Предметы и учителя (1)
Автор: Михаил Глебов, февраль 2003
Если "промежуточный" четвертый класс еще как бы стоял одной ногой в начальной школе, то с пятого класса и до самого конца шло уже настоящее среднее образование. Правда, с формальной точки зрения, 9-й и 10-й классы рассматривались как некое не вполне обязательное дополнение: четыре экзамена, сдававшиеся по завершении 8-го класса, давали учащимся "аттестат неполного среднего образования" - зеленую книжечку, с которой они, в принципе, могли бросить дальнейшую учебу совсем или перейти куда-нибудь в ПТУ. В действительности так добровольно не поступал никто - по крайней мере, в Москве. Остаться только с восемью классами считалось неслыханным позором; так думали и родители, и учителя; поэтому последние из жалости старались вытянуть на тройки даже отпетых двоечников - конечно, в том случае, если те не успели их озлобить против себя. Что же касается английской спецшколы, в которой я учился, рубеж восьмого класса здесь выглядел чистой формальностью, и его перевалили абсолютно все.
На переломе от четвертого класса резко изменился состав школьных предметов. Извечная Математика разделилась на Алгебру и Геометрию; Русский язык, сохранившись по своему названию, фактически стартовал с нуля, но уже всерьез; Литература также перешла от рассказов про Ленина с детьми к сколько-нибудь нормальной прозе. Из Природоведения, как детсадовской сборной солянки, вышел целый букет естественных наук: География, Биология со всеми ее дисциплинами, Физика. "Рассказы по истории СССР" превратились в действительную Историю, которая потекла сплошным курсом от каменного века и вплоть до брежневских пятилеток. Пение и Рисование, хотя и протянулись еще года два, со всей очевидностью, умирали, и никто не относился к ним всерьез. Уроки Труда, где раньше мы что-то клеили и вырезали из бумаги, привели девочек в швейное ателье, мальчиков же - в слесарную мастерскую. И только Английский язык да Физкультура продолжали свое течение прежним порядком.
* * *
Математика - в полном согласии с технократической ориентацией советской школы - считалась как бы основным предметом и даже оспаривала пальму первенства у насквозь идеологизированной Литературы. Кроме того, будучи наиболее сложным предметом (задачи, задачи!), она обыкновенно ставилась в расписании первыми часами, в младших же классах это требование было непреложным законом. Ученики, поступившие в школу до 1968 года, первые четыре класса штудировали учебник Арифметики (по которому в свое время меня пыталась учить Ольга), но мне уже выпало учиться по "новой программе": нормальная Арифметика превратилась там в аморфную Математику, где были намешаны начатки "всего понемногу". Валентина, привыкшая к четкости, не скупилась на брань в адрес новых учебников, согласно которым уже второклассники применяли в задачах "икс", толком не понимая, что это такое и зачем нужно. Я же сегодня смотрю на дело проще: сколько ребенка ни запутывай, если у него от рождения есть здравый разум, он все равно разберется - не благодаря учителям, но всегда вопреки им.
С пятого и по десятый класс единая Математика раскололась на Алгебру и Геометрию. Эти уроки ставились в расписании практически каждый день, причем парами: сперва всегда Геометрия, потом Алгебра. Первая из них в старших классах включала тригонометрию и даже стереометрию, вторая - пределы, производные и интегралы. Бессмысленность таких "теоретических вершин" в средней школе с очевидностью бьет в глаза, особенно если рассудить, что большинство выпускников не продолжают свое образование в институтах и остаются простыми рабочими. "А ну, тащи сюда эту железку, интеграл твою производную!"
Другой характерный пункт заключался в игнорировании "физического смысла" проходимого материала и, наоборот, в повышенной концентрации внимания на теоремах и задачах. Допустим, при решении квадратных уравнений применяется так называемый "дискриминант" - промежуточная формула, подстановка которой дает требуемые корни. И мы честно выучили эту формулу, и применяли ее, где только можно, и получали свои пятерки. Но ни тогда, ни теперь я не ведаю, в чем смысл этого дискриминанта, и почему его надо сперва вычислять отдельно. Даже элементарный смысл Архимедовского "пи" дошел до меня уже гораздо после института, в школе же была только мертвая формула. Разумеется, мне могут возразить, что в этой формуле как раз и заключен "физический" смысл. - Да, конечно, если вы будете иметь достаточно желания и времени, чтобы по собственной инициативе аналитически разбирать каждую даваемую вам формулу! Но школа на то и существует, чтобы давать ученикам разжеванную суть, а не ждать от них самостоятельных творческих подвигов, которых не добьешься и в институте. Что же касается синусов, с ними нас запутали в такой степени, что лишь массированное применение тригонометрии в инженерных расчетах наконец вправило мне мозги.
Вообще Геометрия докучала нам доказательствами теорем, Алгебра же - решением задач. И то и другое представляется мне чисто схоластическим и бессмысленным занятием. Если мне говорят, что две параллельные прямые никогда не пересекаются, я нахожу это столь же очевидным, как утверждение, что все люди с годами стареют или что по осени падают листья. Почему составители учебника думают, что дурацкое доказательство этой теоремы с использованием накрест лежащих углов, которые оттого конгруэнтны, делает исходный факт более очевидным? С моей точки зрения, оно его только затемняет. Не спорю, что в рамках Академии наук все теоремы должны быть доказаны; но зачем распространять это правило на среднюю школу? - Ученик, легко запоминающий очевидный факт, что две параллельные прямые не пересекаются, не в состоянии упомнить дурацкое доказательство этого, а вместе с ним забывает и сам тезис.
Я также не понимаю, зачем нужно решать столько задач. Мне скажут, что это развивает умственные способности. - Жонглирование шариками тоже развивает физические способности, только, во-первых, уж слишком однобоко, и, во-вторых, вряд ли оно окажется полезным для жизни. Ибо умственные способности действительно развиваются не пустой схоластикой, а
умением видеть суть вещей и выбирать правильные исходные позиции для рассуждений, с которых затем и стартует логика. Что мне толку вычислять, как скоро наполнится водой пресловутый бассейн? Разве я сильно поумнею, догадавшись (или списав у другого) правильный порядок решения? К тому же авторы задачников бьются не столько над тем, чтобы тренировать у детей здравый смысл, а больше норовят запутать, ввести в ход решения какую-то каверзу, на манер компьютерных головоломок. Я не спорю, что такими головоломками на досуге играются многие, и даже со временем накапливают целый арсенал "стандартных отмычек" для этих каверз; неясно только, какое отношение имеет вся эта эквилибристика к среднему образованию.
Особенным схоластическим бессмыслием отличаются задачи тригонометрии. Вы можете напрочь не понимать, что такое синус и косинус, но если у вас на коленях лежит шпаргалка с двумя десятками стандартных преобразований, то вы, при известной находчивости, сможете решить практически любое заданное уравнение. "А и Б сидели на трубе, - говорит попка-дурак, не вникая в смысл того, что им сказано. - Теперь пожалте мне пятерочку!"
Пожилая и безликая Ольга Васильевна вела у нас математику с четвертого и, наверное, до шестого класса и ушла как-то неожиданно в середине четвертой четверти. Возможно, ее просто хватила кондрашка (или синусы насмерть загрызли). Несколько дней прошли вовсе без математики. Наконец мы собрались в класс, где от сверкания солнца были задернуты шторы и стоял полумрак. Ребята шумели, смеялись, кидали бумажками, и так продолжалось минут десять. Никто не заметил тощую, длинную женщину в серой шерстяной кофте, которая словно укрылась за краем шторы. Но вдруг она вышла на середину, подняла книгу и с размаху грохнула ее об учительский стол. - В классе воцарилась растерянная тишина. "Пошумели - и хватит, - сурово сказала тетка. - Отныне кто посмеет открыть рот - сразу вылетит за дверь".
Так состоялось наше знакомство с Татьяной Васильевной. Шептались, что прежде она служила завучем в другой школе, ее за что-то оттуда выгнали, и внезапно освободившееся место у нас помогло ей доработать до пенсии. В любом случае Татьяна Васильевна была яркой личностью, из числа тех учителей, которые запоминаются навсегда. Ходила она подчеркнуто скромно, даже бедно одетой - в темных шерстяных юбках и кофтах, словно длинное грустное привидение. У нее было неожиданно круглое, бледное, слегка монгольское лицо, косая челка уже седеющих черных волос, горящий, пронзительный взгляд, шрам поперек высокого лба.
Обладая жестким и до крайности независимым характером, она очень вольно обращалась с официальной программой и, можно сказать, царствовала над своей математикой. Больше того, она оказалась единственным человеком во всей школе (кроме Веры Семеновны), которая хотела не только учить нас, но и воспитывать. Узнав о какой-нибудь хулиганской проделке, она могла вообще заменить весь урок длинным и хорошо аргументированным нравоучением. Я слушал ее буквально раскрыв рот и очень любил такие интермедии, хотя те, кому они действительно предназначались, лишь тоскливо поглядывали на часы.
Татьяна Васильевна также выступила с рационализацией рутинных элементов обучения - и я, всегда и везде стремившийся к "научной организации труда", не мог не приветствовать этого (хотя в результате вместо двух учеников ей удавалось опросить до шести сразу). Сначала она раздобылась громадным ящиком, на верх которого клалась прозрачная пленка с изображением, и сильный фонарь проецировал его на экран. Этой пленки у Татьяны Васильевны имелось немереное количество; шаблоны были заготовлены несмываемой черной краской, прочее по ходу рассказа добавлялось цветными фломастерами. Также Татьяна Васильевна заметила, что ученики тратят у доски много времени на вычерчивание разных геометрических фигур, в особенности объемных. Она обратилась за помощью к учителю труда, и он сделал несколько форматок из линолеума, где раз навсегда были вычерчены конусы, цилиндры и пирамиды; спрошенному ученику оставалось лишь дорисовать мелом решение.
В принципе, математику я не любил и решал задачи безо всякого удовольствия, хотя моего рассудка вполне хватало на получение пятерок, даже практически без подготовки. Татьяна Васильевна относилась ко мне с известной симпатией, хотя, по всей видимости, и считала бездельником. Конечно, она умела растолковать свой предмет гораздо лучше туповатой Ольги Васильевны, но все же истинная математика, даже в своих первоначалах, так и осталась для нас непонятой "вещью в себе".
* * *
Русский язык - действительно нужный предмет! - шел в школе с первого по восьмой класс (а может, по седьмой, я уже точно не помню). Первые четыре года нас учили элементарно писать, с пятого класса пошла всякая заумь: фонетика, морфология и пр., к которым у меня отношение двойственное. С одной стороны, невозможно спорить против того факта, что человек, допускающий по три грамматических ошибки в каждом слове, сразу дает себе полную характеристику. Стало быть, русский язык относится к той категории предметов, которыми пренебрегать - воистину себе дороже.
С другой стороны, грамматика по своей природе - наука чрезвычайно тоскливая, и я не уверен, что это ее свойство нужно раздувать до гигантских размеров. Средняя школа не есть университетская кафедра русского языка. Я не хочу сказать, что фонетики и морфологии не существует, или что они не нужны; я только сомневаюсь, что в рамках общего образования следует копать так глубоко. Ибо крайности сходятся, и чрезмерно детальное изучение любого предмета на практике оборачивается его полным незнанием. И это тем более так, что в бескрайнем море второстепенных деталей начисто теряются вещи действительно необходимые.
С пятого по восьмой класс русский язык вела Нина Ивановна, она же являлась и нашим классным руководителем. По характеру это была базарная баба - властная, агрессивная, не терпящая возражений. С ней никто не спорил, а просто обходил стороной, как бешеную собаку. По виду она была низкая, очень толстая (вылитая бочка на двух ногах), с полнокровным лицом, с высокой прической крашеных светлых волос. Она всегда ходила в синих юбках и жакетах, ее сварливый пронзительный голос разносился до другого этажа. Все-таки я бы остерегся назвать ее дурой. Время от времени она давала меткие характеристики нашим двоечникам. Про меня она однажды сказала: "Гуманитарный мальчик", - и это было тем удивительнее, что к ее собственным предметам - русскому языку и литературе - я подходил спустя рукава.
В плане преподавания Нина Ивановна была отъявленной заурядностью, т.е. требовала зубрить параграфы и не пыталась вникнуть в степень нашего понимания. Результаты оного и так выявлялись бесконечными диктантами, которые я, почти не читая учебника, обыкновенно писал на пятерки. По-видимому, раннее знакомство с книгами и большой опыт чтения сам собою научил меня, как пишутся те или иные слова. (К слову сказать, сейчас так обучиться уже не выйдет, поскольку книги, издаваемые наспех почти без проверки корректора, сами содержат множество ошибок). В целом, сегодня я жалею, что относился к предмету без должного внимания, ибо есть целый ряд грамматических закавык, особенно в пунктуации и раздельном написании предлогов, которые мне, по совести, было бы неплохо прочесть еще раз.
Что касается Литературы, ее до окончания восьмого класса также вела Нина Ивановна. Сейчас я совершенно не помню, какие книги мы долбили те четыре года, но подозреваю, что всякую советскую идейную дрянь. "Нормальное" изучение литературы началось лишь в девятом классе, который возился с русским XIX веком, десятый же класс был посвящен революции, Горькому и Маяковскому. По литературе часто требовали учить наизусть стихи, и поскольку на переменах не всегда удавалось сосредоточиться, тут у меня нередко бывали тройки.
Когда мы перешли в девятый класс, к нам по литературе был назначен выпускник пединститута Щедровский. Несмотря на юные годы, он выглядел представительным мужчиной типа лорда Гленарвана, ходил в строгом костюме, с бородкой и мог произвести очень неплохое впечатление на Добролюбова. Он уже был женат и как раз ждал ребенка; к его рождению девочки надарили ему шариков и мягких игрушек. Женская половина класса была от него положительно без ума, и Щедровский милостиво принимал поклонение. По характеру своему он оказался революционером: сразу поставил каждому двоечнику по двойке, испортил этим всю отчетность, но - с высоты своего величия - не захотел вразумляться, и потому уже месяца через два был отчислен из школы.
Отсюда, между прочим, следует вывод, что мертвыми делами должны заведовать мертвые люди, а живыми - живые, и если они попадают не на свое место, то хуже становится всем. В самом деле, преподавание школьной Литературы представляет собою дело до крайности мертвое - и не только потому, что характеристики литературных героев раз и навсегда утверждены Министерством просвещения, - но, что еще важнее, старшеклассники готовятся к поступлению в вузы, и если учитель начнет выдвигать собственные трактовки произведений, даже верные, это может катастрофически повлиять на результаты приемных экзаменов. Не беря уже того разнобоя, который выйдет в классе, если каждый ученик понесет собственную чушь. Кроме того, если я имею личную точку зрения, то не могу быть уверен, что учитель, думающий иначе, поставит мне именно пятерку. В этом случае диктат официальной программы фактически заменяется диктатом личных взглядов учителя, которые по большому счету уж вовсе никому не интересны и ничего не решают.
С другой стороны, "мертвый" учитель хорош и удобен всем. Абитуриент может справиться у него относительно правильной трактовки образа Базарова, не сомневаясь, что институтские профессора натасканы сходным образом. Двоечник пробубнит несколько строк из учебника и благополучно сядет на место с тройкой. Директор счастлив при виде обилия хороших оценок в журнале. Родители учеников ко дню рождения дарят ему цветы. Ибо все понимают: таковы правила игры, что дети должны учить образ Базарова; вот они вырастут, кончат школу - и решительно позабудут эту чушь навсегда.
На смену Щедровскому явилась армянка по фамилии Тинкчан - тоже весьма колоритная личность. Ей было уже за тридцать; в противоположность обычной внешности армянок, она выглядела поджарой и длинной, с пышной копной черных волос, в черных очках и с далеко вытянутым вперед подбородком. Она вела себя несколько рассеянно, говорила запинаясь - и как будто искала с классом контакта более тесного, чем это предусмотрено обязанностями учителя. Я относился к ней с глубокой симпатией, ибо чувствовал в ней живую душу. Именно это ее и сгубило.
Классные заводилы, писавшие даже петиции в защиту самоуверенного пижона Щедровского, обрушились на безобидную Тинкчан с каким-то остервенением, так что она попала в ситуацию, близкую к моей. На уроках ей стали дерзить, спорить по каждому слову, однажды классный актив вообще организовал забастовку, не пуская ребят заходить на урок. Тинкчан - в точности, как и я - пыталась разобраться по существу и решить дело миром, но тщетно. Классные заводилы даже вмешали своих родителей, которые стали названивать директрисе с требованием избавить их детей от столь кошмарной учительницы. - В результате, продержавшись несколько месяцев, Тинкчан без чести уволилась из нашей школы.
Вместо нее пришла кругленькая, пухленькая, дипломатичная учительница Надежда Ивановна. Она происходила из донских казаков, вышла за офицера и долгое время преподавала в провинции. По возрасту я бы ей дал лет сорок пять. У нее были ласковые голубые глаза и светлые волосы - возможно, даже не крашенные. - "Мертвый" преподаватель наконец занял причитающееся ему место, и с этих пор класс не испытывал никаких проблем.
Хотя преподавание Литературы требует как минимум знания человеческой души, Надежда Ивановна то ли играла в наивность, то ли действительно была такой. Про N - лощеную отличницу с гнилым сердцем - она не раз говорила, что мечтала бы иметь такую дочь. Когда в стихах Маяковского обнаружилось слово "сифилис", она никак не могла его произнести и долго нам объясняла, почему не может. Понятно, что все характеристики героев трактовались ею строго по рекомендациям министерства. Любопытно, что эта дама обратила на меня особое внимание и как бы "пыталась приручить"; я чувствовал, что она чего-то от меня хочет, только не понимал, чего именно. Возможно, она желала иметь в классе чистенького и дрессированного мальчика на манер N. Но, видимо, ее педагогических способностей не хватило, Надежда Ивановна обиделась и, всадив мне на исходе десятого класса двойку за невыученное стихотворение, свела оценку в аттестате по литературе к четверке.
|