Слово в защиту родителей
Автор: Михаил Глебов, февраль 2003
Не стреляйте в пианиста: он делает все, что может.
Теперь, на самом пике обличительного пафоса, мы должны притормозить и, ради сохранения объективности, взглянуть на дело с другой стороны. В суде есть обвинитель, констатирующий несомненный факт преступления, но есть и адвокат, ведущий поиск хотя бы частичных оправданий и извинений. В любом случае, другая чаша весов не должна оставаться пустой.
В первую очередь, следует различать зло как нормальное состояние человека - и зло, направленное этим человеком конкретно против нас. Эти две вещи могут совпадать или не совпадать. Первый вариант относится ко всем адским духам - и, соответственно, к тем людям, ад внутри которых уже явно занял доминирующие позиции. Главное, фундаментальное и неотъемлемое свойство таких людей - концентрированная любовь к себе, в пылу которой их разум как бы поворачивается спиной ко всем окружающим и, следовательно, не видит (не может видеть) того, что вопиюще бьет в глаза любому духовно здоровому человеку.
Представьте, что вы совершенно захвачены действием фильма: конечно, вы не услышите боя часов, не обратите внимания, что кто-то зашел в комнату или, наоборот, вышел. Точнее, ваше внимание самым краешком зарегистрирует эти факты - и тут же, досадливо отмахнувшись, вернется назад к экрану. Именно это самое происходит со злым человеком. Он круглосуточно погружен в себя, свои похоти, свои воображения зла, свои великие планы на будущее, или - на манер Алексея - попросту в комфорт своего тела, лежащего на кровати. Все остальные - внешние - раздражители докучливо витают вокруг, словно мухи, которые не заметны до тех пор, пока не сядут вам на нос. Поэтому злой человек часто кажется рассеянным, тогда как в действительности он не рассеян, а как раз наоборот, предельно собран, только устремлен внутрь себя. Он то и дело переспрашивает или отвечает невпопад. Он вовсе не глуп, просто мы ему не нужны, и он отмахивается пустым ответом, как мы досадливо сгоняем муху со своего носа или как бюрократ, морщась, изгоняет из кабинета просителя, имевшего глупость явиться без взятки.
Отсюда следует, что духовно-злой человек в принципе, по своей природе не может быть чутким и внимательным к своему ближнему - даже в том случае, если он искренне убежден, что его любит. В этом вина злого человека перед Богом и Его Порядком, и лишь как следствие этого - перед ближним, которого, по Законам Божественного Порядка, нужно любить. Невнимание к конкретной личности - лишь необходимое следствие нарушения общей фундаментальной Заповеди нашего бытия. Следовательно, имея дело со злым человеком, сердиться на его невнимание и пренебрежение столь же глупо, как бранить кошку за то, что она мяукает и не способна изъясняться человеческим языком. Поэтому, с первых лет жизни оказавшись в условиях тотального душевного невнимания, я, если бы тогда умел понимать своих домашних, по всей справедливости и не требовал бы большего. Плохо, что камень холодный, твердый и несъедобный; но коли уж мы живем среди этих камней и знаем их свойства, то, будучи разумными, должны принимать их такими, как они есть.
Итак, первый найденный нами пункт заключается в том, что я изначально не мог рассчитывать на углубленное внимание и душевную чуткость родителей. Внутренний канал межличностной связи, столь характерный для небесного общения, фатально был перекрыт; но двойственная ситуация сложилась и с чисто внешним общением.
Дело в том, что муха, севшая на нос, не может нас не сердить. Мы занимаемся чем-то путным, наши мысли парят высоко, сейчас из-под наших рук выльется настоящий шедевр… - и вдруг, от щекотания этой поганой твари, мы низвергаемся с поднебесья в прозу телесных ощущений - и плюемся, и чешемся, и вот уже побежали со свернутой в трубку газетой. Точно таким же образом наши прямые обращения мешают адскому человеку наслаждаться собой - в особенности если его о чем-то просят или он сам, по здравому разумению, что-то должен сделать. Всякому, например, ясно, что нельзя держать мальчика до семи лет взаперти и затем вытолкнуть его в многолюдную школу. Разве мои домашние не понимали этой истины? - Конечно, понимали; но, в таком случае, от них требовалось подыскать мне в друзья подходящего карапуза, наладить отношения с его родителями, смириться с неизбежностью заразных болезней и чужого влияния, и т.п. Все это были лишние хлопоты - лишние с позиции их собственного благополучия; и тогда их разум, понуждаемый их волей, находил благовидные предлоги для того, чтобы всем этим не заниматься.
Итак, второй найденный нами пункт заключается в том, что я изначально не мог рассчитывать на разумное внешнее поведение родителей касательно себя. Они соглашались делать лишь самые очевидные вещи, без которых нельзя было обойтись или уклонение от которых им могли прямо поставить в вину. И это также было простым следствием их состояния духа.
Третий же пункт заключается в том, что, при всем их адском состоянии, никто из них не имел ко мне прямой личной вражды. (Вспомним: следует различать зло как нормальное состояние человека - и зло, направленное этим человеком конкретно против нас.) Ибо существуют родители-изверги, ненавидящие и преследующие своих детей, так что в ряде случаев их даже лишают родительских прав. И их вокруг нас не так уж мало.
Четвертый пункт касается внешне приличных форм поведения родителей, которые вокруг нас встречаются еще гораздо реже. В самом деле, они не пьянствовали, не дебоширили, не тащили в дом любовников и любовниц, жили мирно, по-мещански обстоятельно, и в любом случае не создавали для ребенка невыносимых условий. Мой дом был действительно моей крепостью, где я прятался от школьных невзгод, тогда как существует великое множество семей, откуда дети бегут, словно из преисподней, и душой отдыхают в школе.
Иными словами, Господь промыслительно устроил так, что я, родившись от весьма злых по духу родителей и получив соответствующую наследственность, в дальнейшем, с самых ранних лет, был поставлен к ним в двойственное положение. С одной стороны, они исполняли для меня бытовые обязанности и также внушали простейшие (внешние) нравственные истины, из которых и сложилось мое первоначальное мировоззрение. С другой же стороны, внутренняя связь между нами стремилась к нулю, что не позволяло мне, в рамках воспитания, впитывать их душевную грязь. Конфликты из-за Снигалки положили начало трещине, которая все расширялась, доколе не привела к психологическому антагонизму: все, что я ни делал, осуждалось родителями; все, что ни делали родители, осуждалось мной. Мало того, мой разум осуждал и те элементы моего собственного характера, которые напоминали родительские, что уже прямо относилось к борьбе с наследственностью. В результате, объединенные чисто материальным базисом (квартира, быт), мы оказались напрочь разъединены в духовном отношении, что исключало как их влияние на меня, так и мое влияние на них. Поэтому каждый, не испытывая помех, шествовал своим духовным путем.
Разумеется, такое положение, обеспечивавшие обеим сторонам духовную самостоятельность и независимость, не могло не иметь много привходящих неудобств более внешнего порядка. Ибо люди, живущие вместе, неизбежно тянутся друг к другу за сочувствием, моральной поддержкой и пр., а этого между нами, конечно, быть не могло. Так тигр, запертый в клетке, лишает нас возможности погладить его роскошную шкуру; но всякий здравомыслящий человек едва ли захочет, чтобы тигра ради такой причины выпустили наружу. Есть вещи разных порядков важности, и Господь всегда отдает предпочтение главнейшим (духовным), хотя нам, копошащимся в земной грязи, они практически не видны, зато чисто внешние неудобства болезненно задевают на каждом шагу.
Стратегический план моего детства сводился к тому, чтобы, родившись от злых людей, я, с внешней стороны, жил в их среде, получал от них бытовое обслуживание и чисто наружное воспитание, и, сверх того, безопасное место для отдыха, размышлений и духовного роста; но при всем этом, с внутренней стороны, духовно развивался бы совершенно отдельно как от них, так и от внешнего мiра, в собственной скорлупе, изначально заданной Снигалкой, используя родительское гнездо лишь в качестве удобного инкубатора и затем - гостиницы. И я, достигнув совершеннолетия, в самом деле почувствовал себя постояльцем, квартирантом на чужой площади, который не имеет к хозяевам оной никакого отношения. Только в гостинице платят по счету, а я жил и обслуживался даром на правах сына.
Любопытно, что и родители, со своей стороны, всячески пытались исключить меня из участия в домашних хлопотах - причем в таких масштабах, которые никак не могут считаться нормальными. Так, уже став взрослым, я не мыл за собой посуду, не касался веника, к плите подходил лишь чтобы вскипятить себе чайник, постельное белье перед стиркой обычно меняла мать; я даже не выносил свою посуду из-за стола, кровать и одежду убирал за собой не каждый день, и раз в неделю отец, кряхтя, чистил мои задрызганные грязью ботинки.
Для меня до сих пор остается загадкой, отчего эти самовлюбленные люди, не желавшие ради ближнего лишний раз пошевелить пальцем, с такой готовностью исполняли за меня подобные вещи. В этом не было нисколько любви или стремления "баловать" свое чадо, но лишь добровольно взятая на себя обязанность - точно такая же, как никому не нужная обязанность перекопки и прополки всех дачных огородов. Мне всегда казалось, что родители этой бытовой уступчивостью отгораживались от меня тем же порядком, как я в саду первым делом отгораживал от них "свои" территории шеренгой сухих малинных веточек. Ибо посуда была их и постельное белье - их, и даже мои носильные вещи, пока я еще не вырос; и они - столь же символически - защищали от меня свое имущество. Я, словно в гостинице, мог пользоваться им, но не мог распоряжаться. В самом деле, дежурная по коридору вряд ли одобрит ваше рвение, если вы сами постираете выданное вам постельное белье. Это не ваша прерогатива; ваше дело - только спать на нем.
Иными словами, моим родителям провиденциально была отведена роль хозяев гостиницы - той бочки, в которой до готовности настаивается вино. И первейшее требование к таким бочкам заключается в том, чтобы они не воняли и ничего не вносили от себя. Так и дежурная в гостинице убирает ваш номер и меняет белье, но ей категорически запрещено касаться вашего багажа. Это не родственные и даже не дружеские отношения, а, так сказать, чисто гражданские, хотя в моем случае они оправдывались и прикрывались так называемыми семейными узами.
Поэтому, если мы будем смотреть на мои отношения с родителями именно под таким углом зрения, т.е. не как на тесную и глубокую связь "родитель-ребенок", а как на формально-договорную связь "хозяин-квартирант", то окажется, что мне, по совести, трудно было сыскать лучших хозяев. В самом деле, от меня абсолютно ничего не требовали (Светка на даче ежедневно должна была пропалывать грядки), ко мне совершенно не лезли - ни в письменный стол, ни в душу; я всегда был сыт, хотя и жевал их стряпню с неохотой; я всегда был тепло одет, хотя вещи, купленные "абы как", часто оказывались не того размера, короткие, не подходящие по цвету, и пр. В отношении умственных занятий, передо мной вообще не гас зеленый свет: заинтересовался я астрономией - отец купил подзорную трубу и записал в кружок; любые книги были к моим услугам, и приобретение их не ограничивалось. Не имел я недостатка и в деньгах - возможно, потому, что мне их попросту некуда было всерьез тратить. Я чувствовал себя поистине в условиях коммунизма: все необходимое для жизни под рукой, одна лишь беда, что качество скверное. Но поскольку речь шла не об удовольствиях и излишествах, а о простом поддержании сил, имевшегося мне хватало с лихвой.
Живя в обществе, насквозь пропитанном адскими метастазами, мы безрассудно привыкли рассматривать существующие там отношения с чисто небесных позиций: мы хотим, чтобы жених и невеста действительно любили друг друга, чтобы родители пестовали детей, чтобы начальники пеклись о народном благе. О чем бы ни зашел разговор, мы ставим планку в такой степени высоко, что она не имеет ничего общего с действительностью, и затем, по мере накопления опыта вникая в эту действительность, мы поднимаем дурацкий обличительный крик. Но кого мы, в сущности, должны критиковать - не себя ли, не свою ли восторженную глупость? Разве мы не знаем, что кошка всегда говорит "мяу", а от цепной собаки странно ждать милосердия? И если кошка ловит мышей, а собака сторожит дом, то это - все, что от них требуется и что они могут нам дать. Беда заключается в том, что мы сплошь и рядом не можем добиться от них даже этого.
Не стреляйте в пианиста: он делает все, что может.
|