Первая астроплощадка
Автор: Михаил Глебов, июль 2003
Лето 1973 года запомнилось мне достаточно жарким и грозовым, ливни чередовались со зноем, ручей и Большая Дренажная канава выходили из берегов, и растительность дружно перла из земли на радость всем садоводам. В том году яблони уродили неплохой урожай; можно даже сказать, что именно с 1973-го начался период их непрерываного плодоношения, трагически оборвавшийся в 1979-м массовым вымерзанием деревьев.
Эти каникулы, наступившие после тяжелого и безнадежного пятого класса, я, как и предыдущее лето, провел в дремотной пассивности. Я, можно сказать, отлеживался в тишине. Светка все три месяца исправно составляла мне компанию, третьим - и почти полноправным - членом которой стала ее пятилетняя сестра Татка. Она везде бегала за нами, участвовала в карточных играх, кое-как освоила бадминтон и мой детский бильярд, и только на велосипедные прогулки мы отправлялись без нее. Впрочем, Татка и в эти часы находила себе занятие: обладая изрядной общительностью и даже настырностью, она быстро свела знакомство с девочками на год-два старше нее, и скоро сделалась в их компании негласным лидером. Уже в этом крошечном возрасте было видно, что Татка по всем параметрам далеко перекрывает свою старшую сестру, кроме только миловидности, - которая сама по себе, в отрыве от других личных качеств, не может гарантировать женщине сколько-нибудь надежный успех.
Единственным памятным событием того лета стало устройство Астроплощадки, в которой, как мы сейчас увидим, сама астрономия занимала меня меньше всего.
Мне уже неоднократно приходилось говорилось о своем желании как-то отгородиться от родителей с их брюзжанием и тотальной критикой моих действий, выкроить себе отдельный автономный угол и обустроить там все по-своему. В чисто умственном плане такой "независимой территорией" с раннего детства являлась снигалкина сказка. В условиях московской квартиры "моим углом" были все детские книжки, а также собственные рисунки и писанина, куда родители по доброй воле никогда не заглядывали. На даче же было вполне естественно выкроить себе наиболее удаленный и запущенный клочок сада и благоустраивать его без чужой указки.
В ранние годы я все же пытался совместить воплощение своих фантазий с реальной жизнью семьи: рыл канавки для хранения картошки, строил дорогу от беседки к крану и магистраль через кучу песка, чтобы всем удобнее было ходить, и т.п. Но поскольку все эти инициативы, вне зависимости от моих добрых намерений и фактического вреда, лишь огульно охаивались, а психологическая трещина между мной и домашними неуклонно росла, - я в своих задумках и шалостях совершенно отделился от них, так что родители с их "взрослыми" садовыми делами воспринимались как чисто побочный фактор, вроде проезжающих мимо окна машин, а мои интересы, хороши там они были или плохи, текли отдельно, по скрытому от родительской критики руслу. И поскольку всякая моя инициатива заведомо не могла рассчитывать на одобрение домашних, первейшим условием ее реализации сделалась автономность от их воли и указующего перста. Этот фактор стал тем необходимым условием, без которого все дальнейшее представлялось невозможным, как нельзя начать строительство дома, не оформив перед этим в собственность требуемый участок земли.
Поэтому уже в 1971 году характер моих инициатив существенно изменился. Если "дорожки", "картофелехранилища" и другие подобные шалости де-факто являлись моим личным вкладом в бытовую жизнь семьи, хотя и глупым, то рытье шахты до водоносного слоя, обустройство крепости на углу, строительство моста и затем плотины не имели к реальным нуждам участка никакого отношения. Более того, рытье шахты развернулось лишь после того, как мы со Светой организовали инфраструктуру: подвели засыпанную песком дорогу, наделали шлагбаумов, лавочек и - главное! - огородили территорию шахты по контуру, тем самым как бы выведя ее из-под юрисдикции взрослых. Еще ярче эта тенденция проявилась в "крепости" на углу, где я прямо договорился с родителями и Валентиной, что буду сам ухаживать за сидящими там растениями, а им бы на мою территорию без приглашения не входить.
Если же в 1972 году подобных вещей на участке не возникало, то лишь по причине моей крайней утомленности. Но к следующему году я уже относительно "вошел в колею", и потому в середине лета неожиданно выдвинул инициативу строительства обсерватории. В самом деле, у меня была подзорная труба, отец уже года три назад смастерил штатив, и не слишком холодными вечерами я "наблюдал звезды" с дедова балкона. Все это оборудование летом вывозилось на дачу, и временами мой телескоп выглядывал из окон мансарды. Но оттуда раскрывался вид лишь на часть небосвода, и это дало мне повод затребовать себе кусочек земли в саду для более универсальной обсерватории. Родители, разумеется, не стали спорить, и мы со Светой увлеченно взялись за дело.
Казалось бы, мне - из соображений удобства наблюдения - следовало выбрать наиболее открытое место; и таких мест имелось более чем достаточно в левой трети сада, опустевшей после протаскивания здесь в 1968 году старого домика. Но там проходила основная дорожка, по которой без конца сновали родители. В итоге, ко взаимному удовольствию, мною была выбрана, пожалуй, самая негодная площадка из всех возможных: дальний глухой угол сада, расположенный между стеной близко стоящего дома Кукиных и крапивным бурьяном дедовой землянки, которую все именовали "ледником". Таким образом, с востока обзор неба был закрыт стеной дома, с севера - высокой и мощной кроной Ранета Юбилейного, юг и юго-запад частично загораживали кроны других наших яблонь и высокие кусты черноплодной рябины. Хуже того, прямо в середине выбранной площадки сидела на бугре молодая яблоня, впоследствии оказавшаяся Белой антоновкой; ее чахлая крона торчала непосредственно перед телескопом и загораживала небо даже сильнее, чем все остальные помехи вместе взятые. Зато в этом глухом углу, под прикрытием частых малинников и крапивного бурьяна, разросшегося по верху "ледника", я был совершенно скрыт от родительских глаз, и хотя взамен того оказался под прямым наблюдением Кукиных, они меня нисколько не стесняли.
Первым делом отец взял достаточно длинный брус и забил в его торец толстый гвоздь, а потом вытащил. В результате получилось отверстие, куда я мог вставлять уже имевшийся штатив. Затем столб был врыт в полуметровую скважину, которую я срочно провертел коловоротом. Теперь, сидя на переносной табуретке, я мог в свое удовольствие озирать горизонт, насколько это позволяли яблони и другие препятствия. Однако фактически наблюдений не велось хотя бы уже потому, что вечером становилось холодно, бумага отсыревала, и я, удалившись из теплой террасы в промозглую "обсерваторию", чувствовал себя полным идиотом. Во-вторых, вечером оживлялись комары, которые, не имея никакого уважения к науке, уже минут через пять охватывали меня плотным облаком, так что я больше думал о них, чем о звездах. В-третьих, летом темнеет достаточно поздно, и Черниковы были не в восторге от того, что их маленькая дочь шляется в такое время неизвестно где.
Но я все равно был счастлив, потому что "наблюдения" как таковые де-факто интересовали меня меньше всего. Первым делом мы со Светой взялись прокладывать песчаную дорожку, ведущую от главной магистрали сада к астроплощадке в обход дедова ледника. На перекрестке была поставлена скромная табличка с надписью "Обсерватория", а несколько дальше - неизбежный шлагбаум. Далее следовало четко огородить "свою" территорию от чужих посягательств, хотя, впрочем, она имела неприступные естественные границы: с востока кювет и тянущийся вдоль него старый Ольгин малинник, с юга еще один, с запада - "ледник", а с севера Ранет Юбилейный так низко опустил свои ветки, что они совершенно сливались с некошеной травой, и даже я мог бы проползти там разве что на четвереньках. Оставшиеся прогалы мы аккуратно перегородили невысоким частоколом из сухих веточек малины. На самой площадке трава была коротко выщипана вручную, так что получилась как будто детская площадка в джунглях. Света, всегда питавшая склонность к плотницкому труду, настояла на двух крохотных лавочках, которые, впрочем, оказались достаточно прочными, чтобы выдержать вес отца. Вся малина, окружавшая астроплощадку, естественным образом была приписана к ней, и Света опустошала ее в полное удовольствие.
Открытие астроплощадки было организовано с большой торжественностью. Иван и Рита медленным шагом прошли от кухонного крыльца до поворота нашей дорожки, я поднял шлагбаум и отдал честь, на штативе поблескивал телескоп, в который можно было подробно рассмотреть листья на макушке Петрова Десертного, все посидели на лавочках, угостились малиной и, расточив похвалы трудолюбивым строителям, разошлись по своим делам. Тогда, не успокоившись на этом, я выманил из комнаты деда, кое-как оторвал его от "троллейбусной линии" и за руку дотащил к себе. Слепой дед выслушал мои подробные красочные описания, тоже посидел на низкой лавочке, с которой потом едва смог встать, и был с почтением возвращен на свое ложе.
В сущности, на том игра в "астроплощадку" и кончилась, потому что мы со Светой соскучились и не могли придумать ничего путного. Осенью отец выдернул столб, чтобы он не гнил зря, и унес в сарай, а следующим летом "обсерватория" возникла уже в другом месте.
Тем не менее одно астрономическое открытие (правда, очень местного уровня) мною все-таки было сделано. Дело в том, что возле штатива и под самой антоновкой мы со Светой расчистили от травы круглую площадку диаметром около метра, в середину воткнули кол, и так получились солнечные часы. Когда кухонные ходики показали полдень, я ринулся в обсерваторию и отметил положение тени обломком кирпича. Затем вся окружность была разбита на 12 равных делений, а когда при следующем наблюдении часы показали ерунду, я хлопнул себя по лбу и вместо 12 колышков поставил 24.
А вот дальше началось самое интересное. Выйдя утром в 8 часов, я обнаружил, что тень довольно значительно расходится с нужным колышком. Эта погрешность уже не могла быть объяснена моими ошибками. Весь этот солнечный день я бегал из кухни к обсерватории и назад, исправляя колышки, и к вечеру получил удивительную картину. На первый взгляд, солнце, равномерно двигаясь вдоль горизонта, должно проходить 360 градусов / 24 часа = 15 градусов в час. На деле же вышло, что в утренние часы солнце проходило значительно большие отрезки, а после обеда, напротив, едва ползло.
Никто из окружащих, конечно, не мог объяснить такого странного феномена, не могу этого сделать и я, хотя не раз об этом задумывался. Судя по всему, причина кроется в сложении вращательных движений Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца. Представьте себе колесо, катящееся по дороге: хотя его центр равномерно движется вперед, но точки на ободе описывают довольно сложную кривую, называемую циклоидой, и их поступательная скорость меняется от нуля в момент касания земли до (кажется) удвоенной скорости центра колеса в самой верхней точке. И я не вижу причин, почему бы эта (или подобная этой) закономерность не могла породить обнаруженный мною эффект.
Больше в то лето ничего знаменательного не случилось, и 1 сентября я отправился в 6 класс - событие важное хотя бы уже потому, что с этой точки проклятая школа покатилась на убыль.
|