, которые очень любила мама. У соседей было не меньше дюжины очень разных сортов флоксов - потемнее, посветлее, повыше, пониже. Странно, что мамина любовь довольствовалась только двумя простейшими типами - белым и розовым с красным глазком. На двух длинных клумбах они сидели через один: белый - розовый - белый - розовый. Впоследствии, в 1970-е годы, я раздобыл у соседей несколько более ценных видов; мать весьма обрадовалась, только почему-то избегала их чистить, пока они не заглохли.

Раз в три-четыре года производилась большая и многодельная глупость: все кусты выкапывались с грядки, сама же она разрывалась до состояния траншеи, на дно горбом укладывали скошенную траву, затем землю возвращали на место, кусты же "делили" - разрубали топором на 2-3 куска, часть из них сажали обратно, остальные выкидывали. Я уже тогда не понимал, отчего нельзя, вместо идиотских манипуляций с траншеями и травой, раз и навсегда сделать рыхлую торфяную гряду, как это практиковалось всеми кругом; но та блажь, которая единожды залетела Рите в голову, требовала не критики, а беспрекословного исполнения. С оракулом, конечно, спорить нельзя.

Самая длинная грядка флоксов - около 12 метров - тянулась слева от входа на участок, сразу позади рогозы и дичкового ряда. Она создавала "дизайн" лужайке. Спереди флоксы были обрамлены пышно цветущей линией низеньких маргариток. Рита любила их уже за то, что ее звали так же. Эти приятные, чистенькие растения с игрушечными листиками и бело-розовыми шапочками цветов радовали нас на протяжении всего лета. Рассаживать их следовало еще чаще - раз в два года. Несмотря на мамину заботу, к концу 1970-х годов они все уже выродились.

Напротив флоксов и маргариток, рядом с Боровинкой, на протяжении всей истории нашего сада рос здоровенный пук рудбекии - золотых шаров. Их никто никогда не рассаживал, и они медленно, шаг за шагом, увеличивали свою территорию. Однажды я полил их азотным удобрением, и они вымахали гораздо выше отца. Чтобы они не ломались и не рассыпались в стороны, он их крепко обвязывал проводом. Золотые шары зацветали к концу июля, и тогда я с горестью вспоминал о том, что школа, собственно, уже не за горами. Первого сентября я появлялся в классе с большим букетом из флоксов и золотых шаров.

К числу наиболее презренных цветов относились многолетние виды астр - здоровенные, неряшливые на вид кусты, под конец лета зацветавшие мелкими желто-фиолетовыми пятачками. Их всегда поражала "мучнистая роса", так что кусты стояли, будто облитые помоями. Как-то мне удалось найти саженцы махровой формы, смотреть на которые было не так стыдно. Особую разновидность многолетних астр составляли "снежки": они росли сплошной гущей тончайших стеблей, верхушки которых были покрыты мелкими белыми шариками. Мне их подарили Черниковы. Кроме того, в рогозе сама собой развелась так называемая "мимоза" - здоровенный и наглый бурьян с тонкими ивовыми листьями и метелками желтых цветов, действительно похожих на мартовскую мимозу. Гигантский куст этой "мимозы" сидел у Черниковых при входе, под сенью "американской вишни"; когда в отношениях между Ларионовыми и Черниковыми пробегала черная кошка, к ним не следовало заходить дальше мимозного куста.

Временами я выкапывал по разным углам сорный люпин, подробно описанный выше, и организовывал из него грядку, чередуя розовые и синие разновидности, но родители косо смотрели на такие затеи, а посаженные кусты вскоре покрывались мучнистой росой, так что под конец я, раскаявшись, уничтожал дело рук своих.

Напоследок скажу о башмачках (аконите) и аквилегии, которые сидели возле кухонного крыльца, обрамляя дорожку к крану, и до известной степени находились под моим шефством. Те и другие относятся к семейству лютиковых, ядовиты, любят глину, воду и тень (этого добра у них имелось навалом), и цветут на протяжении всего лета. Густейшая темная зелень аконита сверху была украшена струйками темно-синих цветов, размером и формой напоминавших крупную фасоль; при желании в них действительно можно было увидеть сказочные туфельки. Аквилегия казалась тщедушной, с округлыми тройчатыми листьями, на концах тонких цветоносов красовались светло-голубые цветки с длинными шпорами. Несмотря на "акву", т.е. по-латыни воду, этот цветок все-таки не был кувшинкой, и когда отец пристрастился выливать рядом кухонные помои, аквилегии тихо скончались от пресыщения.