4. Есть Законы Божественного Провидения, неизвестные людям (3)

Третий Закон Божественного Провидения, дабы человек не был внешними средствами понуждаем мыслить, желать и любить присущее религии, но дабы человек сам стремился к этому и иногда себя понуждал.

129. Этот Закон Божественного Провидения есть следствием двух предыдущих законов, которые в том, дабы человек действовал в свободе по рассудку (н. 71-99), и дабы действовал он сам собою, хотя по Господу, таким образом, как бы сам собою (н. 100-128).

Так как быть понуждаему - это действовать не в свободе по рассудку и не самим собою, но по неволе и по воле другого, то оттого этот Закон Божественного Провидения идет в порядке после двух предыдущих. Каждый знает, что никто не может быть принужден думать, чего он не хочет думать, и желать, чего он думает не желать, ни, следовательно, верить, чему он не верит, и еще меньше того верить, чему он не хочет верить, ни любить, чего он не любит, и еще менее того, чего не желает любить. Ибо дух человека, или его духовное начало, в полной свободе мыслить, желать, верить и любить. Он в этой свободе по наитию из духовного мира, который не принуждает, ибо в этом миру дух, или духовное начало человека; но он в свободе этой не по наитию природного мира, которое не восприемлется, разве только оба мира действуют заодно.

Человек может быть доведен до заявления, что он мыслит или желает некоторых вещей, что он верит им и их любит; но если не соответствуют они теперь или потом чувству его или его рассудку, то он о них не мыслит, их не желает, им не верит и их не любит. Человек может быть принужден говорить в пользу религии и действовать по религии, но не может быть принужден мыслить в ее пользу по какому-либо верованию, ни желать предметов религии по какой-либо любви. Каждый в государстве, где охраняются справедливость и суд, принужден не говорить против религии и не действовать против нее, но, тем не менее, никто не может быть принужден мыслить и желать в ее пользу, ибо в свободе каждого мыслить и желать в пользу ада, так же, как мыслить и желать в пользу неба. Но рассудок учит, каков тот и каков другой, и какая участь ожидает одного и какая ожидает другого, и только воле по рассудку принадлежат соизволение и выбор. Из этого можно видеть, что Внешнее не может принуждать Внутреннее, однако оное случается иногда, но бывает опасно, что и будет представлено в следующем порядке:

I. Никто не преобразован посредством чудес и знамений, ибо они неволят.
II. Никто не преобразован видениями и разговорами с умершими, ибо они неволят.
III. Никто не преобразован угрозами и карами, ибо они неволят.
IV. Никто не преобразован в состоянии нерациональности и несвободы.
V. Принуждать себя самому - не против рациональности и свободы.
VI. Человек Внешний должен быть преобразован человеком Внутренним, а не наоборот.

130. I. Никто не может быть преобразован посредством чудес и знамений, ибо они неволят. Выше было сказано, что в человеке есть внутреннее и внешнее мысли, и что через внутреннее мысли Господь наитствует в его внешнее и таким образом его наставляет и ведет; затем, что от Божественного Провидения Господа, дабы человек действовал в свободе по рассудку. Но то и другое обратилось бы у человека в ничто, если бы творились чудеса, и человек бы ими приневолен был верить. Что это так, можно увидеть рационально таким образом.

Нельзя отрицать, что чудеса дают веру и сильно убеждают в том, что речи и поучения творящего чудеса суть истина, и что вначале оное настолько занимает внешнее мысли человека, что то внешнее, так сказать, связано и поражено. Через это человек лишен своих двух способностей - рациональности и свободы - в такой мере, что не может действовать в свободе по рассудку, и тогда Господь не может наитствовать посредством внутреннего во внешнее его мысли, и предоставляет лишь подтверждать рациональностью то, что по чуду стало объектом его веры.

Состояние мысли человека таково, что внутренним мысли он видит предметы во внешнем мысли в некотором роде, как в зеркале. Ибо, как было выше сказано, человек может видеть свою мысль, конечно, ничем иным, как только внутреннею мыслию; и когда он видит предмет как бы в зеркале, то может обращать его во все стороны и формировать до тех пор, пока он не покажется ему прекрасным. Этот предмет, если он - истина, может быть сравним с молодой девушкой или молодым человеком, обоими прекрасными и живыми.

Когда же человек не может обращать этого предмета во все стороны, ни формировать его, и верит ему только по убеждению, введенному чудом, то если это истина, его можно сравнить с молодой девушкой или с молодым человеком, изваянными из камня или дереза, в которых ничего нет живого. Его можно также сравнить с предметом, который постоянно виден один перед глазами и закрывает собою все предметы позади и около. Его можно также сравнить с продолженным звуком в ушах, отнимающим сознание гармонии, произведенной несколькими звуками. Чудеса производят такую слепоту и такую глухоту в человеческом духе; то же самое с каждым подтвержденным предметом, не расследованным какой-либо рациональностью прежде своего подтверждения.

131. Из этого можно видеть, что вера, внушенная чудесами, не есть верою, но убежденностью; ибо в ней нет ничего рационального, ни, тем более, ничего духовного; это лишь внешнее без внутреннего. То же самое со всем, что совершает человек по этой слепой вере: признает ли он Бога, служит ли Ему в доме своем или в храме, делает ли добро. Если только одно чудо приводит человека к признанию, к культу или благочестию, то человек действует по природному человеку, а не по духовному, ибо чудо вводит веру внешним, а не внутренним путем, таким образом, от мира, а не от неба, а Господь к человеку входит не иначе, как внутренним путем, которым есть Слово, доктрина, проповеди по Слову, и так как чудеса замыкают эту дорогу, то ныне и не творится никаких чудес.

132. Что таковы чудеса, можно ясно видеть по сотворенным чудесам перед народами еврейским и израильским. Хотя сии видели столько чудес в Земле Египетской, затем на Чермном море, другие в пустыне и особенно на горе Синай, откуда был провозглашен Закон, а между тем, месяц спустя они сделали себе золотого Тельца и признали его Иеговой, выведшим их из земли Египетской (Исход, XXXII, 4-6). Затем, по чудесам, совершенным позднее в земле Ханаанской; они же, между тем, отступали каждый раз от заповеданного богопочитания. Подобно же тому по чудесам, творимым перед ними Господом, когда Он был на земле, а они распяли Его.

Если чудеса творились у Иудеев и Израильтян, то потому, что они были люди совершенно внешние. Они были введены в землю Ханаанскую для того лишь, чтобы прообразовать Церковь и ее внутреннее внешними культа. Человек злой так же может прообразовать, как и добрый, ибо внешнее культа суть обрядности, которые у них все служат прообразами духовного и небесного; более того, Аарон, хотя сделавший золотого тельца и поставивший служение ему (Исход, XXXII, 2, 3, 4, 5, 35), мог, тем не менее, прообразовать Господа и Его дело спасения. Итак, потому что их нельзя было привести внутренними культа прообразовать эти духовные и небесные, то они были приневолены чудесами. Если они не могли быть приведены к тому внутренними культа, то потому, что не признавали Господа, хотя все Слово, которое было у них, трактует об одном Господе, а не признающий Господа не может воспринять никакие внутренние культа. Но с тех пор, как Господь явил Себя и был принят и признан в Церквах Богом вечным, чудеса прекратились.

133. Действие чудес совсем иное на добрых, чем на злых. Добрые не желают чудес, но верят чудесам, которые в Слове, и если они слышат о каком-либо чуде, то не иначе обращают на него внимание, как на слабое доказательство, подтверждающее их веру, ибо мыслят по Слову, таким образом, по Господу, а не по чуду.

Но иначе со злыми. Они, правда, могут быть чудесами заставлены и приневолены к вере, даже к культу и благочестию, но лишь на короткое время. Ибо внутри их сокрыто зло, которого вожделения и затем удовольствия действуют постоянно во внешнее их культа и их благочестия, и дабы выпустить их из темницы и дать удовлетвориться вовне, они обращают взоры на чудо и кончают тем, что называют его мечтой, или искусством, или делом природы и, таким образом, возвращаются в свое зло. А возвращающийся во зло от культа оскверняет истины и благо Богопочитания, а участь профанаторов по смерти наихудшая; это они означаются словами Господа в Матф, XII, 43-45; их последнее состояние становится хуже первого. Сверх того, если бы творились чудеса у тех, которые не верят по чудесам, приведенным в Слове, то им бы должно было совершаться постоянно и в глазах всех тех, кто такие. Из этого можно видеть, почему ныне не творятся чудеса.

134. II. Никто не преобразован виденьями и разговорами с умершими, потому что они неволят. Видения бывают двух родов, Божественные и Дьявольские. Божественные видения совершаются представлениям в Небе, а дьявольские видения совершаются магическими действиями в аду. Есть также фантастические Видения, которые суть иллюзиями в аду, [и другие] фантастические Видения, которые суть иллюзиями отвлеченного духа.

Божественные Видения, которые, как было сказано, совершаются представлениями в Небе, подобны видениям пророков, бывших во время этих видений не в теле, а в духе. Ибо видения не могут являться никакому человеку во время бодрствования его тела; посему, когда являлись они пророкам, то сказано тоже, что они были в духе, как это видно по следующим моментам. Иезекииль говорит:

Дух поднял меня и возвратил в Халдею к заточению, в Видении Бога в Духе Бога, так нашло на меня Видение, которое я видел. Иез. XI, 1, 24.

Он также говорит, что Дух восхитил его между землею и небом и провел в Иерусалим, в Видениях Бога (VIII, 3 и след.). Подобно тому, он был в видении Божием, или в Духе, когда видел четырех животных, которые были Херувимами (гл. I и X), и также, когда он видел новый Храм и новую Землю, и Ангела, измеряющего их (гл. XL-XLVIII). Что он тогда был в видениях Божьих (гл. XL, 2, 26) и в Духе (гл. XLIII, 5).

В подобном состоянии был Захария, когда он видел человека на коне посреди мирт (гл. I, 8 и след). Когда он видел четыре рога и человека с тесьмой для измерения в руке (гл. II, 1, 3 и след). Когда он видел светильник и две маслины (IV, 2, 3). Когда он видел летающий свиток и ефод (гл. V, 1, 6). Когда он видел четыре колесницы, выходящие из четырех гор, и коней (гл. VI, 1 и след.).

В подобном состоянии был Даниил, когда он видел четырех животных, выходящих из моря (гл. VII, 1 и след.), и когда он видел битву между бараном и козлом (гл. VIII, 1 и след.). Что он все это видел в видении своего Духа, он то говорит в гл. VII, 1,2,7, 13; гл. VIII, 2; гл. X, 1, 7; он также говорит, что видел Ангела Гавриила в видении (гл. IX, 21).

В видении духа был также Иоанн, когда он видел все описанное им в Апокалипсисе. Когда он видел семь светильников и посреди них Сына Человеческого (гл. I, 12-16). Когда он видел Престол в небе и Некоего, сидящего на престоле, и четырех животных, которые были херувимами, вокруг престола (гл. IV). Когда он видел Книгу жизни, которую взял Агнец (гл. V). Когда он видел коней, выходящих из книги (гл. VI). Когда он видел семь ангелов с трубами (гл. VIII). Когда он видел открытыми кладези, бездны и выходящую из них саранчу (гл. IX). Когда он видел дракона и его битву с Михаилом (гл. XII). Когда он видел двух животных, восходящих одно из моря, другое из земли (гл. ХIII). Когда он видел женщину, сидящую на багряном звере (гл. XVII) и разрушенный Вавилон (гл. XVIII). Когда он видел новое Небо, новую Землю и нисходящий с Неба Святой Иерусалим (гл. XXI), и когда он видел реку воды жизни (гл. XXII). Что он это видел в видении духовном, сказано в гл. 1, II, IV, 2, V, 1, VII, 1, XXI, 12.

Таковы были видения, явившиеся с Неба перед зрением их духа, но не перед зрением их тела. Ныне нет подобных видений, ибо если бы были они, то не поняли бы их, так как они суть представлениями, из которых каждое означает внутренние Церкви и таинственные частности Неба. Что видения эти должны были прекратиться, когда Господь пришел в мир, было даже предсказано у Дан. IX, 24. Что касается дьявольских Видений, они являлись иногда; они бывали вводимы духами исступленными и духовидцами, называвшими себя по заблуждению, в коем находились, Духом Святым. Но ныне эти духи собраны Господом и низвергнуты в ад, отдельный от адов других духов. Из этого очевидно, что никто не может быть преобразован видениями иными, кроме тех, которые в Слове. Бывают тоже Видения фантастические, но они суть чистыми иллюзиями отвлеченного духа.

Что никто не может быть преобразован разговором с умершими, видно по словам Господа, относительно Богатого в аду и Лазаря на лоне Авраама:

Богатый говорит: прошу тебя, отче Аврааме, пошли Лазаря в дом отца моего, ибо у меня пять братьев. Пусть он засвидетельствует им, дабы и они не пришли в это место мучения. Авраам ему сказал: у них есть Моисей и Пророки, пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Он отвечал ему: если Моисея и Пророков не слушают, то, хотя бы кто из мертвых воскрес - не убедятся. Лука, XVI, 27-31.

Разговор с умершими произвел бы такое же действие, как и чудеса, о которых было сказано, а именно, что человек бы убедился и был бы приневолен к культу на малое время, но так как оное лишает человека рациональности и замыкает в то же время зло, как уже было выше показано, то такое наваждение, или внутренние узы, порываются, и замкнутое зло вырывается с богохульством и профанацией. Это случается лишь тогда, когда духи вводят какой-либо догмат религии, чего не делает ни один добрый дух, ни, того менее, ангел неба.

135. Тем не менее, даровано говорить с духами, но редко с ангелами неба, и это было даровано многим в прошлых веках. Когда оно допущено, то духи разговаривают с человеком на его родном языке, но лишь немногими словами. Говорящие по соизволению Господнему не сказывают и не учат никогда ничему, отнимающему свободу рассудка, ибо Господь один поучает человека посредственно, через Слово, в просветление, о котором будет впоследствии говорено. Что это так, мне дано было познать собственными опытами, ибо от многих лет до нынешней поры я разговаривал с духами и с Ангелами, и ни один дух не пожелал, и ни один ангел не пожелал мне ничего сказать, а тем менее поучать чему-либо из Слова, или какому-либо доктриналу по Слову; но один Господь, Который явил Себя мне и затем постоянно является перед моими глазами как Солнце, в котором Он Сам - так Он является ангелам, - меня поучал и просветлял.

136. III. Никто не преобразован угрозами или карами, ибо они неволят. Известно, что внешнее не может понуждать внутреннее, но что внутреннее может понуждать внешнее; затем, известно, что внутреннее отвергает принуждение со стороны внешнего до того, что отвращается; известно также, что внешние удовольствия влекут внутреннее к соизволению и любви; можно узнать, что есть внутреннее вынужденное и внутреннее свободное. Но все это, хотя бы и известно, должно быть доказано. Ибо много есть вещей, которые, как только их услышат, сейчас же бывают сознаны как истина, ибо они таковы, и затем подтверждены; но если они в то же время не укреплены доказательствами, то могут быть разбиты аргументами, происходящими от иллюзий, и отрицаемы наконец. И потому предметы, только что представленные как известные, опять возьмутся для рационального подтверждения.

Во-первых. Внешнее не может понуждать внутреннее, но внутреннее может понуждать внешнее. Кто может быть понуждаем верить и любить? Человек настолько же не может быть понуждаем верить, насколько он не может быть понуждаем мыслить, что данная вещь такая, когда он мыслит, что она иная; и человек настолько же не может быть понуждаем любить, насколько он не может быть понуждаем желать того, чего он не желает; также вера принадлежит мысли, а любовь принадлежит воле. Тем не менее, внутреннее может быть понуждаемо внешним не выражаться дурно против законов государства, добрых нравов и святынь Церкви; внутреннее может быть вынуждено к тому угрозами и карами, и даже оно понуждаемо и должно быть понуждено. Но это внутреннее не собственно человечное, это внутреннее общее у человека со зверями, и они могут быть тоже понуждаемы. Внутреннее человечное выше этого внутреннего животного; здесь разумеется человечное внутреннее, которое понуждаемо быть не может.

Во-вторых. Внутреннее отвергает понуждение со стороны внешнего до того, что отвращается, потому что внутреннее желает быть в свободе и любит свободу. Ибо свобода принадлежит любви, или жизни, человека, как было выше сказано; свобода же, чувствуя себя понуждаемой, уходит, так сказать, в себя и отвращается, и смотрит на понуждение, как на своего врага. Ибо любовь, составляющая жизнь человека, раздражается и заставляет, таким образом, человека мыслить, что он не принадлежит себе и не живет для себя. Если внутреннее человека таково, то это по Божественному Провидению Господа, дабы человек действовал в свободе по рассудку. Из того очевидно, что опасно понуждать людей к Божественному культу угрозами и карами.

Но есть допускающие себя принудить к религии, и есть такие, которые не допускают принудить себя. Допускающие себя принудить суть во множестве римские католики, или те, однако, у которых ничего нет внутреннего в культе, а все лишь внешнее. Не допускающие себя принудить суть во множестве из английской нации - доказательство, что есть внутреннее в их культе, и то, что есть во внешнем, исходит из внутреннего. Внутреннее их, относительно религии, представляется белыми облаками в свете духовном; но внутреннее тех первых, относительно религии, представляется в духовном свете как тучи. В мире духовном видимы тот и другой феномен, и кто пожелает, может увидеть их, как только придет в тот мир по смерти. Сверх того, вынужденный культ замыкает зло, которое тогда сокрыто, как огонь в дереве под золой, огонь, который поддерживается и постоянно распространяется, пока не разгорится пожарами. Культ не вынужденный, но добровольный, не замыкает в себе зол; зло в нем, как огни, которые вдруг разгораются и пропадают. Из этого очевидно, что внутреннее отвергает принуждение в той мере, что отвращается. Что внутреннее может понуждать внешнее, то это потому, что внутреннее - как господин, а внешнее - как служитель.

В-третьих. Внешние удовольствия влекут внутреннее к соизволению и также к любви. Есть удовольствия двух родов: удовольствия разумения и удовольствия воли; удовольствия разумения суть также удовольствиями мудрости, и удовольствия воли суть также удовольствиями любви, ибо мудрость принадлежит разумению, а любовь принадлежит воле. Теперь, так как удовольствия тела и его чувства, которые суть внешними удовольствиями, составляют одно с удовольствиями внутренними, присущими разумению и воле, то из того явствует, что так же, как внутреннее отвергает понуждение со стороны внешнего до того, что отвращается, оно же взирает благодарно на удовольствие во внешнем до того, что обращается к нему, и, таким образом, есть соизволение со стороны разумения и любовь со стороны воли.

Все младенцы в мире духовном вводятся Господом в ангельскую мудрость и через нее в небесную любовь посредством удовольствий и услад, сначала от прекрасных предметов в домах и обаятельных в садах, затем от духовных представлений, действующих сладостно на внутреннее их духа, и, наконец, от услад истин мудрости и добра воли; таким образом, последовательно удовольствиями в их порядке, сперва удовольствиями разумения и его мудрости, и наконец удовольствиями любви воли, которая становится любовью его жизни, и ей подчинено все прочее, вошедшее удовольствиями. Это так, потому что все присущее разумению и воле должно быть образовано внешним, прежде чем оно образовано внутренним. Любови, присущие разумению и воле, сначала образуются предметами, видимыми посредством чувств телесных, особенно зрения и слуха. Но когда первое разумение и первая воля образовались, то внутреннее мысли взирает на эти предметы, как на внешнее своей мысли, и или сочетается с ними, или отделяется; сочетается с ними, если это удовольствие, и отделяется, если нет.

Во всяком случае, надобно твердо знать, что внутреннее разумения не сочетается с внутренним воли, но внутреннее воли сочетается с внутренним разумения и делает, что есть взаимное сочетание, которое, однако, образуется внутренним воли, но никак не внутренним разумения. Из этого явствует, что человек не может быть преобразован одною верою, но может быть преобразован любовью воли, образующей для него веру.

В-четвертых. Есть внутреннее понужденное и внутреннее свободное. Внутреннее понужденное у тех, которые в одном культе внешнем без внутреннего культа; ибо внутреннее состоит в мысли и желании того, к чему внешнее понуждает; это те, которые в культе почитания людей живущих и людей умерших, и затем в их богослужении и в вере по чудесам. В них нет другого внутреннего, кроме того, которое есть в то же время и внешним. Но у тех, которые во внутреннем культа, есть внутреннее, понужденное страхом или любовью. Внутреннее понуждение страхом есть у тех, которые в культе страха мучений ада и его огня; но это внутреннее не есть внутренним мысли, о котором было говорено; это внешнее мысли, которое здесь названо внутренним; потому что присущее мысли, о котором было говорено, не может быть понуждаемо никаким страхом, но может быть понуждаемо любовью и страхом потери любви. Страх Божий, в смысле действительном, - ни что иное. Быть понуждаему любовью и страхом потери любви - это понуждаться самим собою, и это не против свободы и не против рациональности, что будет видно впоследствии.

137. Из этого можно видеть, каков культ вынужденный и каков культ свободный. Культ вынужденный есть культ плотский, неодушевленный, темный и печальный: плотский, потому что принадлежит телу, а не духу; неодушевленный, потому что нет в нем жизни; темный, потому что нет в нем разумения; и печальный, потому что нет в нем удовольствий неба. Но не вынужденный культ, если реален, есть духовным, жизненным, бодрственным и веселым культом: духовным, потому что в нем по Господу дух; жизненным, потому что в нем по Господу жизнь; бодрственным, потому что в нем по Господу разумение; и веселым, потому что в нем по Господу небо.

138. IV. Никто не преобразован в состояниях нерациональности и несвободы. Было выше показано, что человеку присваивается лишь то, что он сам собою творит в свободе по рассудку, и это потому, что свобода принадлежит воле, а рассудок разумению, и человек, действуя в свободе по рассудку, действует по воле посредством своего разумения, и соделанное в сочетании того и другого присваивается ему. Теперь, так как Господь желает, чтобы человек был преобразован и внутренен, дабы иметь жизнь вечную, или жизнь Неба, никто же не может быть преобразован и возрожден, если добро не присвоено его воле как бы его, а истина не присвоена его разумению тоже как бы его; а так как кому-либо только то может быть присвоено, что соделано в свободе воли по рассудку разумения, то явствует, что никто не может быть преобразован в состоянии несвободы и нерациональности. Есть много состояний несвободы и нерациональности; их можно вообще отнести к следующим: состояния страха, несчастья, болезни души, болезни тела, неведения, слепоты разумения. О каждом из этих состояний в частности будет сказано нечто.

139. Что никто не может быть преобразован в состоянии страха, то потому, что страх отнимает свободу и рассудок, или свободу и рациональность. В самом деле, любовь открывает внутреннее духа, но страх их замыкает, когда же замкнуты они, то человек мало мыслит, и только о вещах, представляющихся его душе и внешним чувствам; таков всякий страх, овладевающий душой. Что есть у человека внутреннее мысли и внешнее мысли, это было показано выше. Страх никогда не может овладеть внутренним мысли, это внутреннее всегда в свободе, ибо оно в любви своей жизни, но он может овладеть внешним мысли, и когда овладеет, то внутреннее мысли закрывается. Когда оно закрыто, человек не может действовать в свободе по рассудку, ни, следовательно, быть преобразован.

Страх, овладевающий внешним мысли и замыкающий внутреннее, есть, главным образом, страх потери чести и наживы. Страх же кар гражданских и внешних кар Церковных не замыкает внутреннее, потому что законы присуждают кары лишь для тех, кто говорит и действует против гражданских законов государства и духовных предметов Церкви, но не для тех, кто мыслит против них. Страх адских наказаний овладевает, правда, внешним мысли, но лишь на несколько минут, на несколько часов и на несколько дней, и это внешнее восстановляется в своей свободе по внутреннему мысли, принадлежащему собственно своему духу и любви своей жизни и называемому мыслью сердца.

Но страх потери чести и достатка овладевает внешним мысли человека и, овладевая им, замыкает сверху внутреннее мысли для наития неба и делает, что человек не может быть преобразован. Причина та, что любовь жизни каждого человека есть, по рождению, любовью к себе и к миру; любовь же к себе составляет одно с любовью почестей, а любовь к миру составляет одно с любовью к достатку. Вот почему, когда человек в почестях и в достатке, то из боязни их потери он подтверждает в себе средства, служащие почестям и наживе, как гражданские, так и Церковные, те и другие принадлежащие правительству; подобно тому поступает тот, который еще не в почестях и достатке, если стремится к ним, но оное из страха потери доброго имени, доставляющей почести и достаток.

Сказано, что этот страх овладевает внешним мысли и замыкает внутреннее сверху для наития неба. Выражаются, что внутреннее закрыто, когда оно составляет с внешним одно, ибо тогда оно не в себе, а во внешнем. Но так как любови к себе и к миру суть адскими, и источниками всех зол, то ясно видно, каково в себе внутреннее мысли тех, в ком эти две любви суть любовью жизни, и в ком царит та и другая любовь, а именно, что он полон вожделений зол всякого рода. Этого не знают те, которые из боязни потери почета и богатства сильно держатся религии, в которой живут, главным образом религии, в силу которой они обожаемы как боги, а в то же время суть плутонами в аду; такие могут гореть усердием спасения душ, но, тем не менее, от адского огня. Так как этот страх отнимает главным образом самую Рациональность и самую Свободу, небесные по происхождению, то очевидно, что он препятствует тому, чтобы человек мог быть преобразован.

140. Что никто не может быть преобразован в состоянии несчастья, если тогда только он мыслит о Боге и испрашивает помощи, то потому, что это состояние вынужденное. Выйдя же в состояние свободное, он возвращается в предыдущее состояние, когда мало думает о Боге, или только думал о Нем. Иначе с теми, кто и до того, в свободном состоянии, боятся Бога. Бояться Бога значит бояться прогневить Его, а бояться прогневить Его - это бояться грешить, и это не страх, а любовь. Любящий кого-либо не боится ли ему причинить зло? И чем больше любит, тем больше этого боится; без этого страха любовь бессмысленна и поверхностна, принадлежа одной мысли, но никак не воле.

Под состояниями несчастья разумеются состояния отчаяния от опасностей, например, в сражениях, в дуэлях, в кораблекрушениях, в падениях, в пожарах, от значительной или внезапной потери достатка, должности и, следовательно, чести, и в других подобных случаях. Мыслить о Боге лишь в этих обстоятельствах - значит мыслить не по Богу, а по себе самому. В самом деле, дух тогда как бы захвачен в теле и, таким образом, он не в свободе и затем не в рациональности, без которых нет преобразования.

141. Что никто не может быть преобразован в состоянии душевной болезни, то потому, что болезнь души отнимает рациональность и свободу действовать по рассудку; ибо душа больна, а не здорова, рациональна же здоровая душа, а не больная душа. Эти болезни суть меланхолия, побочная или фальшивая совесть, фантазии разных родов, тоска и тревога духа, произведенная пороком тела, принимаемые иногда за искушения. Но они не суть ими, ибо настоящие искушения имеют объектом духовное, и в них дух разумен, но те первые имеют объектом природное, и в них дух безумен.

142. Что никто не может быть преобразован в состоянии болезни тела, то потому, что рассудок тогда не в свободном состоянии, ибо состояние рассудка зависит от состояния тела. Когда тело нездорово, дух тоже нездоров, хотя бы потому, что он удален от мира. Ибо дух, удаленный от мира, мыслит, это правда, о Боге, но не по Богу, ибо он не в свободе рассудка. У человека свобода рассудка исходит из того, что он посередине между небом и миром и может мыслить по небу и по миру, и тоже по небу о мире и по миру о небе. Когда же человек болен и мыслит о смерти и о состоянии души своей по смерти, то он не в миру, и духом он в отвлеченном состоянии. В одном этом состоянии никто не может быть преобразован, но может быть укреплен, если до болезни был преобразован.

То же самое с теми, которые отказываются от мира и от всех дел мирских и только мыслят о Боге, о небе и о спасении; но об этих предметах будет сказано подробнее в другом месте. Вот почему если те же самые люди не были преобразованы до своей болезни, они становятся после нее, когда умрут, такими же, как прежде были. Заблуждение мыслить, что иные люди могут покаяться или получить какую-либо веру в болезнях, ибо ничего нет активного в этом покаянии и ничего нет от милосердия в этой вере, почему в той и другой все принадлежит устам и ничего сердцу.

143. Что никто не может быть преобразован в состоянии неведения, то потому, что всякое преобразование соделывается истинами и жизнью по истинам. Не знающие же истин не могут быть преобразованы, но ежели они желают истин из расположения к истинам, они бывают преобразованы в духовном мире, по смерти.

144. Те, которые в состоянии слепоты разумения, тоже не могут быть преобразованы. Они также не знают истин, ни жизни по истинам, ибо разумение должно их наставлять, а воля должна их творить, и когда воля творит то, чему разумение наставляет, тогда живут по истинам. Но когда разумение ослеплено, то воля тоже замкнута, и тогда творят в свободе по рассудку только зло, подтвержденное в разумении ложью.

Кроме невежества, разумение ослепляет еще религия, наставляющая слепой вере, затем доктрина лжи; ибо как истина открывает разумение, так ложь его замыкает. Она замыкает его сверху, но открывает его снизу, а разумение, открытое только снизу, не может видеть истин, а может лишь подтверждать все желаемое, главным образом - ложь. Разумение помрачается также вожделениями зла; пока воля в них, она побуждает разумение подтверждать их, и насколько вожделения зла подтверждены, настолько воля не может быть в наклонности к добру, ни видеть посредством него истин, ни, следовательно, быть преобразованной.

Возьмем в пример того, кто в вожделении прелюбодеяния. Воля его, обратясь в удовольствие своей любви, побуждает разумение утверждать прелюбодеяние, говоря: "Что такое прелюбодеяние? Какое зло в нем? Не то ли это, что между мужем и его супругою? От прелюбодеяния не родятся ли так же точно дети? Женщина не может ли без ущерба допустить нескольких мужчин? Что духовное имеет общего с этим?" Так помышляет разумение, которое тогда есть проституткою воли и стало до того бессмысленно от беззаконного сношения с волей, что не может видеть того, что супружеская любовь есть самою духовною небесною любовью, которая есть образом любви Господа с Церковью, откуда она даже исходит, и, таким образом, она в себе есть святостью, сущим целомудрием, сущею чистотою и сущею невинностью; она соделывает, что люди суть любовью в форме, ибо супруги могут взаимно любить друг друга в сокровенном и таким родом образоваться в любовь; что прелюбодеяние уничтожает эту форму и с нею образ Господа, и (ужасно это!) прелюбодей смешивает свою жизнь с жизнью мужа в супруге этого мужа; и так как это профанация, то ад называется блудом, а небо, наоборот, называется браком. Даже любовь прелюбодеяния сообщается с адом самым глубоким, а истинно супружеская любовь - с самым внутренним небом; члены деторождения того и другого тела соответствуют также обществам высшего неба. Эти подробности приведены, дабы знали, насколько разумение помрачено, когда воля в вожделении зла, и что в состоянии омрачения разумения никто не может быть преобразован.

145. V. Принуждать себя самому - не против рациональности и не против свободы. Было уже показано, что у человека есть внутреннее мысли и внешнее мысли; что они различаются как предыдущее и последующее или как высшее и низшее, и что в силу того они различны. Они могут действовать отдельно и действовать заодно; они действуют отдельно, когда человек по внешнему мысли говорит и делает иначе, чем мыслит и желает внутренне, и они действуют заодно, когда он говорит и делает то, что внутренно мыслит и желает; такое поведение общее искренним людям, а другое неискренним. Внутреннее также может бороться с внешним и этой борьбой принудить его к соглашению.

Борьба происходит тогда, когда человек мыслит, что зло есть грехи, и желает отказаться от них. Ибо когда он отказывается, то дверь отворяется, и раз она открыта, вожделения зла, осаждавшие внутреннее мысли, изгоняются Господом и на то место насаждаются чувства добра; оное совершается во внутреннем мысли. Но так как удовольствия вожделений зла, осаждающие внешнее мысли, не могут быть изгнаны в то же время, то посему борьба между внутренним и внешним мысли. Внутреннее желает изгнать эти удовольствия, потому что они суть удовольствия зла и не соответствуют чувствам добра, в которых теперь обретается внутреннее, и на место удовольствий зла оно желает поместить соответствующие удовольствия добра; эти удовольствия добра называются добром милосердия. По этому противодействию начинается борьба, и если она сильна, то называется искушением.

Теперь, так как человек есть человеком по внутреннему мысли, ибо это внутреннее есть самим духом человека, то видно, что человек понуждает себя, когда он понуждает внешнее мысли к согласию, или к принятию удовольствий его влечений, которые суть добром милосердия. Что это не против рациональности и не против свободы, но по ним, видно ясно, ибо рациональность борется, и воля выполняет борьбу; даже воля сама с рациональностью обретается во внутреннем и через него во внешнем. Когда же внутреннее побеждает, что бывает, если внутреннее привело внешнее к согласию и послушанию, то настоящая Свобода и настоящая Рациональность даруются человеку Господом, ибо тогда человек извлекается Господом из адской свободы, которая в себе есть рабством, и поставляется в свободу небесную, которая в себе есть настоящею свободой, и для него союз есть с ангелами. Что те, которые в грехах, суть рабами, и Господь делает свободными получающих по Слову истину от Него, Он Сам тому поучает в Иоанне VIII, 31-36.

146. Пример для наглядности. Человек познал удовольствие в обманах и в тайных хищениях, но видит и внутренно признает, что то грехи, и, следовательно, хочет от них отказаться. Когда он отказывается, то начинается борьба внутреннего человека с внешним; внутренний человек в расположении искренности, но внешний еще в удовольствии обмана. Удовольствие это, совершенно противоположное удовольствию искренности, не отходит, разве только принудят его, и оно не может быть принуждено иначе, как борьбой. И тогда, если внутренний человек победитель, то внешний человек входит в удовольствие любви искренности, которое есть милосердием; позднее удовольствие обмана становится мало-помалу неудовольствием для него. То же самое со всеми другими грехами, которые суть прелюбодеяниями и блудом, мщениями и ненавистями, богохульствами и ложью. Но труднейшею из всех есть борьба против любви властвовать по любви к себе; покоряющий эту любовь покоряет легко все другие любови, ибо эта любовь им глава.

147. Здесь будет сказано в нескольких словах, как Господь изгоняет вожделения зла, осаждающие от рождения внутреннего человека, и влагает на их место добро, когда человек удаляет, как бы сам собою, зло как грехи. Уже было показано, что у человека есть дух природный, дух духовный и дух небесный, что человек в духе оном природном, пока он в вожделениях зла и в их удовольствиях, и что во все это время духовный мир закрыт. Но лишь только человек по исследованию признает зло за грехи против Бога, ибо они противны Божественным законам, и, следовательно, желает отказаться от них, то Господь открывает духовное начало и входит в природное посредством чувств истины и добра, и также в рациональность, и по этому рациональному приводит в порядок то, что против порядка ниже, в природном.

Это и представляется человеку борьбой, а у тех, которые много предавались удовольствиям зла, искушениями, ибо в душе скорбь, когда порядок ее мыслей изгоняется. Теперь, так как борьба идет против того, что в человеке и что человек чувствует своим, и никто не может бороться против себя, иначе как по внутреннему в себе, и по свободе, которая в нем, то явствует, что внутренний человек борется тогда против человека внешнего по свободе, и что он принуждает внешнее к послушанию. Это значит - принуждать себя, а что это не против свободы и не против рациональности, но соответственно этим двум способностям, - очевидно.

148. Сверх того, всякий человек хочет быть свободен и удалить от себя несвободное и подвластное. Всякий ребенок при учителе желает быть независим и, следовательно, свободен; подобно тому всякий служитель при господине и всякая служанка при госпоже; всякая молодая девушка хочет выйти замуж из дома отчего, чтобы действовать свободно в собственном доме; всякий молодой человек, желающий работать, торговать или исполнять какую-либо должность, пока он подчинен другим, желает уволиться от их главенства, чтобы вести себя по-своему. Все старающиеся по собственному побуждению достигнуть свободы, приневоливают себя и, приневоливая себя, действуют в свободе по рассудку, но по свободе внутренней, при коей внешняя свобода смотрится как на услужение. Это было приведено в доказательство, что принуждать себя не значит действовать против рациональности и против свободы.

149. Если человек не хочет точно так же перейти из рабства духовного в духовную свободу, на это первая причина в том, что он не знает, что такое рабство духовное, ни что такое духовная свобода; у него нет истин, которые поучают, а без истин он мыслит, что духовное рабство есть свобода и духовная свобода есть рабство. Вторая причина та, что религия Христианского Мира замкнула разумение, и отдельная вера запечатала его, ибо та и другая поставила вокруг себя железною стеною догмат, что предметы теологические суть трансцедентальны и, следовательно, не могут быть доступны никакой рациональности, и что они для слепых, а не для зрячих. Этим они скрыли истины, которые бы научили, что такое свобода духовная.

Третья причина та, что немногие исследуют себя и видят свои грехи, а не видящий их и не отступающийся от них обретается в свободе своих грехов, которые есть адскою и рабскою в себе свободой. Видеть же посредством этой свободы свободу небесную, которая есть настоящей свободой, - это как бы сквозь туман видеть день и под черною тучей видеть то, что солнечного над нею. Отсюда явствует, что не видят, что такое свобода небесная, а разница между этой свободой и свободой адской такая же, как между тем, что живо, и тем, что мертво.

150. VI. Внешний человек должен быть преобразован человеком внутренним, а не наоборот. Под человеком внутренним и человеком внешним разумеется то же самое, что под внутренним и внешним мысли, о чем было очень часто говорено. Если внешнее преобразовывается внутренним, то потому, что внутреннее наитствует во внешнее, а не наоборот. Что есть наитие духовного в природное, а не наоборот, известно в ученом мире, и что внутренний человек должен быть сперва очищен и обновлен, а через него человек внешний, - известно в Церкви. Если это известно, то потому, что Господь и рассудок оное внушают. Господь поучает этому словами:

Горе вам, лицемеры! Ибо вы очищаете внешность чаши и блюда, но внутри они полны хищения и невоздержания. Фарисей слепой, очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы и внешность также стала чиста. Матф. XXIII, 25, 26.

Что рассудок это внушает, было показано во многих местах Трактата О Божественной Любви и Божественной Мудрости. В самом деле, то, чему поучает Господь, Он дает человеку познавать рассудком, и это двумя способами: одним в том, что он видит в себе, что это так, лишь только это услышит; другим - что он понимает это по доказательствам. Видит в себе - это в человеке внутреннем, а понимает по доказательствам - это в человеке внешнем. Кто не видит в себе, услышав, что человек внутренний должен быть сперва очищен, а через него внешний человек? Но не получающий от наития неба общей идеи об этом предмете может быть в заблуждении, вопрошая внешнее своей мысли. По одному этому внешнему видно только, что внешние дела, принадлежащие милосердию и благочестию, спасают без внутренних. То же самое с другими, например, что зрение и слух наитствуют в мысль, запах и вкус в сознание, таким образом, внешнее во внутреннее, когда, между тем, наоборот. Если то, что мы видим и слышим, представляется наитствующим в мысль, - это иллюзия, ибо разумение видит в глазе и слышит в ухе, а не наоборот; то же самое с остальным.

151. Но будет сказано в нескольких словах, как человек внутренний преобразовывается, а через него человек внешний. Человек внутренний не преобразовывается только знанием, пониманием и умом, следовательно, только мыслью, но он преобразован желанием того, чему наука, понимание и мудрость поучают. Когда человек знает, понимает и держит предметом мудрости, что есть Небо и Ад, что всякое зло от Ада и всякое добро от Неба, и если тогда не желает зла, потому что оно от Ада, и желает добра, потому что оно от Неба, то он в первой степени преобразования и на пороге ада к Небу.

Когда человек подвигается вперед и желает отречься от зол, то он во второй степени преобразования и тогда вне ада, но не в Небе еще. Он его видит над собою, в этом внутреннее преобразование человека, но если то и другое - внешнее, как и внутреннее - не преобразовывается, то человек не преобразован. Внешнее преобразовывается внутренним, когда внешнее отрекается от зол, которых внутреннее не желает, потому что они адские, и еще более, когда в силу этого оно избегает их и борется с ними. Таким образом, внутреннее желает, а внешнее творит; ибо кто не творит того, что желает, то есть что внутри не желает он, и это, наконец, обращается в нежелание. По этим немногим объяснениям можно видеть, как внешний человек преобразован внутренним; оное же разумеется в словах Господа Петру:

Иисус сказал: Если не омою тебя, не имеешь части со мною. Петр Ему сказал: Господи, не только ноги мои, но также руки и голову. Иисус сказал: омытому нужно только ноги омыть, и он чист весь. Иоанн, XIII, 8-10.

Под омовением разумелось духовное омовение, которое есть очищение от зол; под омытием головы и рук разумеется очищение внутреннего человека, под омытием ног разумеется очищение внешнего человека. Что внешний человек должен быть очищен после того, как очищен внутренний, разумеется под словами "омытому нужно только ноги омыть". Что всякое очищение от зол совершается Господом, разумеется под словами "если не омою тебя, не имеешь части со Мною". Что у Евреев омовение прообразовало очищение от зол, и оно же прообразуется в Слове омовением, и что очищение человека природного, или внешнего, означается омовением ног, - было показано во многих местах в "Тайнах Небесных".

152. Так как есть у человека внутреннее и внешнее, и как то, так и другое должно быть преобразовано для того, чтобы человек был преобразован, и никто не может быть преобразован, если не исследует себя, не увидит и не признает своих грехов и затем не отречется от них, то явствует, что надобно исследовать не только внешнее, но и внутренне.;Еесли одно внешнее исследовано, то человек видит только то, что актуально сделал или чего не сделал, например, что он не убивал, не прелюбодействовал, не воровал, не лжесвидетельствовал и тому подобное. Таким образом, он рассматривает зло своего тела, а не зло своего духа, между тем как должно быть рассмотрено зло духа, дабы мог он быть преобразован. Ибо человек живет духом по смерти, и всякое зло, которое в нем, остается. Дух может быть исследован лишь тогда, когда человек обращает внимание на свои мысли и, главным образом, на свои намерения, ибо намерения суть мысли вовне; в них зло в своем начале и в своем корне, то есть в своих вожделениях и в своих удовольствиях. Если они не усмотрены и не признаны, то человек все-таки во зле, хотя во внешних он его не совершает. Что мыслить по намерению - значит желать и делать, это очевидно по словам Господа:

Кто посмотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Матф. V, 28.

Таким исследованием внутреннего человека внешний человек существенно исследован бывает.

153. Я очень часто удивлялся тому, что хотя всему Христианскому миру известно, что надобно избегать зол как грехов, и что иначе они не отпущены, и когда не отпущены грехи, то нет никакого спасения, - едва ли один из тысячи это знает, ибо у оных осведомлялись в духовном Мире, и было признано верным. В самом деле, каждому в Христианском Мире известно это по молитвам, произносимым приступающими к Священной Вечере, ибо в них это сказано открыто; а между тем, когда спросить их, знают ли они это, они отвечают, что не знают и не знали. И это оттого, что они не думали об этом, а большинство думало только о вере и о спасении посредством нее одной. Я также удивлялся, что одна вера так помрачила глаза, что утвердившиеся в ней, читая Слово, не видят ничего, что говорится в нем о Любви, Милосердии и Делах. Это как будто они верою залепили все предметы Слова, как тот, кто покрывает рукопись киноварью, следствием чего ничто не обнаруживается из-под низу, и если что и обнаруживается, то бывает поглощено верою, и говорят, что это вера.