Предметы и учителя (3)
Автор: Михаил Глебов, июль 2003
Кроме "настоящих", общепризнанных и хоть сколько-то уважаемых предметов, в школе тянулось несколько побочных, к делу образования толком не относящихся, над которыми втихую смеялись и ребята, и их родители, и даже сами учителя. Сразу оговорюсь, что при разумном подходе из них мог бы выйти очень существенный прок; но для этого требовалась хотя бы минимальная творческая инициатива - и, сверх того, нарушение программы занятий, утвержденной министерством; а поскольку в школе мертвыми делами заведовали мертвые люди, то, к вящему удовольствию многоопытной директрисы, никто никаких инициатив не проявлял и отчетного благолепия не портил. В результате ученикам не было пользы, а начальству вреда, лишь время растрачивалось впустую, да кому это важно?
Начнем с Труда. Мирное склеивание из бумаги стаканчиков и вышивание платочков крестиками безвозвратно ушло вместе с Верой Семеновной. Ибо дети подросли - и тогда, согласно директивам министерства, настало время профориентации, т.е. как бы подготовки учеников к их будущим профессиям.
Разумеется, глупость такого подхода буквально бьет в глаза, ибо у каждого человека свой талант и свой жизненный путь, и потому (за вычетом условий концлагеря) бессмысленно весь класс огульно учить на токарей или пекарей. Но дело в том, что уже в те годы в стране начала ощущаться нехватка в работниках неквалифицировнного труда. И брежневское руководство, оберегавшее свой покой и не имевшее никакого желания решать проблему по существу, изобрело дурацкий паллиатив: каждую неделю из шести учебных дней один посвящать "трудовой подготовке" школьников на ближайших предприятиях, чтобы к завершению десятого класса они уже владели какой-нибудь рабочей профессией; подразумевалось, что так они с ней и останутся на всю жизнь.
Школьные верхушки схватились за голову: и без того напряженную программу следовало теперь умещать в пять дней! Но спорить с директивами партии не полагалось; и вот с начала 1970-х годов учащиеся простых школ стали еженедельно таскаться в цеха соседней фабрики и валяли там дурака, т.е. ничего не делали сами и мешали другим, заодно обучаясь выпивке, матерщине и "забиванию козла". При этом, разумеется, мальчики и девочки расходились врозь: одни на слесарные работы, другие на швейные. (Некоторые наиболее разумные директора школ договаривались с автобазами, где школьников учили вождению и ремонту машин - хоть какая, но все-таки польза.)
Можно лишь гадать, чего стоило нашей директрисе, упирая на "английский" статус школы, отбиться от этой беды! На первом этаже старого корпуса, вблизи благоухающего хлоркой туалета, выделили просторный класс для "швейной мастерской", а первый этаж нового корпуса пожертвовали для еще двух мастерских - столярной и слесарной. В результате нам не требовалось покидать школу на целый день, и даже самый этот день втихую сократили до двух спаренных уроков.
Итак, в четвертом классе - невиданное дело! - мальчиков на Труде отделили от девочек, и до восьмого класса включительно они занимались врозь. Девчонки уходили в темный конец коридора первого этажа, где располагалась доморощенная швейная мастерская, которой заведовала долговязая тетка в очках и с густой черной шевелюрой. Кажется, ее переманили откуда-то с фабрики. Там было солнечно, жарко и шумно; обычные парты дополнялись огромным раскроечным столом, занимавшим всю середину; на грязной доске висели эскизы платьев, осеняемые сверху портретом Ленина; пестрый сор и обрывки тканей усеивали помещение. Девчонки галдели и звякали ножницами, мало обращая внимания на преподавательницу, которая вследствие этого вещала на повышенных тонах. Не знаю, много ли от этих занятий вышло пользы для домоводства, но швеей-мотористкой впоследствии точно никто не стал.
Для обучения мальчиков, также с какого-то завода, пригласили рабочего средних лет Юрия Петровича Беляева. Мне он до крайности напоминал Владимира Кулигина, соседа по даче, - такой же невысокий, кряжистый, лысоватый, с грубыми простонародными чертами лица, физически сильный, сдержанно-добродушный и, в сущности, знающий и любящий свое дело. Беляеву был предоставлен почти весь глухой первый этаж нового корпуса: с одной стороны там тянулась длиннейшая слесарная мастерская, а по другую сторону коридора симметрично - столярная, и он в них царствовал. Соответственно, мы иногда занимались там, а иногда здесь.
Столярная мастерская выходила окнами к юго-западу и, несмотря на густые ветви американских кленов и соседние жилые дома, обыкновенно была залита солнцем. Здесь рядами стояли особые профессиональные верстаки - со множеством непонятных деталей, с какими-то выемками, нашлепками, сквозными отверстиями для упорных клиньев, даже с тисками, движущиеся части которых были целиком выполнены из того же дерева. Разбитые и исцарапанные, они явно были списаны с какого-то производства и за бесценок доставлены сюда. Казалось бы, на таких совершенных станках мальчишек следовало обучить простейшим столярным вещам, которые то и дело требуются в домашнем хозяйстве: что-то правильно отпилить, приколотить, выбрать долотом паз для замка в двери, обстругать рубанком дощечку и пр. - Как бы не так!
Согласно учебной программе, мы должны были сделать модель торпедного катера, т.е. бесполезную глупость, и хотя Беляев, конечно, сам понимал это, но вовсе не собирался становиться Чацким. Катер - так катер, начальству виднее. Он даже не показал нам, как пользоваться каким инструментом, так что известные мне сведения этого рода я получил на даче от совершенно безрукого отца, а не здесь. Беляев раздал каждому по длинной коробке с липовым поленом и прямоугольной фанеркой внутри: полено следовало выдолбить, чтобы получился трюм, а фанерку прибить сверху в качестве палубы; в сумме это и давало торпедный катер. Мы подписали коробки сверху; в начале каждого урока дежурные раздавали их всем, а в конце собирали назад, и эта глупость тянулась два года, если не дольше, после чего недоделанные (а большей частью даже испорченные) модели без лишней огласки отправились на свалку.
Здесь я столкнулся с фигурным выпиливанием фанеры, которое делается лобзиком. Лобзик - странная по виду, круто изогнутая рамка, куда вставляется тонюсенькая и очень хрупкая пилочка, позволяющая, при известной аккуратности, вырезать отверстия самого незначительного диаметра. - Не берусь сказать, сколько я, под сердитое бурчание Юрия Петровича, переломал этих пилок: то дерну чуть сильнее, чем нужно, то какой-нибудь озорник под руку толкнет. Удивительнее всего, однако, было полное отсутствие каких-либо наставлений: Юрий Петрович, по всей видимости, считал, что мы сами должны постичь все премудрости ремесла, и ограничил свою роль одним надзирательством. Все, кто смиренно возился со своей заготовкой и не бил ею товарища, автоматически получали в журнал пятерки, хотя я уже не помню, за что; особенно расшалившихся выгоняли за дверь, причем некоторых даже вручную, за шиворот.
Что касается слесарной мастерской, она смотрела окнами в промежуток двух корпусов школы, да еще сверху затенялась переходной галереей второго этажа, а сине-зеленая окраска стен и оборудования делала колорит и вовсе мрачным. Здесь рядами стояли бронированные металлические столы с мощными стальными тисками; смежные ряды столов разделялись сетчатыми переборками; в торцах этих рядов размещались сверлильные станки, а вдоль стены мастерской - токарные. Имелась даже круглая муфельная печь для обработки легкоплавких металлов, но я никогда не видел ее в действии.
Я уже толком не помню, чем мы здесь занимались: кажется, делали какие-то надстройки для катера. Помню лишь, что работа чаще всего была связана с обтачиванием железок вручную огромными грубыми напильниками. Противный скрежет вкупе с усердным сопением наполняли мастерскую; Юрий Петрович сидел в торце на возвышенном месте, изредка отпуская шутки или одергивая тех, кто использовал свой напильник в качестве шпаги.
Иногда он включал один из сверлильных станков, мы ставили на своих заготовках "керн" - маленькое углубление по центру будущего отверстия - и затем опасливо подходили к станку. Заготовка зажималась в тиски, расположенные ниже сверла, которое с гудением, повинуясь аккуратному нажиму рычага, медленно сходило вниз и наконец, словно в масло, врезалось в металл. Управляющий не чувствовал естественного сопротивления и подавал все ниже. "Эй!" - вопил Юрий Петрович, отталкивая мальчишку в тщетной надежде спасти сверло, которое, пробив заготовку до самых тисков, напоследок с хрустом ломалось само. - "Ну дурак! Ну ведь дурак же, а? Сверло сломал, да? - наружу извлекались скорбные обломки. - Сам, поди, покупать не будешь? Дурак и есть…" Широкие отверстия требовалось пробивать в два захода: сперва, по керну, тоненьким сверлом, а после уже громадным. Это последнее повергало станок в лихорадку; корпус вибрировал, рычаг жутко трясло, а тиски внизу едва удерживали другие ребята. Тем не менее работать на сверлильном станке мне нравилось: просто и приятно. "Не по центру! Не по центру! - возмущался Юрий Петрович. - Керн у тебя где, а отверстие вышло где? Дурак и есть…"
Что же касается токарного станка, здесь требовалось изрядное умение. Юрий Петрович благоговейно нес из дальнего ящика резец с титановой наплавкой и обстоятельно прилаживал его к месту. В круглые патроны ходовой части втыкался подопытный металический штырь. Мотор жужжал, штырь бешено крутился вокруг оси, Юрий Петрович аккуратно подводил резец - и вот по матовой стальной поверхности пролегла первая блестящая кольцевая борозда. А каретка с резцом медленно ползла вдоль стержня, сдирая его верхнюю неприглядную чешую, и сзади он выходил белый, блестящий, а тонкая стружка, извиваясь, стекала на пол. "Брысь, брысь, - опасливо говорил Юрий Петрович озорнику, желавшему перехватить управление. - Ты сколько сверл, дурак, поломал? Ты мне и резец испортишь, а он - с титановой наплавкой!"
Как бы то ни было, пять лет, проведенных в мастерских у Юрия Петровича, никого и ничему не научили; в дневниках у всех красовались пятерки, кроме тех, кто сломал сверло. Пэтому в девятом классе мы без горя и сожаления расстались с его слесарным царством и, воссоединившись наконец с девчонками, последние два школьных года занимались… английской машинописью!
Прямо над столярной мастерской располагался один не слишком большой класс, вход в который посторонним был настрого запрещен. Здесь на низких, вразбежку стоящих столиках красовались пишущие машинки - древнейшие "Ундервуды", служившие, пожалуй, еще для написания ленинских декретов. Избитые и исцарапанные сотнями машинисток, они доживали свой бурный век в школе - хотя, на удивление, работали превосходно. Это я могу оценить точно, ибо к тому времени уже больше года мучался с советской машинкой "Москва", которую мне подарил папа (об этом поистине историческом событии разговор пойдет в дальнейшем).
Управлялся со всей этой техникой совершенно комический персонаж - Яков Ааронович Долгопятов. Такое впечатление, будто его специально выписали сюда с Дерибасовской. Якову Аароновичу, пожалуй, было за восемьдесят; низенький, скрюченный, с клочьями седых волос на лысом черепе, с крючковатым носом и острыми ехидными глазками, он входил в класс, практически не отрывая ног от пола, и величественно махал рукой, чтобы мы сели. Он всегда носил какие-то черные длинные хламиды и издавал тоскливый запах несвежего белья. Спорить с ним было невозможно: этот фрукт умел изрекать только истины в последней инстанции. Он бесцеремонно прерывал и одергивал всякого, и - в противовес осторожному Роберту Яковлевичу - бесстрашно ополчался на любых двоечников оптом и в розницу. Увидев непорядок, он скрипучим голосом требовал от нарушителя удалиться за дверь и, прервав занятие, скрипел на него до тех пор, покуда тот не был вынужден подчиниться.
Поистине удивительно, что он не сделался у ребят объектом насмешек и даже пользовался известным уважением. И это лишний раз свидетельствует о том, что насмешки и травля не рождаются из естественного порядка вещей, но адресно попускаются свыше. Но мне это казалось столь же необъяснимо и странно, как всеобщая ненависть класса к безвредной "литераторше" Тинкчан.
Занятия по английской машинописи велись интенсивно, так что целый час передохнуть было некогда. Сперва в качестве разминки мы "всплепую" печатали ряд слов, по 2-3 строчки каждого; Яков Ааронович почему-то особенно любил слово "salad". Затем следовал диктант или соревнование на скорость. Поскольку к этому времени я уже свободно печатал по-русски, английская клавиатура не вызывала у меня серьезных затруднений; Яков Ааронович благожелательно скрипел и ставил мне пятерки. Вообще в обоих параллельных классах я занимал по скорости второе место; на первом цепко держалась длинная и тощая красотка из класса "А".
* * *
Причина введения Физкультуры - этого, с позволения сказать, "предмета" - во все школьные и институтские программы лежала в заботе партии о благе народа, который должен был быть не только образованным, но физически подтянутым и всегда готовым к труду и обороне. В сущности, с этим разумному человеку трудно спорить: "лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным". Разумный человек только затруднялся понять, каким образом школьная "физкультура" в ее существовавшем виде могла чем-либо помочь человеку в благородном деле оздоровления его организма.
Для начала следует четко разделять физкультуру и спорт, и затем оба их - от простого валяния дурака. Физкультура есть, в первую очередь, умеренные и медицински-осмысленные телесные упражнения, которые хотя и не способны излечить никакой патологии или предотвратить болезнь, но до известной степени укрепляют мышцы и создают человеку бодрое, активное настроение. Спорт, напротив, есть эксплуатация человеческих возможностей на износ; им занимаются гладиаторы в погоне за деньгами или славой, необратимо калечат себя и доживают свой век ни к чему не годными развалинами. Стало быть, физкультура как таковая для здоровья полезна, спорт же, напротив, вреден. Однако первое условие выполняется лишь при правильной постановке дела, которую я встречал лишь в группах так называемой "лечебной физкультуры", да и то не всегда.
С моей колокольни, диаметрально удаленной от спорта, кажется, что для городских детей, ведущих малоподвижный, преимущественно сидячий образ жизни и потому не владеющих азами любой телесной деятельности, физкультура нужна именно ради грамотного методического обучения этим азам. Известно, к примеру, что любой нетренированный человек, пробежав стометровку до отходящего троллейбуса, потом минуты три не может отдышаться, ибо основу всякого бега составляет правильно поставленное дыхание. Так вот, вместо того, чтобы тупо гонять целый класс до посинения вокруг школьного двора, расскажи ребятам теоретическую сторону дела и затем в медленном темпе тренируй их: допустим, три шага - вдох, два шага - выдох. Покажи им, как следует правильно двигать руками, как пружинить при каждом толчке ногой, и пр. - И я обещаю, что такие вещи, раз за разом повторяемые устно и подтверждаемые практикой, войдут в плоть и кровь учеников и затем реально пригодятся им в неисчислимом множестве случаев.
В сущности, таких физических навыков, более или менее необходимых для жизни, можно сыскать добрую сотню. Если в программе стоит лазание по канату - обучи детей правильно работать руками и ногами. Если класс иногда ходит в бассейн - сосредоточься на методологической стороне дела: пусть они для начала комфортно почувствуют себя в воде (без этого все дальнейшие шаги бессмысленны), пусть учатся правильно чередовать движения рук и ног, правильно вдыхать воздух (и особенно выдыхать его в воду), не теряться, если на глубоком месте что-то пошло не так, и пр. Всякому было бы полезно уметь элементарно держаться на велосипеде, на коньках, на роликах, а теперь и на скейтборде - почему бы и нет? Причем все эти навыки следует ограничивать азами: для неспортивного ребенка этого будет вполне достаточно, а любители, будьте спокойны, одолеют высшую премудрость сами собой. И нужно также учить технике безопасности - например, как безболезненно падать. Несчетное количество людей переломало себе руки и ноги лишь вследствие того, что их в детстве не обучили этому примитивному клоунскому трюку. И готовить к оказанию первой помощи - при ранении, переломе, вывихе и т.п. И если обстоятельно разверстать все перечисленное по учебному плану, то уверяю вас - занятий хватит на все десять лет, да и то не успеешь.
Объясните мне теперь, если можете, для чего детям уметь прыгать через коня? Где и когда им может сгодиться этот чрезвычайно специфичный навык? Тогда уж лучше научите их перелезать через забор или взбираться на деревья - и то проку выйдет больше. Зачем перекувыркиваться и делать стойки на брусьях, а уж особенно девочкам? Зачем уметь стоять на голове и ходить на руках, крутить "солнышко", делать всякие "мостики", прыгать в высоту "ножницами", что-то изображать на кольцах и т.п.? И ведь, что еще хуже, детей всему этому вовсе не учат: их просто заставляют делать все это, у кого как сходу получится, и оттого ловкие озорники, которые достаточно тренированы и без школьной физкультуры, сами собой оказываются впереди, а дети неловкие и неумелые, вместо того, чтобы здесь научиться, лишь подвергаются насмешкам и получают двойки.
Следовательно, главная беда предмета "Физкультура" даже не в том, что детей учат всякой ненужной ерунде и не учат тому, чему следовало бы, - а в том, что здесь катастрофически расширяется пропасть между умеющими и не умеющими, ловкими и нескладными, так что первые дополнительно убеждаются в своем превосходстве, а вторые теряют последние крохи уверенности и уважения к себе.
Я вполне допускаю, что в сборной олимпийской команде такая постановка занятий имеет определенный тактический смысл. Но средняя школа ведь вовсе не для того существует, чтобы умеющие бахвалились, а неумеющие по-прежнему не умели! Возьмите, к примеру, "Чтение" в первом классе. Среди ребят всегда представлен широкий спектр подготовленности - от беглого чтения сложных книг до полного незнания букв. И по которым из них, скажите, ориентируется учитель? Не по тем ли троечникам, которых он обязан хоть как-то "довести до кондиции"? Да, конечно, отличникам бывает скучновато, но ведь цель этих уроков - не их удовольствие, а подтягивание слабейших. Отличников, в принципе, можно было бы и вовсе отпускать домой: эти знания они усвоили уже давно.
Почему же тогда на "Физкультуре" дело обстоит противоположным образом? Ведь те физически способные дети вполне могут перетерпеть два часа скуки, чтобы затем сполна наверстать упущенное в школьном дворе. Конечно, они просят физрука разрешить им играть в футбол, - но ведь после занятий они и без того до самой темноты будут гонять мяч. А ты лучше обрати внимание на хлюпиков, жмущихся к сторонке, и доходчиво объясни им правила этого футбола: и как бить по воротам, и как ловить мяч, и потренируй их в качестве нападающего, защитника, вратаря, - именно потренируй, а не устраивай сразу чемпионат класса с выставлением отметок.
Мне кажется, любой преподаватель физкультуры, хоть сколько-то всерьез относящийся к своему предмету, должен ясно видеть все мною сказанное: что, в самом деле, здесь непонятного, что здесь сложного? - Но ведь не видят и не понимают, а причина тому одна: забота лишь о своем удобстве и безделье, ибо учить по-настоящему - долго и хлопотно; то ли дело - бросил классным хулиганам мяч, и пусть гоняют его как хотят, доколе не прозвенит звонок!
|