Кот Рыжик

Автор: Михаил Глебов, февраль 2003

В те времена у меня неизвестно откуда прорезалась горячая любовь к кошкам. Эти дворовые твари, в изобилии лазавшие по помойкам, вызывали во мне умиление почти до пролития слез. Натерпевшиеся от мальчишек, они презирали мой страстный "кис-кис" и, панически округлив глаза, удирали обратно в помойку. Если какая-нибудь из них, с долгими капризами и проволочками, позволяла себя погладить, день, со всей очевидностью, проходил не зря, а утробное мурлыкание и попытка вытереть шерсть о мои штаны приводили меня в состояние телячьего восторга. В одном из номеров журнала "Юный натуралист", который мне выписывали, на обложке была фотография из категории мещанских поздравительных открыток: три полосатых котенка в корзине. Излишне говорить, что этот журнал увенчивал пыльную груду тетрадей и учебников на моем письменном столе.

Мать, к ее великому удовольствию, детально расспрашивалась о кошках, коих Ираида Петровна держала еще до войны. Я даже робко просил завести котенка, но родители кивали на бабушку, а Валентина доходчиво объясняла, что из всей домашней живности ей более чем достаточно одного дефективного ребенка. На даче к нам иногда забегали приблудные кошки, но, наевшись до отвала колбасой и разрешив себя за это погладить, исчезали в неизвестном направлении. И только в 1971 году судьба сделала мне поистине щедрый подарок в лице (т.е. в морде) роскошного кота Рыжика, принадлежавшего Чистовым, которые жили в самом конце Первой линии, на низменных землях за Дренажной канавой.

Деда Чистова, получившего участок, кажется, уже не было в живых. Осталась его жена - довольно бодрая пожилая домохозяйка, которая целыми днями копалась в своих болотистых грядах. При ней неотлучно сидела шестилетняя внучка Алена; и вот, чтобы избавить ее от томительного одиночества, бабка произвела расспросы, нет ли у кого по соседству приличных детей. О диких сестрах Щальевых речь, конечно, идти не могла; все дружно показывали на Свету, и вот как-то раз бабка Чистова, волоча Алену за руку, явилась в гости к Татьяне Федоровне знакомиться. Света, при ее крайней общительности, ничего не имела против, Татьяна Федоровна также сочла Алену "приличной", а поскольку я постоянно вертелся рядом, то эта девочка естественным образом вошла в нашу компанию.

Несмотря на шестилетний, т.е. еще дошкольный, возраст, Алена была настолько крупной и раскормленной, что ростом равнялась Свете и едва не достигала меня. По нескольку раз в день бабка отзывала ее домой и потчевала кружкой сметаны. У Алены были длинные, слегка рыжеватые волосы, молочно-белая кожа и блекло-голубые невыразительные глаза. Умом она явно не блистала, даже в сравнении со Светой, хотя, конечно, следует делать поправку на нашу разницу в возрасте. В плюс этой даме шла жизнерадостность, выражавшаяся частыми "гы-гы", обыкновенно не к месту, и также отсутствие всякой подлости. Алена категорически не умела читать (ее бабка даже пыталась подключить меня к этому ликбезу) и любила вдумчивые рассуждения, суть которых поэт Саша Черный остроумно определил как "одиножды один - один". Короче, это была настоящая телка - сытое и безвредное травоядное, которое придавало компании доброжелательный тон без малейшей надежды там солировать.

То ли Алена вовсе не имела велосипеда, то ли ей запрещали уезжать с нами далеко, но в рейдах по Централке она не участвовала. Зато в наших картежных играх на открытой терраске Черниковых появился третий партнер, что давало большое удобство для "подкидного дурака". Мы со Светой временами наносили ответные визиты, чтобы поиграть в громадной куче песка, которую Чистовы, глядя на нас, также навалили впереди под самыми окнами. Их маленькая передняя лужайка пряталась в тени развесистых болотных ив, песок был всегда сырой и потому удобный для штамповки куличиков и возведения любых крепостей.

Однажды я прикатил на велосипеде слишком поздно, когда Алена со Светой уже поделили кучу: на самой макушке был город хозяйки, обнесенный крепостной стеной из мелких ивовых веточек, Света же обустраивала свою территорию чуть ниже по скату. Мне, как и всякому опоздавшему, достался самый негодный участок - далеко внизу, в углублении, где из этой кучи набирали песок для садовых нужд. Наше строительство шло полным ходом, когда вдруг приехал отец Алены - 40-летний офицер, высокий, коротко остриженный, мускулистый мужчина.

- Это у вас тут крепость? - спросил он.
- Крепость! - храбро ответил я.
- А как бы ты стал ее брать?

Тут я очень растерялся, потому что абсолютно мирный характер нашей игры попросту не допускал мысли о чьем-то враждебном вторжении. Но отец Алены, с очевидностью, вовсе не чувствовал доброй атмосферы, или ему слишком хотелось блеснуть военными талантами (он, возможно, даже был работником Генштаба).

- Наверно, проще всего было бы штурмовать мой низкий участок, - с неудовольствием сказал я.

- Это бесполезно: Алена со Светой легко отобьют дальнейшее наступление вверх по склону. А я бы сделал так. Я бы завязал драку у ворот города Светы, на половине высоты холма, и когда на помощь сбегутся все защитники, нанес бы главный удар по вершине - вот сюда, к воротам Алены. А потом, атакуя сверху вниз, да еще с тыла, легко овладел бы и городом Светы. А твой кусок, - обратился он ко мне, - и штурмовать не надо: достаточно простого обстрела сверху. - И он замолк, довольный собственной мудростью.

Этот копеечный эпизод стал для меня психологическим шоком. Во-первых, с моральной точки зрения, получилось, как если бы хулиган разбил окно теплой, уютной комнаты, и туда ворвались зимние вихри. Ведь наша игра была чисто созидательной, и стены из ивовых палочек изображали лишь, так сказать, административные границы. Понятно, что те ворота, на которых написано "Добро пожаловать!", вряд ли предназначены к обороне, и штурмовать их как будто даже грешно. Во-вторых, из рассуждений отца Алены следовало, что я - дурак или простофиля, что мне не следовало соглашаться на территорию у подножья кучи, либо - если посмотреть с другой стороны - это мое согласие означало коварную дипломатическую победу Алены и Светы, которые посредством моей уступчивости сохранили тактически выгодное положение. В-третьих, мои рыцарские взгляды совершенно обескуражило намерение не штурмовать мой слабый город в лоб, а попросту расстрелять его с тыла, с господствующих высот. Этот замысел, несомненно, был верен - в той же самой степени, в какой выстрел из-за угла тактически разумнее честной дуэли.

Одним словом, рассуждение бравого офицера явилось внезапным и резким вторжением ада в нашу по-детски невинную игру. Больше того, оно с легкостью могло породить между нами взаимную рознь. И, надо сказать, мы все трое почувствовали это, и нахмурились, и ушли от кучи, забросив свои "города".

В один из первых наших визитов бабка Алены допустила нас в дом, в свою комнату, где на диване лежал громадный пушистый кот ярко-рыжего цвета. Его звали Рыжик, это был почтенный пенсионер, переваливший за десятилетний возраст, т.е. даже старше меня. Его длинная лоснящаяся шерсть с густым подшерстком выдавала благородное происхождение - скорее всего, сибирский полукровка; впрочем, хозяева, подобравшие этого котенка неизвестно где, затруднялись насчет родословной. Его раскормленная сонная морда расплывалась в широчайшую улыбку. Характером Рыжик напоминал моего деда: он был точно таким же твердокаменным эгоистом, так же целыми днями лежал на кровати, слабо реагируя на окружающую обстановку, так же подолгу терпел чужое присутствие и разъярялся, если оно слишком затягивалось. Раза два у меня на руках оставались существенные царапины.

Стоит ли говорить, сколь велико было мое счастие? Теперь я по два раза в день - до и после обеда - приезжал на велосипеде к Рыжику в гости. Бывали случаи, когда бабка разводила руками: ее кот изволил выйти прогуляться, проведать мышей. Гораздо чаще, однако, Рыжик занимал свою обычную позицию, и бабка, оценив степень моей влюбленности, разрешила без спросу заходить к нему в комнату. Я присаживался рядом и бережно гладил сонно мурчащее животное, чесал у него под шейкой и даже пытался втаскивать на колени, но этого кот не любил. От него расходился специфический затхлый запах - возможно, он уже был болен; иногда он чихал и фыркал прямо мне в лицо. Однажды я привез блокнот, цветные карандаши и битый час рисовал его морду с натуры, стремясь филигранно передать все оттенки рыжего цвета. Этот портрет, в изящной рамочке и на ярко-голубом фоне, демонстрировался всем соседям и был найден очень удачным. Мало того, я даже воспел Рыжика в стихах:

Кот Рыжик цвета рыжего,
Красивый он вполне:
Большие белые усы,
Полоски на спине.

Удобно рыжий кот живет,
Как герцог во дворце:
Лежит он на диване,
Мурлыкает во сне.

Мышей не ловит на обед -
Лакает молоко.
Он сыт, избалован, согрет
На протяженьи многих лет,
Но, тем не менее, хорош,
И лучшего ты не найдешь!

В следующем июне, едва дождавшись приезда Чистовых на дачу, я ринулся проведать своего несравненного Рыжика. "А его нет, - вздохнула бабка. - Он умер". Я пытался выяснить место захоронения, чтобы вместе со Светой установить там приличный памятник, но бабка сохранила тайну. Скорее всего, дело было в Москве, и дохлую кошку попросту бросили в мусорный бак. Это была для меня потеря, я долго бродил грустный, и участок Чистовых потерял для меня всякий интерес.

* * *

Теперь, чтобы уж закончить с "поэтическим творчеством" этого времени, приведу одну считалку. Как-то у нас со Светой возникла потребность в хорошей считалке. Я поднапрягся - и внезапно родил нечто невообразимое:

Раз, и два, и три-четыре,
Жили люди на квартире,
Жили люди на квартире
И квартплаты не платили.
Обозлился управдом,
И пошел он в ихний дом.
"Ишь ты, заперлись поди.
Неплательщик, выходи!"

Я до сих пор не понимаю, откуда пробилась эта совершенно чуждая мне тематика: может быть, в ней сохранились отголоски каких-то коммунальных сплетен Валентины? Такую считалку, вероятно, мог бы написать Алексей в бытность ревизором садового товарищества. Разумеется, в дело она не пошла, и лишь спустя много лет я "для истории" с трудом восстановил ее по памяти.