Смерть Ольги и Валентины

Автор: Михаил Глебов, февраль 2003

Жизнь мгновенная, ветром гонима, прошла,
Мимо, мимо, как облако дыма, прошла.
Пусть я горя хлебнул, не хлебнув наслажденья, -
Жалко жизни, которая мимо прошла!
(Омар Хайям)

Между тем пришла пора расставаться с двумя действующими лицами нашей истории - с Ольгой Кононовой (тетей Олей) и Валентиной Ларионовой (бабушкой). Какими бы они ни были, но обе являлись неотъемлемой частью моего детства - и ушли практически вместе с ним.

Ольга очень трудно пережила изгнание 1968 года: она осталась практически совершенно одна. [...] Впервые Ольга была приглашена Ларионовыми на их золотую свадьбу (лето 1971 года); к этому времени "большой скандал" уже давно канул в историю, и потому общая встреча обошлась миром. Потом Ольгу даже позвали встречать Новый (1972) год, и я что-то рассказывал ей из астрономии. За столом вышел казус: по телевизору передавали комедию, я увлеченно смотрел - и, заметив, что Ольга старательно копается в тарелке, воскликнул: "Тетя Оля, ты не ешь, ты смотри!" Родители перепугались, что моя реплика может быть истолкована Ольгой неправильно, и сурово велели помалкивать; из этого явно следует, что общий настрой в семье был миролюбивым.

Но примирение пришло слишком поздно: Ольга к этому времени страдала раком желудка. Во время одного из "картовых походов" я еще успел навестить ее в арбатской коммуналке. С каждым днем Ольге становилось хуже, а ухаживать за нею было некому. Примерно через неделю после меня к ней без предупреждения заехал дядя Федор. На долгие звонки дверь ему в конце концов открыли соседи. Федор зашел в Ольгину комнату и увидел, что она без сознания валяется на полу возле кушетки. Разумеется, он вызвал скорую помощь и отвез Ольгу в больницу, где та прожила еще несколько дней и тихо скончалась, кажется, 25 февраля 1972 года. Хоронили ее мои родители и семья Федора; дед отговорился нездоровьем, Валентина сама лежала в больнице, меня не захотели расстраивать.

В 1922 году, когда, не пережив революционного разорения, скоропостижно скончался мой прадед Константин Иванович Кононов, его вдова Ираида Петровна получила свободный участок для могилы в самом центре Ваганьковского кладбища, среди прочих захоронений и на некотором удалении от дорожек. Участок обнесли железной изгородью, сверху воткнули большой серебряный крест. В 1952 году в ту же могилу легла и сама Ираида Петровна, над нею образовался скромный холмик. Когда в 1964 году стали хоронить их младшую дочь, Софью, этот третий гроб уже пришлось закопать правее, и сверху Ольга положила бетонную цветочницу. Таким образом, все три места в пределах ограды были заняты; поэтому Ольгу решили кремировать, и маленькую урну зарыли во вторую могилу - к сестре Софье.

Между тем Валентина перемогалась желудком, но кремлевские врачи, осматривавшие ее каждый год (диспансеризация), не находили ничего худого. Наконец к февралю у нее приключился непробиваемый запор, а вновь принятая пища со рвотой извергалась обратно. Из Кремлевки вызвали скорую помощь, но тем была дана инструкция: стариков из числа "мелюзги" к себе в больницу не тащить (чтобы, умирая, они не портили им отчетность), а распихивать по городу, где найдутся свободные места. Так Валентину увезли в 51-ю больницу возле Филевского парка; там были выстроены новые корпуса, и вообще эта больница считалась одной из лучших.

Когда хирурги вскрыли кишечник, то обнаружили раковую опухоль размером с хорошее яблоко, а метастазы от нее уже достигли печени (вот вам и весь толк от наших диспансеризаций). Вырезать ее теперь было уже бессмысленно, а чтобы пища все-таки проходила, в обход этой опухоли вшили короткую обводную трубку. Рита, раз в два или три дня навещавшая мать, не поняла объяснений врача (о себе, любимой, думала) и дома представила нам дело так, что из живота у Валентины теперь будет торчать трубка, из которой сыплется дерьмо. Когда разрез полностью зажил и швы были сняты, Валентина вернулась домой; ей для успокоения сказали, что опухоль удалена. Я испуганно сторонился, боясь испачкаться. Но бабушка лишь усмехнулась и вкратце объяснила мне, что трубка находится вся внутри.

Опытные хирурги Филевской больницы обещали Рите, что Валентина точно доживет до лета, "а там видно будет". Впрочем, она и сама чувствовала, что жизнь ее подходит к концу - и, отдать ей должное, вела себя в высшей степени достойно. Она по-прежнему была бойкая, деятельная, обслуживала лежавшего бревном эгоиста Алексея и виду не подавала, что ее дни сочтены. К весне ее лицо вдруг сделалось желтым от разлития желчи: рак уже всерьез орудовал в печени. Иногда ее мучали боли в животе. К маю она сильно исхудала и бродила по дому пошатываясь. Наконец подошло время, Рита вновь вызвала "скорую", и Валентину отвезли умирать в бывшую Екатерининскую больницу, что на Страстном бульваре. Там она почти сразу лишилась сознания и так пролежала несколько дней. У нее постепенно чернели уши и щеки - это отмирала ткань и начиналась гангрена. Вскоре, не выходя из комы, она умерла.

Валентину также хоронили родители и семья дяди Федора; было лето, и мы с дедом жили на даче. Ее, как и Ольгу, кремировали; урну закопали сбоку в могилу Ираиды Петровны. Через некоторое время родственники привинтили к большому серебряному кресту медальон с фотографией Валентины.

Так пресеклась линия Кононовых-Ларионовых. Остался один Алексей, который долеживал на кровати семь следующих лет; но о нем мы поговорим в другой главе.